держания всё должно быть доставлено. Здесь должен быть провиант, там обмундировка, тут амуниция, там деньги и всё тому подобное; границы должны быть также вполне обеспечены. Всё это причиняет заботы. На очереди иностранные, персидские и вообще европейские дела».[995]
В результате, как признавал Манштейн, курляндский охотник и картёжник через несколько лет «знал вполне основательно всё, что касалось до этого государства».[996] «Доклады» императрице и ведение корреспонденции требовали как минимум понимания внутри- и внешнеполитического положения страны, кадровые назначения — способности разбираться в людях, бесконечные прошения и «доношения» с переплетением государственных и корыстных интересов — умения вести политическую интригу и продумывать каждый шаг, чтобы избежать «злополучной перемены».
В связи с работой комиссий для рассмотрения содержания армии и флота «без излишней народной тягости» на столе Бирона оказываются переведённые на немецкий «Проект о содержании флота в мирное и военное время» из 24 пунктов и смета расходов сухопутной армии на 1732 г. Последний документ перечислял необходимые Военной коллегии средства; указывалось, сколько подушных денег собрано и сколько осталось в «doimke» — эквивалента этому понятию переводчики не нашли.[997]
К Бирону за поддержкой обратился обер-секретарь Сената, энергичный чиновник Иван Кирилов. Весной 1733 г. он направил обер-камергеру свой проект освоения зауральских владений России. На поддержку Кирилов рассчитывал не зря, хотя и здесь пришлось ждать «благоприятного случая». «Апробация» Анны Иоанновны состоялась 1 мая 1734 г., после чего проект стал основополагающим документом для организации Оренбургской экспедиции.[998] Следующим шагом стало строительство Оренбургской крепости и укреплённой линии, которая должна была сомкнуться с начатой при Петре I Иртышской линией в Сибири и защитить новые российские владения на протяжении трёх тысяч вёрст.
Отправившийся в «киргиз-кайсацкие степи» инициатор этого наступления информировал покровителя о неотложных нуждах — отряду требовались «пушечки» и «мартирцы лёгкие», мундир и амуниция, а также специалисты: ботаник, аптекарь, берг-пробирер и химик. Кирилов регулярно сообщал о ходе операции: «Доношу, что в Уфу приехал 10 дня ноября и дожидаю лёгкой артилерии из Казани, и коль скоро прибудет, то наперёд далее путь свой до казачья Сакмарского городка с правиантскими обозами на первой случай из Уфы и Мензелинска отправлю. (…) Также, государь, в драгунских офицерах нужды ради просил отправить одного артилериского капитана или порутчика и двух штык-юнкеров. О том когда соизволите его сиятельству генералу фелтмаршалу упомянуть, то не залежитца в коллегии мое доношение» (ноябрь 1734 г.).
Кирилов понимал, что государыню надо радовать рассказами о народной любви: «…служилые тарханы башкирские, служилые ж мещеряки, татары, а притом и ясашные башкирцы, со всякою радостию и охотою лучшие выбираются и одни пред другими тщатся, в чём бы угоднее службу показать», — но от Бирона не скрывал, что не всё идет гладко: «Подполковник Чириков с пятью ротами, отправясь, шёл… и воры-башкирцы напали и его подполковника и несколько неслужащих и хлопцов, и драгун при обозе осмнадцать человек убили, и обозу первую частицу офицерскаго и прочего оторвали, и как увидели алярм назади ехавшие драгуны и настоящий обоз построили, то более ничего им не учинили, и хотя после своим ружьём с лучишками и с копыликами нападали, но ни одного человека не убили, не ранили» (июль 1735 г.).[999]
В результате на степном пограничье возник новый центр — Оренбург. На северо-востоке Азии продолжались грандиозные по размаху работы экспедиции В. Беринга по изучению и описанию северных владений России. В отчётах о её работе Бирон сумел найти интересующие двор детали: Сенат через Ушакова был извещён о пожелании Анны Иоанновны немедленно прислать к ней спасённых моряками Беринга после кораблекрушения японцев Сонзу и Гомзу. По прибытии в Петербург японцы были удостоены царской аудиенции, после чего в июле 1734 г. просили Сенат позволить им креститься в православную веру — что могло быть приятнее богомольной императрице? Новообращённые были направлены в Академию наук для изучения русского языка, а в 1736 г. стали учителями основанной при ней школе японского языка.
К помощи Бирона прибегал и другой известный деятель — Анисим Семёнович Маслов. Начав службу в 1694 г. простым подьячим, он выдвинулся во времена реформ: стал обер-прокурором Сената, затем «обретался у главных дел» в канцелярии Верховного тайного совета и сделался одним из лучших специалистов по финансам. Одновременно с назначением Ягужинского генерал-прокурором Сената в октябре 1730 г. Маслов был вновь назначен обер-прокурором, а с отъездом Ягужинского в Берлин остался во главе прокуратуры, исполняя обязанности генерал-прокурора.
Ревностный к службе и преданный государственному интересу обер-прокурор заставлял сенаторов регулярно являться на работу (даже предлагал обязать их приходить в присутствие дважды в день) и решать дела быстрее; опротестовывал незаконные сенатские приговоры. В числе его противников были президент Коммерц-коллегии П. П. Шафиров, «который во многих непорядках и лакомствах запутан», и сын канцлера, М. Г. Головкин, за коим имелись «многие по монетным дворам неисправности». Раскрывая хищения, взяточничество, вымогательство и другие самоуправные действия администрации, Маслов нажил врагов среди провинциальных воевод.
Покровительство обер-прокурору со стороны могущественного фаворита было неслучайным. Пожалованный в 1734 г. в действительные статские советники, Маслов занимался «доимочными делами» и имел право доклада непосредственно императрице. Он стремился как можно скорее завершить растянувшиеся на долгие годы работы по составлению окладной книги налогов и сборов и по этому поводу подал Бирону в 1733 г. особую записку («Erinnerung wegen Kunftiger Einrichtung eines neues Oklad-Buches uber alle Reichs-Einkunfte», в которой жаловался на медленную работу Камер-коллегии.[1000] Правда, здесь рвение обер-прокурора и даже влияние фаворита оказались бессильны.
Через Бирона Маслов докладывал и о других важных делах. В 1734 г. в Сенат поступило «известие о худом состоянии крестьян в Смоленской губернии», в том же году Маслов подал проект о «поправлении крестьянской нужды». Обер-прокурор предлагал радикальную меру — государственное регламентирование размеров оброка и барщины, хотя и понимал, что это вызовет протест дворянства. Сам он не дождался «такого полезного учреждения» (проекту было повелено «обождать») — в ноябре 1735 г. скончался после тяжёлой болезни, зато и опалы избежал, несмотря на разоблачения злоупотреблений различных, в том числе высокопоставленных, «управителей», пытавшихся, в свою очередь, обвинить Маслова и даже запутать его в «политические» дела. У обер-прокурора была поддержка: именно Бирону он послал немецкий перевод своих объяснений на показания князя и княгини Мещерских, с помощью которых его противники рассчитывали притянуть надоедливого разоблачителя к соучастию по делу сибирского вице-губернатора Жолобова. К покровительству Бирона Маслов прибегал не раз, выражая надежду «при всех обстоятельствах найти убежище у моего уважаемого отца и господина», и просил «не покидать и защищать».
Поддержка Бироном таких добросовестных слуг, как Кирилов или Маслов, не обязательно свидетельствует о его собственной честности или стремлении к процветанию России, но подтверждает, что верховная власть объективно нуждалась в таких деятелях, как вышеназванные, своими усилиями раздвигавших границы империи, обеспечивавших порядок в системе управления и особенно в финансах, разоблачавших промахи и злоупотребления других администраторов. Этих патриотов всегда можно было использовать в борьбе за власть и влияние. Для них же фаворит являлся, по словам Кирилова, «скорым помощником», говоря современным языком — в высшей степени влиятельным лоббистом, который был в состоянии не только получить царскую санкцию, но и одним словом запустить механизм исполнения «полезных дел», чтобы нужные решения не «залежались» в очередной инстанции.
Среди его бумаг можно найти проекты «о податях», то есть улучшении системы налогообложения; «о различных учреждениях по части финансов», «о средствах увеличения доходов», об устройстве в России лотереи и о многих других предметах. Но чаще всего у Бирона чего-нибудь просили. «Сиятельнейший граф, милостивой мой патрон! Покорно вашего сиятельства прошу, во благополучное время, милостиво доложить её императорскому величеству всемилостивейшей государыне: чтоб всемилостивейшим её императорскаго величества указом определён я был в указное число генералов, и определить каманду», — ходатайствовал о возвращении на военную службу с «командой и жалованием» Г. П. Чернышёв, оказавшийся негодным генерал-губернатором. Его коллега князь Б. Г. Юсупов, более талантливый администратор, подавал «рабственное прошение о жалованье моём, которого мне, с определения моего, в 738-м доныне ни откуда с 739 году не получал». «Покорно прошу сиятельство ваше, яко милостивейшего моего патрона и благодетеля, дабы предстательством своим исходатайствовать у её императорского величества всемилостивейший указ о додаче нам недоставшего числа дворов, — била челом княжна Мария Кантемир о «додаче» 40 дворов до пожалованной тысячи. — Истинно бедно живём».
К «высокому патрону» обращались совершенно незнакомые ему люди: флотский лейтенант Виттен, армейский капитан Алексей Потапов, бургомистр Выборга, донской атаман Андрей Лопатин и множество других. Все они излагали заветные просьбы: определить в службу, уплатить невесть где залежавшееся жалованье; произвести ожидавшееся, но отложенное повышение в чине. Для учёта такой корреспонденции был даже изготовлен каталог поступавших к фавориту бумаг и прошений, в котором почётное место занимает переписка по поводу доставки ко двору лошадей — известной страсти Бирона.