Kosinski, 1987, P- ^5*—152.
«Реальный социализм» 4IQ
литарном обществе: подвергнутые идеологической обработке массы, находящиеся под бдительным оком «Большого брата», с которым не согласны лишь редкие одиночки.
Безусловно, именно к такому обществу стремился Сталин, хотя Ленин и другие старые большевики, не говоря уже о Марксе, отвергли бы его планы с негодованием. В той мере, в какой это общество было направлено на обожествление вождя (что позднее скромно назвали «культом личности») или, по крайней мере, на то, чтобы представить его средоточием всех достоинств, оно добилось определенных результатов, высмеянных Оруэллом в своей книге. Как ни парадоксально, абсолютная власть Сталина при этом не играла особой роли. Воинствующие коммунисты за пределами социалистических стран, по-настоящему горевавшие, узнав о его смерти в 1953 году (таких было немало), были добровольными адептами движения, символом и вдохновителем которого они считали Сталина. В отличие от большинства иностранцев, все русские хорошо знали, сколько жертв требовало построение такого общества. Однако хотя бы потому, что Сталин являлся могущественным и легитимным правителем русских земель и их преобразователем, он многое значил для русского народа: чаще всего как лидер страны во время войны, ставшей подлинно национальной для великороссов.
Во всех других отношениях эта система не была тоталитарной, что вызывает большие сомнения в пригодности этого термина. Она не была эффективна в стеснении интеллектуальной свободы и явно не гарантировала перемены убеждений, однако при этом в огромной степени деполитизировала население. Официальные доктрины марксизма-ленинизма фактически не затрагивали сознания большинства людей, поскольку не имели к ним явного отношения, за исключением тех, кто делал карьеру, где требовались подобные эзотерические знания. Когда на площади Маркса в Будапеште людям, прожившим сорок лет в стране марксизм \. задачи вопрос, кто такой Карл Маркс, ответ был следующим:
Это был советский философ, Энгельс был его другом. Ну что еще? Он умер в преклонном возрасте. (Другой голос): Конечно, это политик. И еще — как же его звали? Ах да, Ленин,—в общем, он переводил работы Ленина на венгерский язык (Gorton Ash, 1990, p. 261).
Большинством советских граждан основная часть шедших сверху публичных заявлений, политических или идеологических, скорее всего, вообще не воспринималась, если не имела прямого отношения к их повседневным нуждам, что бывало редко. Лишь интеллектуалы были вынуждены воспринимать их всерьез в обществе, построенном на идеологии, претендовавшей на рационалистичность и «научность». Парадоксально, но сам факт, что такие сие-
«Золотая эпоха»
темы нуждались в интеллектуалах и предоставляли тем, кто публично не выражал несогласия с их принципами, значительные привилегии и преимущества, создавал социальное пространство, не контролируемое государством. Лишь жестокость сталинского террора могла полностью заставить молчать неофициальный интеллект. В СССР он вновь возник сразу же после того, как лед страха начал таять и наступила оттепель—так назывался известный роман (1954) Ильи Эренбурга (1891—1967), талантливого писателя, которому удалось избежать репрессий. В 19бо-е и 1970-6 годы инакомыслие как в форме нерешительного коммунистического реформизма, так и в форме тотального интеллектуального, политического и культурного диссидентства господствовало на советской сцене, хотя официально страна оставалась «монолитной»—любимый термин большевиков. Противоречия стали очевидны в 198о-егоды.
II
Коммунистические государства, появившиеся после Второй мировой войны, т. е. все, за исключением СССР, находились под контролем коммунистических партий, созданных по сталинским шаблонам. До некоторой степени это было верно даже для коммунистической партии Китая, которая в 1930 году под руководством Мао Цзэдуна стала проводить собственную, независимую от Москвы линию. Возможно, сказанное было в меньшей степени верно в отношении последующих членов «социалистического лагеря» из стран третьего мира—Кубы под руководством Фиделя Кастро и различных менее долговечных африканских, азиатских и латиноамериканских режимов, возникших в 197о-е годы., которые также официально стремились стать похожими на признанный советский образец. Все они имели однопартийные политические системы с высокоцентрализованными властными структурами, официально пропагандировали культурные и интеллектуальные ценности, определяемые властью, придерживались принципов централизованной плановой государственной экономики и—самый явный пережиток сталинского
наследия—управлялись сильными верховными лидерами. Разумеется, в государствах, непосредственно оккупированных Советской армией, включая спецслужбы, местные правительства были вынуждены следовать советскому образцу, например организовывать показательные суды и чистки среди местных коммунистов. Подобные действия не вызывали большого энтузиазма у местных коммунистических партий. В Польше и Восточной Германии руководство старалось избегать подобных карикатурных юридических действий, и ни один руководящий коммунист не был казнен или передан в руки советских служб безопасности, хотя после разрыва с Тито видные лидеры Болгарии «Реальный социализм»
(Трайчо Костов) и Венгрии (Ласло Райк) были казнены, а в последний год сталинского правления массовое судилище над руководством чешской компартии с нарочито антисемитским оттенком скосило старую гвардию местных коммунистов. Неизвестно, являлось ли это следствием все более параноидального поведения Сталина, разрушавшегося умственно и физически и планировавшего уничтожить даже самых преданных своих сторонников.
Несмотря на то что после победы Красной армии советское государство имело прекрасную возможность насаждать в Европе марионеточные режимы, это произошло лишь в четырех случаях: в Польше, в оккупированной части Германии, в Румынии (где местное коммунистическое движение состояло из нескольких сотен человек, большинство которых не были этническими румынами) и в Венгрии. В Югославии и Албании эти режимы во многом были доморощенными, в Чехословакии полученные коммунистической партией 40 % голосов на выборах 1947 года отражали ее действительную силу в то время, а в Болгарии коммунистическое влияние подкрепляли русофильские настроения. Коммунистическая власть в Китае, Корее и бывшем французском Индокитае — после начала «холодной войны» преимущественно в северных регионах этих стран — ничем не была обязана Советской армии, однако после 1949 года небольшие коммунистические режимы получили на некоторое время поддержку Китая. Последующие участники социалистического лагеря, начиная с Кубы, шли туда своим собственным путем, хотя повстанческие освободительные движения в Африке могли рассчитывать на значительную поддержку советского блока.
Однако даже в государствах, где власть коммунистов была навязана Красной армией, новый режим первоначально ощущал временную легитимность и даже определенную поддержку населения. Как мы видели (глава s), идея строительства нового мира на месте почти полностью разрушенного старого вдохновляла многих интеллектуалов и м ~)лодгхъ. Несмотря на непопулярность партии и правительства, сама энергия и решимость, которые они вносили в задачу послевоенного строительства, рождали поддержку. Трудно отрицать успехи новых режимов в решении этой задачи. В более отсталых аграрных государствах, как мы видели, приверженность коммунистов индустриализации, т. е. прогрессу и современности, находила отклик далеко за пределами партийных рядов. Можно ли сомневаться, что такие страны, как Болгария и Югославия, стали развиваться гораздо быстрее, чем до войны? Только там, где отсталый и жестокий советский режим в 1939 — J94Q годах оккупировал и силой присоединил менее отсталые регионы, а также в советской зоне оккупации Германии (после 1954 года Германской Демократической Республике), которые СССР после 1945 года в течение некоторого времени продолжал грабить для своего восстановления, баланс был полностью отрицательным.
«Золотая эпоха»
«Реальный социализм»423
В политическом отношении коммунистические государства, независимо от того, была им навязана эта система или нет, начали с формирования единого блока под руководством СССР, который на почве антизападной солидарности поддержал даже коммунистический режим, к 1949 году полностью захвативший власть в Китае, хотя влияние Москвы на китайскую коммунистическую партию после того, как в середине гдзо-х годов ее бессменным лидером стал Мао Цзэдун, было незначительным. Несмотря на заверения в преданности СССР, Мао пошел своим собственным путем. Сталин, будучи реалистом, старался не осложнять отношений с огромной независимой «братской» партией на Востоке. После того как в конце igso-x годов Никита Хрущев все же испортил отношения с Мао, произошел разрыв с резкими взаимными обвинениями, когда Китай стал оспаривать советское лидерство в международном коммунистическом движении, хотя и не очень успешно. Отношение Сталина к государствам и коммунистическим партиям в странах Европы, оккупированных Советской армией, было менее миролюбивым, отчасти потому, что его
войска все еще присутствовали в Западной Европе, но еще и оттого, что он считал, что может положиться на преданность местных коммунистов Москве и ему лично. Он был крайне удивлен, когда в 1948 году югославское коммунистическое руководство, стол! лояльное, что лишь за несколько месяцев до этого в Белграде разместилась штаб-квартира восстановленного в начале «холодной войны» Коммунистического интернационала (теперь называвшегося Коммунистическим информационным бюро, или Коминформрм), обострило свое сопротивление советским директивам, доведя его до открытого разрыва, а обращение Москвы к преданным коммунистам через голову Тито не нашло в Югославии никакого отклика. Характерно, что реакция Москвы вылилась в расширение чисток и показательных судов в руководстве оставшихся дружественных компартий,