о их предоставить. Летом 1733 г. в Петербурге польский дипломат Рудомино вновь передал предложение о союзе с Францией, за который Париж уже был готов заплатить Бирону «значительную сумму» без обозначения её точных размеров.[1009]
Но Бирон не стал повторять Меншикова, готового брать деньги у кого угодно, — и не прогадал: саксонский курфюрст Август III за военную поддержку Россией его кандидатуры на польский трон обещал Бирону уже полмиллиона талеров и титул курляндского герцога. Неизвестно, получил ли он эти деньги; важно, что это предложение соответствовало не только желанию обер-камергера, но и внешнеполитическим целям России — не допустить утверждения французского влияния в Речи Посполитой и сохранить там шляхетские права.
С весны 1732 г. Бирон начал проявлять инициативу: встречался и беседовал с иностранными послами по интересовавшим их вопросам. Донесения английского консула Рондо и Лефорта зафиксировали это важное изменение в работе дипломатов при петербургском дворе: в 1733 г. они докладывали уже об «обычае» посещать обер-камергера, которого неукоснительно придерживались члены дипломатического корпуса (сами авторы, австрийский резидент Гохгольцер пруссак Мардефельд и др.).[1010] Появились и другие придворные «обычаи» — например, официальное празднование именин и дня рождения фаворита и его жены.[1011]
Бирон по-прежнему выступал как частное лицо и отказался принять английского посла лорда Джорджа Форбса для официальных переговоров — что не помешало предложениям последнего оказаться у фаворита на столе. Зато в ходе неформальных бесед Бирон показывал, что находится в курсе поступавших от русских послов за границей новостей — помимо Ягужинского, ему посылали донесения А. П. Бестужев-Рюмин, Г. К. Кейзерлинг, К. Бракель, Л. Ланчинский, А. Г. Головкин. В письмах Кейзерлингу Бирон проявлял осведомлённость о «дурном состоянии дел» турок в войне с Ираном, аудиенции австрийского посла в Стокгольме, назначении канцлера в Речи Посполитой. Он был информирован о ведущихся между Францией и Австрией переговорах о завершении Войны за польское наследство; ему были известны военные планы русского командования в начавшейся войне с Турцией и даже «точные сведения из неприятельского лагеря» — и не только из неприятельского: среди бумаг Бирона имеются копии документов английского посольства в Стамбуле, рескриптов прусского короля своему послу в Петербурге Мардефельду и отчёты о переговорах великого визиря с голландским посланником Калкуном.[1012] На имя Бирона поступали предложения, экстракты, проекты дипломатических бумаг, справки-промемории.
Избранная тактика оказалась удобной. Бирон мог предварительно прощупать почву для официального запроса русского правительства, высказаться по поводу беспокоивших русский двор обстоятельств, поделиться имевшейся у него информацией. Приведём выдержки из депеш Рондо с передачей содержания его разговоров с Бироном:
«Я недавно имел несколько бесед о турецких делах с графом Бироном. Вице-канцлер, кажется, убедил его в необходимости вызвать Турцию на первый шаг к примирению и притом на обращение к царице непосредственно. Граф в настоящее время, видно, очень недоволен венским двором, который не только не оказывает помощи России, но и даже не сознаётся в своем бессилии помочь ей при данных обстоятельствах»
«Сообщено мне графом Бироном, который относится ко мне весьма дружелюбно, но, кажется, не расположен открыть: думает ли государыня продолжать войну с турками, и думает ли она обратиться к посредникам в случае, если бы решилась приступить к переговорам в течение зимы. Граф ответил, что на данную минуту ответить он не готов»
«На днях граф Бирон рассказал мне, как Мардефельд беседовал с ним по поводу северного союза и распространился, насколько такой союз нежелателен для России. Граф Бирон прибавил, будто на всё это он ответил, что царица вполне доверяет дружбе короля и уверяет, что, в какие бы союзы Великобритания ни вступала, его величество не примет никаких условий, противных интересам России»
Кроме таких регулярных бесед, Бирон зондировал почву для инициатив (согласие на выборы саксонского курфюрста Августа в польские короли или предложение о заключении союзного договора с Англией), которые могли бы по той или иной причине быть отклонены, что поставило бы российских дипломатов в неудобное положение. Он информировал собеседника о принятых, но ещё не объявленных решениях — например, о намерении русского правительства заключить торговый договор с Англией или об отправке войск на Рейн в помощь союзной Австрии; разъяснял позицию России по различным вопросам. При этом он в одних случаях подчёркивал, что говорит «от имени государыни» (и даже однажды, как заметил Рондо, в её присутствии за занавесью), в других — что действует исключительно «как друг».[1013]
При посредничестве Бирона проходили невозможные по официальным каналам «негоциации» — к примеру, обсуждение просьбы одолеваемого кредиторами наследника прусского престола (будущего Фридриха II) о секретном займе без ведома его отца-короля. Через саксонского посла кронпринц получил от «верного друга» Бирона три тысячи экю и снова просил в 1739 году уже 20 тысяч талеров, на что Анна потребовала предоставить личное письмо от будущего короля. Фридрих согласился на получение секретного займа через французских банкиров в Пруссии. Бирон даже собирался продать с этой целью свою прусскую «вотчину Биген».[1014]
Поначалу Рондо, как и некоторые другие дипломаты, допускал, что фаворита «задаривают» Пруссия и Австрия, но в дальнейшем имел возможность убедиться, что подарки не могли изменить мнения обер-камергера, когда оно касалось главных задач российской внешней политики. Сам Бирон рассказал английскому дипломату о нескольких попытках Франции подкупить его, чтобы добиться отказа России от союза с Австрией, — через польского посла и через герцога Мекленбургского; в последнем случае в августе 1734 г. ему предлагали миллион пистолей и имение под Страсбургом. Не увенчались успехом и старания английского кабинета и самого Рондо «отговорить» Бирона от войны с Турцией; на все намёки следовал ответ: «Дело зашло так далеко, что всякая попытка затушить его окажется уже позднею». Бирон первым проинформировал австрийского посла о неизбежности войны и необходимости «диверсии» против турок на Балканах.
При отмечавшемся современниками «чрезмерном честолюбии» фаворит осознавал границы своих полномочий. Рондо рассказывал, как, обычно сдержанный, Бирон «вышел из себя» и накричал на австрийского резидента, поспешившего передать в Вену его слова, что Россия не будет настаивать на вступлении австрийских войск в Польшу во время Войны за польское наследство в 1733 г. Свой гнев он объяснил именно торопливостью австрийца, тогда как он, Бирон, в данном случае «высказал скорее воззрения, чем решения государыни».[1015] Фаворит переживал не зря: оплошность могла быть истолкована его противниками как поползновение на прерогативы монарха.
Однако подключение Бирона к дипломатическим контактам не умаляло значение Остермана. Осторожный вице-канцлер хорошо понимал значение фаворита: любезно делал для него транскрипцию русских имён на заготовленном списке кандидатов на высшие должности в правительстве и посылал письма со своими мнениями.[1016]
Бирону мешал темперамент. Как писал Манштейн, «он очень старался приобрести талант притворства, но никогда не мог дойти до той степени совершенства, в какой им обладал граф Остерман, мастер этого дела». Фаворит порой искренне завидовал ловкости вице-канцлера, виртуозно умевшего подать успешную политическую акцию как свою заслугу и столь же естественно отсутствовать или «болеть» при неблагоприятном ходе событий. Осторожный и уклончивый Остерман больше подходил для сложной многоходовой дипломатической игры, чем не всегда выдержанный Бирон. Летом 1736 г. тот был уверен в скорой победе над турками даже без помощи австрийцев: «Мы и одни всегда справимся», — писал Бирон Кейзерлингу в Варшаву. Но неудачный ход войны заставлял его нервничать. В октябре 1738 г. даже разразился дипломатический скандал. В беседе с австрийским послом бароном Карлом-Генрихом фон Остейном Бирон поинтересовался, отчего союзники теряют свои крепости (австрийцы незадолго до того сдали туркам город Ниш). Посол обиделся и ответил, что это русские постоянно преувеличивают свои успехи, а сами лишь «подняли большой шум и убили трёх татар». Тогда уже Бирон заявил, что австрийцы и татар-то не видели, зато их армия одолела всего «пятерых евреев», после чего покинул комнату, не пожелал принять Остейна у себя на дне рождения и отказался вести с ним неофициальные беседы. Посол отомстил фавориту фразой: «Когда граф Бирон говорит о лошадях, он говорит как человек; когда же он говорит о людях или с людьми, он выражается как лошадь». Но, поскольку с Бироном ничего сделать было нельзя, австрийскому двору пришлось отозвать Остейна и назначить на его место более деликатного маркиза Ботта д'Адорно.
Стремившаяся выйти из войны австрийская дипломатия пыталась в 1738 г. настроить Бирона против Остермана и вести дела с ним, игнорируя вице-канцлера. Пришлось вмешаться Анне: в письме Карлу VI она заявила, что вице-канцлер пользуется её доверием и проводит утверждённую ею политику.[1017] На заключительном этапе войны именно Остерман предпочёл принять предложение о посредничестве французской дипломатии, в то время как Бирон давал Рондо «честное слово его в том, что, доколе он сохранит какое-либо значение у её величества, никогда русский двор не войдёт ни в какие соглашения с Францией». Заключённый австрийцами сепаратный мир вызвал у него приступ ярости.