[1258] По этой же причине Бирон арестовал адъютантов принца Антона и выслал за границу его камер-юнкера. Муж правительницы на некоторое время был посажен под домашний арест, но затем, по донесениям прусского и шведского послов, примирился с регентом.[1259] Реестр именных указов Соляной конторе отчасти объясняет причину покладистости Антона-Ульриха: регент оплатил его долги придворному «обер-комиссару» Липману и купцу Ферману в сумме 39 218 рублей.[1260]
Регент «укрепил» Тайную канцелярию генерал-прокурором, а затем назначил «главным по полиции» князя Я. П. Шаховского, обещав ему поддержку и даже право входить без доклада.[1261] Сенатором стал В. И. Стрешнёв (родственник Остермана), а И. И. Бахметев был назначен обер-прокурором.[1262] Произошло ещё несколько перестановок: бригадир Я. И. Кропоткин стал начальником Судного приказа; в Юстиц- и Камер-коллегии были поставлены новые вице-президенты — соответственно, М. Т. Раевский и Г. М. Кисловский. По докладу генерал-прокурора были определены к местам сразу 35 прокуроров. На уровне провинциальной администрации новый правитель успел только сменить архангельского вице-губернатора А. А. Оболенского (его отправили в Смоленск) на П. К. Пушкина; бригадир П. Аксаков стал вице-губернатором в Уфе[1263] (см. Приложение, таблицы 1 и 2).
Бирон занимал должность регента слишком недолго, чтобы делать выводы о целенаправленном характере таких назначений. Но, похоже, к началу ноября он почувствовал себя увереннее и стал больше внимания уделять текущим делам. В своих апартаментах он устраивал совещания с сенаторами; 6 ноября вместе с А. М. Черкасским и А. П. Бестужевым-Рюминым явился в Сенат, где «изволил слушать доклады» и накладывать на них резолюции по-русски: «Иоганн регент и герцог».[1264] Побывал он и в Адмиралтействе на закладке нового корабля.[1265] Регулярно посещал герцог заседания Кабинета, происходившие в доме больного — реально страдавшего от приступов подагры — или предчувствовавшего очередные потрясения Остермана. Финч докладывал 8 ноября, что правитель потребовал отчёты о состоянии армии и доходах государства.[1266] Бирон был настолько уверен в любви подданных, что позволил себе заявить, что «спокойно может ложиться спать среди бурлаков»,[1267] и назначил очередной рекрутский набор в 30 тысяч человек, а также приказал поднять цену на водку в столице на 10 копеек за ведро ради быстрейшего строительства «каменных кабаков».
Знал ли герцог, кто такие бурлаки, неизвестно; но его уверенность в прочности своего положения разделялась близким к нему английским послом. «Все здешние офицеры и полки гвардии за него, а также большая часть армии. Губернаторы большинства провинций его креатуры и вполне ему преданы», — докладывал Финч в Лондон 1 ноября 1740 г. Об уверенности Бирона в верности ему гвардейских частей писал и Миних: «Под моим началом находился майор Альбрехт, его ставленник и шпион; Семёновский полк был под начальством генерала Ушакова, весьма преданного Бирону; Измайловским полком командовал Густав Бирон, брат герцога, а Конногвардейским — его сын принц Пётр, а так как он был слишком молод, то Ливен, курляндец».[1268] Трёх гвардейских майоров (И. Гампфа, П. Черкасского и Н. Стрешнёва) произвели в генерал-майоры.
Однако не столь близкие к регенту Мардефельд, Нолькен, Шетарди и секретарь австрийского посольства Гохгольцер выражали сомнение в способностях Бирона удержать власть.[1269] Прусский посол прямо предсказал, что герцога низвергнут те же, кто привёл его к власти, а его король накануне открытия военных действий против Австрии ожидал в России «движений» в пользу Елизаветы или брауншвейгской четы.[1270]
Русский посол в Париже Антиох Кантемир просил своего петербургского корреспондента передать Бирону поздравления, но только «если духовная покойной государыни останется во всей своей силе, иначе же немедленно сжечь» — и оказался прав: письмо добралось в Россию уже после свержения регента.[1271] Опоздал и прогноз французского министра иностранных дел Амело, считавшего, что главную опасность для Бирона представляет его правая рука Миних.[1272]
Крайне честолюбивый фельдмаршал рассчитывал на одно из первых мест в государстве; но ни новых постов, ни ожидаемого звания генералиссимуса не получил. Более того, уже 30 октября Нолькен сообщил, что после ссоры Бирона с Минихом по поводу оказания последнему почестей со стороны гвардейских караулов фельдмаршал стал появляться при дворе Елизаветы.[1273] Если допустить, что эти контакты были неслучайны, то не исключено, что предусмотрительный фельдмаршал считал возможным использовать имя цесаревны в предстоявшей акции. На следствии в 1741–1742 гг. всплыл и тот факт, что он якобы призывал караульных гвардейцев действовать в защиту прав Елизаветы.[1274] Но в итоге Миних всё же предпочёл выступить от имени матери императора.
Постаравшиеся узнать подробности нового переворота дипломаты (Финч и Пецольд) установили, что 7 или утром 8 ноября 1740 г. Миних имел беседу с Анной Леопольдовной и после её жалоб на поведение регента обещал свою помощь. Сам фельдмаршал указывал в мемуарах, что некие «благонамеренные лица» убедили Анну, что «для блага государства необходимо удалить Бирона и его семейство», после чего она и поручила ему арестовать герцога. Старый солдат честно исполнил приказ матери императора. Миних приводил в воспоминаниях как аргумент в пользу переворота якобы предусмотренное завещанием Анны Иоанновны право регента «испытать» императора по достижении им 17 лет и «вынести суждение о том, в состоянии ли он управлять государством», что не соответствовало действительности — такого пункта в «завещании» не было.[1275]
Однако близкие к Миниху мемуаристы (его сын и адъютант Манштейн) указывают, что фельдмаршал сам предложил арестовать герцога. Эрнст Миних отметил, что днём 8 ноября его отец поехал к принцессе, «представил ей, какой опасности не только все верные служители императорских родителей, но также и сама она подвержена в случае, если герцог Курляндский далее в регентстве останется, и вызвался, чтобы ей только угодить, предать герцога арестантом в её руки, но дабы офицерам и солдатам, которых он к тому употребить намерен, придать больше бодрости, просил он благоволения присутствовать ей при том персонально».
Возглавить переворот лично Анна не решилась, да и нужды в этом не было. Однако санкция матери императора была необходима для осуществления предприятия по свержению законного правителя. Стороны, по свидетельству Миниха-сына, договорились, «чтоб отец мой в наступающую ночь приехал опять к принцессе, взял от неё с караула потребную команду и регента арестовал. После чего отец мой, присоветовав ей никому, и даже её супругу, ни слова о том не говорить, откланялся и поехал прямо к герцогу почтение своё отдать и, что того страннее, в тот же самый день у него обедал».[1276]
Между десятью и одиннадцатью часами вечера 8 ноября[1277] фельдмаршал со своим адъютантом отправился в Зимний дворец; Анна Леопольдовна вышла к фельдмаршалу и караульным офицерам, допустила их к руке, поручила исполнять все распоряжения Миниха в отношении регента и объявила, что «их верность без награждения оставлена не будет». После этого напутствия фельдмаршал с 30 (по Миниху-младшему) или с 80 (по мемуарам Манштейна) солдатами отправился к Летнему дворцу — резиденции Бирона.
Первое подробное описание «техники» дворцового переворота сделал один из главных участников события — боевой офицер Манштейн: «Шагах в 200 от этого дома отряд остановился; фельдмаршал послал Манштейна к офицерам, стоявшим на карауле у регента, чтобы объявить им намерения принцессы Анны; они были так же сговорчивы, как и прочие, и предложили даже помочь арестовать герцога, если в них окажется нужда. Тогда фельдмаршал приказал тому же подполковнику Манштейну стать с одним офицером во главе отряда в 20 человек, войти во дворец, арестовать герцога и в случае малейшего сопротивления с его стороны убить его без пощады».
Бравый подполковник со своим отрядом без шума вошёл во дворец; часовые пропустили его — адъютант фельдмаршала мог быть послан к герцогу по важному делу. Манштейн не знал, где именно находится спальня герцога, но двинулся вперёд, пока не очутился перед закрытой дверью. Вломившись в покои регента, «он нашёл большую кровать, на которой глубоким сном спали герцог и его супруга, не проснувшиеся даже при шуме растворившейся двери. Манштейн, подойдя к кровати, отдёрнул занавеси и сказал, что имеет дело до регента; тогда оба они внезапно проснулись и начали кричать изо всей мочи, не сомневаясь, что он явился к ним с недобрым известием. Манштейн очутился с той стороны, где лежала герцогиня, поэтому регент соскочил с кровати, очевидно, с намерением спрятаться под нею; но тот поспешно обежал кровать и бросился на него, сжав его как можно крепче обеими руками до тех пор, пока не явились гвардейцы. Герцог, став наконец на ноги и желая освободиться от этих людей, сыпал удары кулаком вправо и влево; солдаты отвечали ему сильными ударами прикладом, снова повалили его на землю, вложили в рот платок, связали ему руки шарфом одного офицера и снесли его голого до гауптвахты, где его накрыли солдатскою шинелью и положили в ожидавшую его тут карету фельдмаршала. Рядом с ним посадили офицера и повезли его в Зимний дворец…»