Дело Волынского
Наиболее известным стал последний большой политический процесс царствования Анны — по делу А. П. Волынского. Младший из «птенцов» Петра I сделал при Анне удачную карьеру под началом К.-Г. Лёвенвольде. В 1736 г. он стал обер-егермейстером, в 1738 г. — кабинет-министром. Последнее удалось ему при поддержке Бирона, желавшего противопоставить Остерману достойного противника. Честолюбивый и энергичный Волынский стремился стать главной фигурой среди советников императрицы, но в то же время замечал «непорядки» и расстройство государственной машины. Вокруг него сложился кружок, где обсуждались насущные проблемы страны. Эти беседы подвигнули министра на сочинение проекта, который он сам на следствии называл «рассуждением о приключающихся вредах особе государя и обще всему государству и отчего происходили и происходят». Отдельные части проекта обсуждались в кружке и даже «публично читывались» в более широкой аудитории.
Сам проект до нас не дошёл. Волынский доделывал и «переправливал» его вплоть до самого ареста, затем черновики сжёг, а переписанную набело часть отдал А. И. Ушакову — этот пакет сгинул в Тайной канцелярии. Но несколько месяцев усердно трудившийся над переписыванием проекта канцелярист Конюшенной канцелярии Герасим Внуков запомнил и рассказал следствию, что текст проекта состоял из шести частей («о укреплении границ российских», «о церковных чинах», «о шляхетстве», «о купечестве», «о правосудии» и «о экономии»), разбитых на 70 «пунктов».[1180] Из сохранившихся упоминаний о планах министра можно понять, что он собирался сократить армию до 60 полков с экономией казне 1 800 000 рублей; из остальных частей устроить военные поселения-«слободы» на границах; однако неизвестно, увязывал ли он эти меры с сокращением подушной подати с крестьян.
Далее Волынский предлагал облагородить приходское духовенство — «в оный чин весть шляхетство», отправлять будущих попов в «академии» и обеспечивать учёных батюшек за счёт паствы: «самим не пахать, а чтоб приходским людям платить им деньги». Надлежало также чиновников «умножить к делам из дворянства», то есть назначать природных дворян на должности в государственных учреждениях, в том числе и на канцелярские места, занятые выходцами «из самой подлости». Представителей благородного сословия следовало посылать учиться за границу, чтобы «свои природные министры со временем были». Кроме того, автор предлагал ввести для дворян монополию на винокурение, а для купцов — восстановить в городах магистраты для защиты от произвола провинциальных воевод.
Что касается «правосудия», то министр считал его необходимым условием «в гражданские чины вводить шляхетство учёных людей и в воеводы определять», последних же назначать не на один-два года, а «беспеременно». В сфере «экономии» следовало бедные монастыри обратить в «сиротопитательные дома», сочинить «окладную книгу» (роспись доходов государства. — И.К.), сбалансировать доходы и расходы бюджета; принять меры для «размножения фабрик и заводов»; навести порядок в «таможенных и других сборах» путём борьбы с намеренным занижением декларируемых цен на ввозимые в Россию товары для экономии на пошлинах (такие товары должны были конфисковываться в казну с уплатой владельцу заниженной стоимости из особого фонда); запретить совместные торговые компании с иноземцами — возможно, чтобы помешать господству на внутреннем рынке крупных иностранных фирм под вывеской фиктивных совместных обществ.[1181]
Мы не можем утверждать, что этот краткий обзор полностью отражает содержание всех 70 «пунктов» обширного сочинения. Однако имеющиеся в нашем распоряжении данные свидетельствуют, что Артемий Петрович был продолжателем именно петровской «генеральной линии». Можно, пожалуй, сказать, что расширение состава и полномочий Сената отвечало дворянским интересам, как и повышение образовательного уровня и укрепление позиций «шляхетства» в администрации. Но, кроме того, министр предлагал дворянам сокращение офицерских вакансий в армии, непопулярную службу в канцеляриях и ещё хуже — в приходских попах; высказывал пожелание «поубоже платье носить» и считал необходимым повысить цены на престижные заморские товары путём увеличения пошлин или принудить поставщиков европейских вин продавать их казне с последующей перепродажей тому же дворянству. Допускал Волынский и введение дополнительной тяготы для «шляхетства»: оно должно было организовывать и содержать конезаводы, «чтоб в завод было со 100 душ по кобыле, и в зборе на всякой год было по лошади» — это была его давняя заветная мечта. Однако как истинный представитель древнего рода (он гордился предком — героем Куликовской битвы и зятем Дмитрия Донского князем Дмитрием-Боброком Волынским. — И.К.), он напоминал дворянам об их высоком призвании и полагал делом государственной важности составление родословных «всему российскому шляхетству по алфабету», показав пример изображением «картины» своей фамилии.
Церковь он также рассматривал в качестве ресурса государственной власти: забота о просвещении батюшек (неясно, за чей счёт оно должно было происходить и что при этом надо было делать с массой «неучёных» попов) сочеталась с утилитарным использованием монастырской «жилплощади». Однако можно признать, что его намерения улучшить материальное положение духовенства, очевидно, были призваны повысить его престиж и усилить влияние Церкви на общество и отличались от практики ущемления интересов православного клира в царствование Анны Иоанновны.
Восстановление бесправных петровских магистратов для купечества вполне уравновешивалось бы «бессменным» воеводским руководством. При этом не вполне понятно, как Волынский предполагал сочетать несменяемость воевод с повышением авторитета назначавшего их Сената. Едва ли предложенные им сенатские ревизии могли бы гарантировать должный порядок на российских просторах, да ещё и при упразднении высшего надзорного органа в лице генерал-прокурора, должность которого министр явно считал ненужной, «понеже оной много на себя власти иметь будет и тем может сенаторам замешение чинить» — а может, и потому, что влиятельный генерал-прокурор мог стать опасным соперником первого лица Кабинета.
Недоброжелатели Волынского напомнили Анне о найденных в его бумагах «кондициях» и других проектах 1730 г. Она немедленно отреагировала — собственноручно набросала пункты, по которым надлежало допросить бывшего министра о памятных событиях:
«Допросит[ь]
1. Не сведом ли он от премены владенья, перва или после смерти государя Петра Второва, когда хотели самодержавство совсем отставит[ь]
2. Што он знал от новых прожектов, как вперот владеет русскому государству
3. Сколка он сам в евтом деле трудился и работал и прожект давал, и с кем он переписывался и словесно говаривал об етом деле
4. Кто болше по эти прожекты ведал и с кем он саветовал
5. Кто у нево был перевотчик в евтом деле как писменно, так и словесно
6. Кде ево все писма и концепт[ы], что косаэца до етова дела и не исодрал ли их и в какое время».[1182]
Однако, в отличие от авторов дворянских проектов 1730 г., Волынский обходил проблему организации и прав верховной власти. Министр и прежде не сочувствовал её ограничению, а выступать с такими идеями в конце царствования Анны Иоанновны и подавно не собирался, тем более что своих планов не таил и собирался представить своё сочинение «для докладу её величеству». Отнюдь не являлось политически «непристойным» и читаемое Волынским сочинение нидерландского гуманиста Юста Липсия «Увещания и приклады политические от различных историков» («Monita et Exempla politica») — его автор придерживался вполне монархических убеждений, верно служил Габсбургам и не признавал никакого ограничения власти государя, за исключением кроме как его христианской совести.[1183] Другое дело, что он приводил, а Волынский использовал примеры дурного поведения «женских персон» у власти, что могло обидеть Анну Иоанновну.
Дошедшее до нас содержание проекта трудно назвать крамольным. Даже сочинители манифеста о казни Волынского не смогли выискать в нём преступные умыслы и ограничились обвинениями в «укоризне издревле от предков наших блаженныя памяти великих государей и при благополучном нашем государствовании к пользе и доброму порядку верных наших подданных установленных государственных законов и порядков, к явному вреду государства нашего и отягощению подданных».
Скорее, наоборот, проект находился на столбовом пути развития внутренней политики послепетровской монархии. Сократить армию Сенат безуспешно пытался ещё в 1725 г.; при Анне предпринимались попытки «одворянить» государственный аппарат (устройство дворян-«кадетов» при Сенате) и сбалансировать бюджет; при Елизавете Петровне будет введена дворянская винная монополия и восстановлены магистраты. Артемий Петрович предусматривал частичное удовлетворение запросов и интересов основных российских сословий — но, кажется, несколько преувеличил значение своего детища. Его как будто вполне устраивала сложившаяся конфигурация власти с ним самим в качестве первой фигуры правительства. Его планы осторожно касались либерализации аннинского режима в смысле упорядочения финансов, повышения значения Сената и роли «шляхетства» в местной администрации.
Подготовил устранение Волынского его соперник Остерман. После ареста в 1741 г. вице-канцлер пытался отрицать свою причастность к делу Волынского, но в его бумагах обнаружился документ: «мнение и прожект ко внушению на имя императрицы Анны, каким бы образом сначала с Волынским поступить, его арестовать и об нём в каких персонах и в какой силе комиссию определить, где между прочими и тайный советник Неплюев в ту комиссию включён; чем оную начать, какие его к погублению вины состоят и кого ещё под арест побрать; и ему, Волынскому, вопросные пункты учинены». На вопрос следователя: «Для чего ты Волынского так старался искоренить?» — Остерман 15 декабря 1741 г. ответил определённо: «Что он к погублению Волынского старание прилагал, в том он виноват и погрешил». Он признал и назначение к следствию своего «приятеля» Неплюева, «ибо оной Волынский против меня подымался».