Что же изменилось при Анне? После коронации, в июне 1730 г., была объявлена программа реформ. Серия именных указов предусматривала скорейшее окончание составления нового Уложения, учреждение комиссий для рассмотрения состояния армии «без излишней народной тягости» и «сочинения» новых штатов государственных учреждений, разделение Сената на департаменты. Эта программа осталась нереализованной; но даже её выполнение означало бы только консервацию созданной Петром I системы с некоторой корректировкой, однако без каких-либо принципиальных изменений, в чём согласны историки разных поколений.[1088]
Это означало, с одной стороны, частичные уступки «шляхетству» и его социальным требованиям. Был уничтожен петровский закон о единонаследии, а затем открыт Сухопутный шляхетский кадетский корпус для подготовки из дворянских недорослей офицеров и «статских» служащих. В 1731 г. в поисках лучшей системы «произвождения» правительство восстановило отменённую при Екатерине I практику баллотирования в первые обер- и штаб-офицерские чины в армии. В первые годы царствования Анны помещичьи крестьяне потеряли право приобретать земли в собственность, им было запрещено брать откупа и казённые подряды. «Слёзные и кровавые подати» заставляли крестьян бежать за рубежи государства, в Польшу, или оказывать сопротивление властям и составлять разбойничьи «партии».[1089] С другой стороны, все поползновения дворянского «общенародия» на участие во власти (предложения проектов 1730 г. о выборности должностных лиц в центральных учреждениях и губерниях) были отвергнуты.
Однако представления о «кровавом терроре» и многотысячных жертвах пыток и доносов в годы «бироновщины» явно преувеличены.[1090] Неплохо сохранившийся архив карательного ведомства показывает, что Тайная канцелярия была вовсе не похожа на аппарат соответствующих служб Новейшего времени с их разветвлённой структурой, многотысячным контингентом штатных сотрудников и нештатных осведомителей. В послепетровскую эпоху она являлась скромной конторой, не имевшей местных отделений и профессиональных «шпионов». В конце царствования Анны в ней несли службу секретарь Николай Хрущов, четверо канцеляристов, пятеро подканцеляристов, трое копиистов и «заплечный мастер» Федор Пушников. Через 20 лет, в 1761 г., штат даже уменьшился до 11 человек и годовой бюджет сократился с примерно 2 100 рублей до 1 660 рублей при прежних ставках: новый палач Василий Могучий получал, как и его предшественник, 15 рублей жалованья. Такой же штат (14 человек) с такими же расходами имелся и в московской «конторе» Тайной канцелярии.
Малочисленный штат был занят преимущественно бумажной работой: составлением и перепиской протоколов, допросов и докладов. Доставкой подозреваемых и преступников занимались местные военные и гражданские власти. Основную же работу по охране «колодников» в Петропавловской крепости (где помещалась и сама канцелярия) выполняли офицеры и солдаты гвардейских полков. Они должны были держать заключённых «в крепком смотрении»; следить, «дабы испражнялись в ушаты, а вон не выпускать»; допускать на свидания родственников и надзирать, чтобы жёны «более двух часов не были, а говорить вслух». Они же выдавали узникам «молитвенные книжки» и «кормовые деньги» (у кого они были); иные арестанты с голоду не доживали до решения своих дел.[1091]
Во главе этого учреждения при Анне стоял новый — точнее, старый — начальник А. И. Ушаков: вчерашний опальный гвардеец, подписывавший ограничительные проекты в феврале 1730 г., стал необходимым и верным слугой императрицы. Власти, как и при Петре, использовали силу массового доносительства в качестве инструмента «обратной связи» с массами подданных. Указы прямо предписывали доносить на ближнего «без всякого опасения и боязни того ж дни. А если в тот день за каким препятствием не успеет, то, конечно, в другой день», ибо «лучше донесеньем ошибиться, нежели молчанием». Изымая дела «по первым двум пунктам» из компетенции местных властей, правительство поддерживало авторитет и веру в справедливость царской власти. В результате крестьяне и посадские часто придавали этим пунктам иное толкование и стремились таким путём сообщить о произволе и воровстве местных чиновников.[1092]
Большинство обычных дел по обвинению в неосторожной болтовне, не представлявших, с точки зрения опытных следователей, опасности, заканчивалось для обвиняемых — особенно если те не запирались, а сразу каялись в «безмерном пьянстве», — сравнительно легко: поркой и отправкой к прежнему месту жительства или службы. Документы петербургской Тайной канцелярии зафиксировали в «имянных списках» за период с 1732 по 1740 г. включительно поступление 3 141 человека: в 1732 г. в ведомство Ушакова попали 277 подследственных, в 1733-м — 325, в 1734 — 269, в 1735 — 343, в 1736 — 335, в 1737 — 580, в 1738 — 361, в 1739 — 364 и в 1740 г. — 287 человек.[1093] Учёт был не очень точным, поэтому данные нужно корректировать с помощью других источников — например, комплекса дел «о лицах, суждённых в Тайной канцелярии за ложное оказывание «слова и дела». Но в целом число пропущенных «колодников» невелико, хотя записные книги не содержали имён подследственных, которые не присылались в Тайную канцелярию, а допрашивались на местах. Всего за царствование Анны Иоанновны к политическим делам оказались прикосновенными (в разном качестве) 10 512 человек, осуждено — 4 827, а в ссылку отправились всего 820 преступников.[1094]
Что же касается конкретных случаев репрессий, то документы о конфискованном имуществе показывают, что имения и дворы отбирались по тем же причинам, что и ранее: за невыполнение подрядных обязательств, долги по векселям, «похищение казны». Трудно считать жертвами «бироновщины», например, московского «канонира» П. Семёнова, сбывавшего «налево» гарнизонные пушки, или разбойничавшего на Муромской дороге помещика И. Чиркова.[1095]
Мрачная «социальная репутация» правления Анны Иоанновны в немалой степени была вызвана не столько масштабом репрессий, сколько тем, что под них нередко попадали представители благородного сословия, которых прежде всего и подозревали в неблагонадёжности. Из 128 важнейших судебных процессов её царствования 126 были «дворянскими», почти треть приговорённых Тайной канцелярией принадлежала к «шляхетству», в том числе самому знатному.[1096] Расправа с кланом Долгоруковых и прочие громкие «дела» показали, что государыня всё помнит и не спускает даже малейших проявлений «своеволия». Однако при Анне Иоанновне доставалось и представителям рядового «шляхетства» (из 646 дел «благородных» они фигурировали в 520) страдали за куда менее важные «вины» — в основном в виде «непристойных» бранных слов.
«В 737-м: отставного секунд-маиора Протасьева жена Анисья Матвеева кнутом, в Сибирь; ссылной в Сибирь бывшей аудитор Афонасей Кастамаров кнутом с вырезанием ноздрей, в Оренбург; бывшей инзарской воевода Пётр Арбенев плетми, в Оренбург; бывшей советник Тимофей Тарбеев плетми, в Комчатку» — так выглядят списки наказанных и осуждённых к ссылке «клиентов» Тайной канцелярии 1737 г. Другим повезло больше — они были сосланы «без наказания» и получили не каторжную работу: «…бывшей советник Иван Анненков в Сибирь к делам; асессор Костянтин Скороходов в Азов к делам же; бывшего советника Тарбеева дети: Пётр в Сибирь в тамошние полки капитаном, Иван в Оренбурх порутчиком». Вместе с ними в оренбургские степи, в Сибирь, на Камчатку отправились «пошехонский дворянин» Василий Толоухин, отставные прапорщики Пётр Епифанов и Степан Бочкарёв, «недоросли» Иван Буровцев и Григорий Украинцев, драгун князь Сергей Ухтомский, отставной поручик Ларион Мозолевский, подпоручик Иван Новицкий, капитан Терентий Мазовский, майор Иван Бахметьев и многие другие российские дворяне.[1097]
Прямых отражений в народных «толках и слухах» два государственных переворота 1730 г. не нашли — они были, согласно известной формуле, «страшно далеки от народа». Пожалуй, только одно дело привлекло внимание самого Ушакова, который лично присутствовал при допросах. Дьякон из городка Велье Псковской провинции Осип Феофилатьев вместе с развозившим указы о новой присяге «мужиком» Иваном Евлампиевым истолковали это так: «Выбирают-де нового государя». Подобные разговоры, как показало следствие, обвиняемые вели со многими обывателями — все они отправились в Сибирь.[1098]
Дворяне были недовольны отсутствием ощутимого расширения своих привилегий, тяжёлой службой, ответственностью за выплату податей их крепостными. Но дела Тайной канцелярии показывают, что все эти сугубо российские проблемы не связывались в их сознании с каким-либо «иноземным засильем» и не порождали «патриотического» протеста.[1099]
Начало правления Анны вызвало политические проекты не только «вверху», но и «внизу»; последние дошли до нас в делах Тайной канцелярии. 18 июля 1733 г. в «летний дом» императрицы в Петергофе явился сенатский секретарь Григорий Баскаков и потребовал вручить его бумаги императрице. Чиновника задержали и даже полагали «в уме повредившимся», тем более что, по отзывам сослуживцев, он «весьма пил». В адресованном императрице сочинении автор сокрушался об «умножении различных противных Богу вер» и для их искоренения призывал «идти с войною в Царьград». Но далее речь шла уже о вполне конкретных непорядках: «несходстве» финансовых документов, «неправом вершении дел» и «страждущей юстиции». Секретарь предлагал приучать молодых дворян к «доброму подьяческому труду», для чего следовало иметь при колле