[1049] Кавалергарды же, хотя и сыграли значительную роль в восстановлении «самодержавства», отчего-то не пользовались доверием. Они получили от императрицы месячное жалованье «не в зачёт», но уже в июне 1731 г. рота была расформирована. Отборные кони, казна и амуниция были переданы Конной гвардии, но в неё перешли лишь восемь кавалергардов; остальные получили назначения в полевую армию или в гражданскую администрацию: им приказано было немедленно отправляться к месту службы, «дабы они в Москве праздно не шатались».[1050]
В декабре 1730 г. началось формирование полка Конной гвардии из десяти рот (1423 строевых и нестроевых чина). Формально шефом полка считался П. И. Ягужинский, но с его отъездом в Пруссию подполковником стал выдвинутый и обласканный Анной князь А. И. Шаховской; «младшим подполковником» был назначен Б.-Э. фон Траутфеттер, майорами — Карл Бирон (другой брат фаворита) и Р. фон Фрейман. В апреле 1733 г. государыня пожаловала в ротмистры Петра Бирона, девятилетнего сына фаворита, а через пять лет, в день рождения царицы, Бирон-младший был произведён в подполковники Конного полка, но по причине юных лет на деле покомандовать так и не успел. В полку числились не только брат и сын Бирона, но и целая группа Шаховских, в том числе будущий вельможа и мемуарист Яков Петрович. Примерно треть офицеров принадлежали к прибалтийскому дворянству; в рядовые Анна указала брать из украинских однодворцев и «взрачных» представителей «лифляндского шляхетства и мещанства».[1051] В итоге 42 из 120 офицеров двух новых полков являлись прибалтийскими выходами или иноземцами.
В январе 1732 г. гвардия вместе с двором переехала в Петербург. Как и прежде, гвардейцы размещались по домам обывателей, но офицеры предпочитали жить на съёмных квартирах. До государыни дошло, что хозяева требуют с гвардейцев неумеренную плату, и она повелела объявить: «покои» тех, кто заломил цену, «посторонним внаймы допущены не будут».[1052] Только осенью 1735 г. Конную гвардию поместили в казармы на берегу Невы, недалеко от Смольного двора цесаревны Елизаветы. Для пехоты строительство слобод началось в конце 1739 г. — по 20 солдатских домов (с четырьмя «покоями» каждый) на роту и по одному офицерскому дому с огородами и хозяйственными постройками; женатые гвардейцы жили вместе с семействами. Преображенскому и Семёновскому полкам отвели места на левом берегу Фонтанки, Измайловскому — за рекой, «по обе стороны пространства, составлявшего за Фонтанкою продолжение Вознесенской улицы». Полки «так усердно принялись за постройку, — вспоминал Манштейн, — что на следующий год они уже могли занять новые дома. Так как в такой казарме полк был весь собран в одном месте, а офицеры, по милости дурной дисциплины, не были обязаны жить тут все в одно время, то этот порядок значительно облегчил предпринятую царевною Елисаветою революцию, окончившуюся для неё так удачно».[1053]
Доклады и приказы по полкам свидетельствуют, что «полковница» оценила роль гвардии. Императрица регулярно устраивала «трактования» гвардейских офицеров во дворце. Поручик Семёновского полка Александр Благово отмечал в дневнике в 1739 г.: «Восшествие на престол российской государыни им[ператрицы] Анны Иоановны в 1730-м году. В строе были и обедали во дворце» (19 января); «Поздравляли г. императрице и жаловала к руке» (2 февраля); «Тезоименитство государыни императрицы. Строю не было за стужею. Обедали во дворце» (3 февраля).[1054] Но Анна же установила еженедельные (по средам) доклады командиров полков и лично контролировала перемещения и назначения в полках. Оставшимся в комплекте офицерам и сержантам по новому штату было увеличено жалованье: у штаб-офицеров оно повысилось на 300 рублей, а у самой императрицы-полковницы с 1380 до 2160 рублей в год; однако увеличила она и число повышенных («старших») окладов для нижних чинов.
Послужной список офицеров и солдат Преображенского полка 1733 г. (с указанием количества душ в имении) показывает, что беспоместных обер-офицеров в полку уже не было и даже у многих рядовых-дворян имелось по 20–30 душ.[1055] Сами же полки стали более «шляхетскими»: дворяне составляли более половины рядовых; в 1740 г. только 2 % дворян-преображенцев не имели крепостных и жили на одно жалованье. В 1731 г. в Преображенском полку дворянами являлись 952 из 2504 солдат (38 %); в 1737-м их доля составила уже 49.1 %, а среди унтер-офицеров — 85.7 %. Так же обстояло дело у семёновцев: в 1731 г. 1126 из 1968 солдат принадлежали к «шляхетству».
Указы императрицы требовали являться в Петербург дворянским недорослям, имевшим не менее 20 душ (остальным предписывалось записываться в «ближние армейские полки»), а в унтер-офицеры производить таких, которые «достаток имели, чем себя, будучи в гвардии, содержать», поскольку ведь «часто случается, что из гвардии нашей употребляемы бывают в разные посылки за нужнейшими государственными, а иногда и секретные дела вверены им бывают». «Произвождение» было отличием не для большинства. Среди 171 преображенца, уволенных в отставку Анной в январе 1739 г., встречаем 67-летнего Пантелея Батракова, 64-летнего Тихона Захарова, 63-летнего Ивана Лодыгина и многих других 50–60-летних ветеранов-рядовых, отслуживших в строю по 30–35 лет.[1056]
Господам офицерам полагалось иметь приличных лошадей, на которых караульные должны были отправляться во дворец. Майоры гвардии и полковые адъютанты «для отмены и знатности перед протчими армейскими полками» обязаны были держать «самых хороших лошадей»: майорам по цене не менее 100 червонных, а адъютантам — от 80 до 100.[1057] «Накануне больших праздников, — вспоминал адъютант фельдмаршала Миниха Манштейн, — придворные особы и гвардейские офицеры имели честь поздравлять императрицу и целовать ей руку, а её величество подносила каждому из них на большой тарелке по рюмке вина». Отсутствие в эти дни во дворце без уважительных причин не оставляли без наказания: в первый раз вычиталось месячное жалованье, во второй — строго требовали к ответу. В последний год царствования Анны семейным офицерам было разрешено представлять ко двору и своих жён, которые также приглашались на придворные праздники. В домашних увеселениях государыни императрицы участвовали иногда и нижние чины: Анна Иоанновна вызывала к себе гвардейских солдат с их жёнами и приказывала им плясать «по-русски» и водить хороводы.
«Приказ был в полк: по имянному ея императорского величества изустному указу велено чтоб господа гвардии обор афицеры в дом ея императорского величества на куртаки и на балы изволили конечно приезжать в каждое воскресение и в четверток, не дожидаясь никаких повесток, а приезжали б в собственном богатом платье и в чулках шёлковых, а ежели у кого собственного богатого платья не имеетца, то в строевых богатых мундирах и в щиблетах всегда пополудни в 4-м часу», — записал императорский приказ от 2 декабря 1739 г. поручик Благово.[1058] Для незнатного офицера — честь высокая, но она требовала немалых расходов на шёлковые чулки, шляпу, парики, «богатый» парадный мундир, лошадей и пр. 25 сентября 1739 г. поручик записал: у него вычли за «богатый» мундир «28 ру[блей] 58 копеек 3 четверти, да за данной же на богатой мундир позумент широкой и узкой 30 ру[блей] 51 копейка с четвертью». В результате он получил «квитанцию вместо денежного жалования майской трети 739-го году, а денег за оную треть ни копейки не дано, служил без жалования». 11 января 1740 г. он подвёл невесёлый итог своим доходам: «Получил денежного жалованья прошлого 1739 г. сентябрской трети 59 ру[блей] 3 ал[тына] 2 де[нги]). Из оных вычтено за позумент на богатой мундир 48 рублей 95 копеек, а всех вычтено денег за мундиры в прошлом 1739-м году 106 рублёв 12 копеек 3 четверти, кроме сукна и протчего приклада на богатой мундир».[1059] А без мундира к государыне не явишься — полковой командир укажет виновным: «…ежели оное впредь усмотрено будет, то будут публично высланы из дворца».
Анна «изволила довольно жалеть» вдов офицеров, особенно погибших на войне. В январе 1738 г. она узнала, что племянники павшего под стенами Очакова преображенского капитана Ф. Лаврова не пускают его жену в деревню и на московский двор, и повелела вдове «владеть по смерть» имением покойного. По просьбе другой вдовы, капитанши Толстой, она приказала «до возрасту детей его никаких исковых по деревням дел не вчинять».[1060]
В декабре 1736 г. гвардейским офицерам позволили записывать в полки своих детей «лет несовершенных от семи до двенадцати», что прежде разрешалось только самым знатным. Детишки зачислялись солдатами сверх комплекта, без жалованья и жили у родителей, которые обязались «до совершенного состояния, как могут нести службу солдатскую, содержав на коште своём, обучать иностранным языкам и инженерству; особливо же наукам инженерной части нужнейшим, такоже и солдатской экзерциции».[1061] Солдатских сыновей с восьми лет записывали в полки и определяли учиться грамоте в полковую школу. Отдавали их в учение и к искусным мастерам, чтобы иметь в полках собственных мастеровых.
В гвардию переводили из армейских полков отличившихся или просто видных собою солдат; порой даже отправляли офицеров «высматривать» великанов в полевых полках и гарнизонах. При Анне Иоанновне в старые гвардейские полки впервые «зачали рекрут брать в солдаты»; приём таких новых солдат отметил в своей записной книжке тот же поручик Благово.