Корней Иванович, который сначала смеялся вместе со мной, вдруг сказал грустно:
— Вот, всю жизнь так: ему — триста, мне — двести пятьдесят…
Сколько потом мы с Чуковским ни просили Самуила Яковлевича повторить рассказ о том, как он был Маршаком в тигровой шкуре, он, смеясь, отказывался:
— Не могу, это был экспромт…
Не часто я бывала у Маршака дома, но всякий раз встречи хватало надолго. Не только писатели, художники, редакторы бывали у Маршака. Сменяли друг друга в кресле, стоявшем справа у eгo письменного стола, люди самых разных профессий. И каждого он вовлекал в круг своих больших мыслей о поэзии. Не боясь высоких слов, скажу, что здесь шло постоянное беззаветное служение поэзии. Здесь звучали стихи русских классиков, советских поэтов и всех тех, кого, по словам Чуковского, Маршак «властью своего дарования обратил в советское подданство», — Шекспира, Блейка, Бернса, Киплинга…
Здесь до конца открылось мне мастерство самого Маршака, — я-то на первых порах наивно считала, что его стихи для детей слишком просты по форме, и даже однажды сказала редактору:
— Такие простые стихи я каждый день могу писать!
Редактор усмехнулся:
— Умоляю вас, пишите их хотя бы через день.
Бывало, С. Я. по телефону читал мне только что написанное стихотворение, одним строчкам сам по-детски радовался, а про другие требовательно спрашивал: «Как лучше?» — и читал бесчисленные варианты.
Во время войны в «Вечерней Москве» появилась заметка о том, как почтовые голуби, увезенные фашистами, вернулись на Родину. Тема показалась мне близкой и интересной детям; я написала стихотворение «Голуби» и позвонила в «Комсомольскую правду».
— Продиктуйте, пожалуйста, стенографистке, — сказал редактор. — О чем стихи?
— О почтовых голубях, о них любопытная заметка в «Вечерней Москве».
— О голубях? — удивился редактор. — Только что Маршак продиктовал стихи «Голуби» на тему этой заметки.
Наутро стихотворение Маршака появилось в «Комсомольской правде». Своих «Голубей» я решила отдать в «Пионерскую правду» и позвонила С. Я. рассказать ему, что я тоже написала стихи о тех же голубях.
— Будет выглядеть странным — два стихотворения с одинаковым сюжетом, — недовольно сказал Маршак.
— У меня совсем по-другому, — робко возразила я.
Но он уже начал сердиться. Мне так не хотелось, чтобы он опять рассердился на меня, что печатать свое стихотворение не стала. И, наверно, Маршак был прав…
Переходы от доброты к суровости были в характере С. Я. Он и сам это знал, потому, наверно, и понравилась ему написанная мной шутка:
Поэт однажды Маршаку
Принес неточную строку.
— Ну как же так? — сказал Маршак.
Он перестал быть добряком,
Он стал сердитым Маршаком.
Он даже стукнул кулаком:
— Позор! — сказал он строго…
Когда плоха твоя строка,
Поэт, побойся Маршака,
Коль не боишься бога…
— Похож я, похож, не отрицаю, — смеялся Самуил Яковлевич.
Маршака я перечитываю часто. И стихи, и надписи на подаренных мне книгах. Все они мне дороги, но одна особенно:
Шекспировских сонетов сто
И пятьдесят четыре
Дарю я Агнии Барто —
Товарищу по лире.
Однажды мы и впрямь оказались товарищами по лире. В «Родной речи» для второго класса в течение многих лет печаталось стихотворение:
Помним нынешнее лето,
Эти дни и вечера.
Столько песен было спето
В теплый вечер у костра.
Мы на озеро лесное
Уходили далеко,
Пили вкусное парное
С легкой пеной молоко.
Огороды мы пололи,
Загорали у реки.
И в большом колхозном поле
Собирали колоски.
Так было подписано стихотворение. Вот его история: группа детских писателей во главе с Маршаком принимала участие в составлении «Родной речи». Выяснилось, что не хватает стихов о лете. У меня оказалось подходящее стихотворение, уже опубликованное. Маршак предложил взять из него две первых строфы и внес в них поправки. У меня было написано: «На лужайке, у костра». Он поправил «В теплый вечер у костра». Стало лучше. У меня были строчки: «Пили вкусное парное мы в деревне молоко». Маршак поправил: «С легкой пеной» молоко, что, конечно, тоже лучше. Третью строфу он написал сам.
— Как мы подпишем стихотворение? Две фамилии под двенадцатью строчками — не громоздко ли? — спросил Самуил Яковлевич.
— Подпишем М. Смирнов? — предложила я.
Так два реальных автора стали нереальной личностью М. Смирновым.
Многим поэтам бывает насущно необходимо прочесть только что написанное стихотворение человеку, которому веришь. Сергей Михалков, когда он был еще для всех просто Сережей, позвонил мне как-то чуть ли не в час ночи.
— Что-нибудь случилось? — спросила я.
— Случилось: я написал новые стихи, сейчас тебе прочту.
Я всегда особенно ценила тех людей, в чью жизнь можно в любую минуту ворваться со стихами. Таким был Светлов. Он мог отвлечься от всякого дела, от собственных строчек и слушать тебя с искренней заинтересованностью, в каком бы душевном состоянии сам ни находился. Вот я с трепетом читаю ему новое стихотворение «Есть такие мальчики». Светлов предлагает две строчки сократить, я тут же соглашаюсь. Две другие:
Хмурится он, куксится,
Будто выпил уксуса. —
Светлов советует перенести из середины стихотворения в начало.
— Как ты не понимаешь, это будет шикарное начало, — убеждает он меня.
Но мне кажется, что это нарушит внутреннее движение сюжета. Через полгода, когда я считала, что Светлов и думать забыл о моем стихотворении, он спрашивает меня при встрече:
— Переставила те строчки?
Я отрицательно качаю головой.
— Еще не все потеряно, еще поймешь и переставишь в сто двадцать пятом издании.
О неистощимом остроумии Светлова написано много. Но иной раз в его остроумии слышались далеко не радостные нотки. Группа писателей награждала орденами и медалями. Светлова в списке нет. Он говорит мне в коридоре Союза писателей:
— Знаешь, какая оборотная сторона медали? Не дали!
Вздохнув, уходит.
Вспомнила я этот его вздох, когда ему была присуждена Ленинская премия. Посмертно…
По телефону говорили мы со Светловым, почти как правило, о работе. Не раз он рассказывал о своем замысле: написать десять сказок о том, как рубль разбился на гривенники, о каждом гривеннике будет своя сказка. Позднее он читал мне отрывок о девочке-копейке, как все двадцать ее ноготков на руках и ногах обрадовались, когда она легла на траву. И как ее разбудил какой-то старичок. «Он был чуть-чуть неправдоподобен, то ли из легенды, то ли из ближайшего колхоза». То, что было сказано о нем, могло относиться к самому Светову. Он тоже был чуть-чуть неправдоподобен, чуть-чуть из легенды…
Часто говорили мы о веселых стихах, о ценности улыбки, дружно обрушивались на скучные, унылые строчки. Светлов написал в своей эпиграмме:
Я истину сейчас установлю,
Не любим мы с тобой стихов унылых.
О, Агния! Я так тебя люблю,
Что эпиграмму написать не в силах.
До чего же я была счастлива прочесть это «не в силах»…
К людям, готовым безотказно слушать стихи, принадлежал и Фадеев. Можно было позвонить ему в Союз писателей и, если повезет и трубку снимет он сам, спросить: «У тебя есть несколько минут?»
— Новые стихи? — догадывался Фадеев. — Читай!..
Александру Александровичу самому было знакомо нетерпеливое желание прочесть только что написанные им страницы Всеволоду Иванову, Владимиру Луговскому, многим.
Когда он писал «Молодую гвардию», позвонил мне, прочел только что законченный отрывок «Руки матери».
— Думаю, что тебе понравится, — сказал он.
Понравились «Руки матери» миллионам людей.
Моей литературной «неотложкой» был Лев Кассиль. Давно когда-то он сказал мне:
— Почему вы так однообразно называете свои сборники: «Стихи», «Твои стихи», «Веселые стихи», «Стихи детям»? Вы хоть бы мне позвонили, я бы вам придумал название поинтереснее!
С тех пор «за названиями» к новым стихам я звонила Кассилю. Многие из них он окрестил, делал это мастерски и с большой охотой. Бывало, я соглашаюсь на предложенное им название, а он сам уже отвергает его, придумывает другое. Чаще всего он выносил в заголовок строчку из моего же стихотворения, а я удивлялась — как мне это не пришло в голову? Со временем я и сама стала лучше придумывать названия, но всякий раз звонила Кассилю за одобрением.
Конечно, не только отношение друзей-писателей к моим стихам важно для меня, не только их реакция. Иногда я принимаюсь читать новые стихотворения всем, кто придет или позвонит ко мне. Не каждый умеет или хочет высказать свое мнение и оценку, но дошло ли стихотворение, можно уловить и без слов, даже по тому, как дышит человек в телефонной трубке. Читая другому, я сама яснее вижу пробелы стихотворения. Всегда интересны мне суждения молодых поэтов.
Но о них отдельный разговор.
Вера СмирноваЧудо-дерево Чуковского
В сорока минутах езды от столицы, в одном из красивых уголков Подмосковья — в поселке Переделкино, — среди берез и сосен, в небольшом загородном доме живет этот высокий седой человек, которого знают не только все дети поселка, но и маленькие жители Москвы, и всей обширной Советской страны, и за ее рубежами.
Рано-рано утром, как только встанет солнце, этот человек уже работает в своем саду, зимой расчищая дорожки от выпавшего за ночь снега, весной и летом копаясь в огороде или в цветнике перед домом. В шесть часов утра он сидит у себя в комнате наверху, у большого окна, за просторным простым столом и пишет. Поработав несколько часов, он отправляется гулять. Он ходит удивительно легко и быстро, этот восьмидесятилетний прямой и стройный старик. Иногда он даже пускается вперегонки с малышами, которых встречает во время прогулки.