«Эпоха катастроф»
власть в свои руки, даже тогда, когда они оказались успешными, как в Югославии и Китае (см. главу s).
Тем не менее до самого конца Советская Россия даже в глазах многих своекорыстных и коррумпированных представителей ее номенклатуры оставалась чем-то большим, нежели просто одной из великих держав. Освобождение мира и создание альтернативы капиталистическому обществу являлось, помимо прочего, ее главной целью. Ради чего еще могли бездушные московские бюрократы финансировать и вооружать партизан прокоммунистического Африканского национального конгресса, чьи шансы свергнуть систему апартеида в Южной Африке на протяжении десятилетий были ничтожно малы? (Как ни странно, китайский коммунистический режим, критиковавший СССР за предательство революционных движений после разрыва отношений между двумя этими странами, не имел сравнимых с СССР практических достижений в поддержке освободительных движений третьего мира.) Правда, в конце концов в СССР поняли, что человечеству не суждено измениться в результате вдохновленной Москвой мировой революции. Даже искреннее убеждение Никиты Хрущева в том, что социализм «похоронит» капитализм благодаря своему экономическому превосходству, постепенно угасло в долгом сумраке брежневской эпохи. Вполне возможно, что именно благодаря окончательному крушению веры в мировую роль этой системы она рухнула без всякого сопротивления (см. главу тб).
Однако ни одно из этих сомнений не омрачало стремлений первого поколения тех, кого вдохновлял сияющий свет Октября, посвятить свою жизнь мировой революции. Подобно ранним христианам, большинство социалистов перед Первой мировой войной верило в великие апокалиптические изменения, которые уничтожат все зло и создадут общество без несчастий, угнетения, неравенства и несправедливости. Марксизм придал тысячелетним надеждам научную основу и историческую неизбежность, а Октябрьская революция доказала, что великие преобразования начались.
Общее число солдат безжалостной в осуществлении благородных целей армии освобождения человечества составляло, возможно, не более нескольких десятков тысяч; число профессиональных революционеров, «менявших страны чаще, чем пару обуви», как сказал Бертольд Брехт в стихотворении, написанном в их честь, составляло, вероятно, не более нескольких сотен. Ни тех, ни других не надо путать с теми, кого итальянцы в те годы, когда их коммунистическая партия насчитывала миллион, называли «коммунистическим народом»,— миллионами сторонников и рядовых членов, для которых мечта о новом и справедливом обществе также была реальностью, хотя на практике они являлись обычными активистами старого социалистического движения, чья приверженность была скорее классовой и общественной, а не лич-
Мировая революция О 5
ной преданностью. Однако, хотя число их былс невелико, без них нельзя понять двадцатый век. Ленинская «партия нового типа», костяк которой составляли профессиональные революционеры, явилась той силой, с помощью которой всего лишь через тридцать лет после Октября треть человечества оказалась живущей при коммунистических режимах. Вера и безоговорочная преданность штабу мировой революции в Москве давали коммунистам возможность видеть себя (говоря социологически) частью всемирной Церкви, а не секты. Промосков-ские коммунистические партии теряли лидеров в результате чисток, но до тех пор, пока душа не ушла из этого движения после 1956 года, оно не раскололось, в отличие от раздробленных групп отколовшихся марксистов, пошедших за Троцким, и еще более раздробленных маоистских «марксистско-ленинских» групп, появившихся после 1960 года. Как бы ни были они малочисленны (когда в Италии в 1943 году был свергнут Муссолини, итальянская коммунистическая партия состояла примерно из 5000 мужчин и женщин, главным образом вышедших из тюрем и вернувшихся из изгнания), коммунисты являлись тем же, чем были большевики в феврале 1917 года,—ядром миллионной армии, потенциальными руководителями населения и государства.
Для людей того поколения, особенно для тех, кто, пусть даже в детстве, пережил годы переворота, революция была событием, совершившимся при их жизни и говорившим о том, что дни капитализма сочтены. Новейшая история казалась современникам преддверием окончательной победы, которую смогут разделить лишь некоторые солдаты революции («мертвые в отпуску») , как сказал русский коммунист Левине незадолго до того, как был казнен при подавлении советской республики в Мюнхене в 1919 году). Если само буржуазное общество имело столько причин сомневаться в будущем, почему они должны были быть уверены в его выживании?
Однако их собственная жизнь демонстрировала его реальность.
Обратимся к истории молодой немецкой пары, встретившейся благодаря баварской революции 1919 года,— Ольги Бенарио, дочери процветающего мюнхенского адвоката, и Отто Брауна, школьного учителя. Впоследствии Ольге довелось участвовать в подготовке революции в Западном полушарии, работая вместе с Луисом Карлосом Престесом (за которого она фиктивно вышла замуж), организатором долгого похода повстанцев через бразильскую сельву, убедившим Москву оказать поддержку восстанию в Бразилии в 1935 году. Восстание было подавлено, и Ольга была депортирована бразильскими властями в гитлеровскую Германию, где в конце концов погибла в концлагере. Тем временем OTTO, которому повезло больше, отправился совершать революцию на Восток в качестве военного эксперта Коминтерна в Китае и, как оказалось, стал единственным белым, принимавшим участие в О О «Эпоха катастроф»
знаменитом «великом марше» китайских коммунистов (пережитый опыт разочаровал его в Мао). После этого он работал в Москве, а затем вернулся к себе на родину в Германию, к тому времени ставшую ГДР. Когда еще, кроме первой половины двадцатого века, жизнь людей могла сложиться подобным образом?
Итак, в послереволюционном поколении большевизм впитал все остальные социально-революционные традиции или вытеснил их на периферию. До 1914 года во многих странах анархизм являлся гораздо более действенной революционной идеологией, чем марксизм. За пределами Восточной Европы Маркс рассматривался скорее как духовный наставник массовых партий, чей неизбежный, но отнюдь не революционный приход к власти он предсказал. К 1930-м годам анархизм перестал быть важной политической силой даже в Латинской Америке, где красно-черное знамя всегда вдохновляло большее число борцов, чем красное. (Даже в Испании анархизм исчез в результате гражданской войны. При этом многократно выросла популярность коммунистов, до этого обладавших незначительным влиянием.) Социал-революционные группы, существовавшие за рамками московского коммунизма, считали Ленина и Октябрьскую революцию своими духовными ориентирами и, как правило, возглавлялись бывшими деятелями Коминтерна, размежевавшимися с ним по идеологическим причинам или изгнанными оттуда во время все более безжалостной охоты на еретиков, начавшейся после того, как Иосиф Сталин захватил и упрочил власть над Советской коммунистической партией и Интернационалом. Немногие из этих отколовшихся центров достигли каких-либо политических успехов. Самый авторитетный и знаменитый из еретиков, изгнанник Лев Троцкий — один из лидеров Октябрьской революции и создатель Красной армии—потерпел полное поражение в своих практических начинаниях. Его «Четвертый интернационал», собиравшийся конкурировать со сталинским Третьим интернационалом, не имел фактически никакого влияния. Когда он был убит по приказу Сталина в своем мексиканском изгнании в 1940 году, его политическое влияние было очень незначительным.
Одним словом, быть революционером все больше означало быть последователем Ленина и Октябрьской революции и почти обязательно членом или сторонником какой-нибудь промосковской коммунистической партии, особенно когда после победы Гитлера в Германии эти партии поддержали политику объединения против фашизма, которая позволила им выйти из сектантской изоляции и завоевать массовую поддержку не только рабочих, но и интеллигенции (см. главу s). Молодежь, жаждавшая свержения капитализма, прониклась крайними коммунистическими убеждениями и приветствовала международное движение, руководимое Москвой. Марксизм, возрожденный Октябрем в качестве революционной идеологии, теперь воспринимался ис-Мировая революция О 7
ключительно в интерпретации московского Института марксизма-ленинизма, ставшего международным центром распространения этой теории. Больше никто не предлагал теорий, объясняющих мировые процессы, и не пытался, а главное, не был в состоянии изменить их. Такое положение дел сохранялось до 1956 года, когда разложение сталинской идеологии в СССР и упадок промосков ского международного коммунистического движения вовлекли в общественную жизнь некогда оттесненных на обочину мыслителей, традиции и организации левого движения.
Но даже после этого они продолжали существовать в гигантской тени Октября. Хотя каждый, обладающий минимальным знанием истории идеологии, мог обнаружить идеи Бакунина и даже Нечаева, а не Маркса у студенческих радикалов в 1968 году и позже, это не привело к сколько-нибудь заметному возрождению анархистских теорий и движений. Напротив, 1968 год породил повальную моду на марксистскую теорию (как правило, в версиях, которые изумили бы самого Маркса) и множество различных марксистско-ленинских сект и групп, объединившихся на основе критики Москвы и старых коммунистических партий как недостаточно революционных и ленинских.
Парадоксально, что это формально самое полное восприятие социально-революционной традиции произошло в тот момент, когда Коминтерн явно отошел от своей первоначальной революционной стратегии 1917—19 3 годов или, скорее, наметил стратегию захвата власти, совершенно противоположную той, которой он придерживался в 1917 году (см. главу Б)- Начиная с 1935 года критическая левая литература была полна обвинений в том, что руководимые Москвой движения упустили, отвергли, более того, предали возможность совершить революцию, потому что Москва больше не хочет ее. До тех пор пока пресловутое «монолитное» руководимое Советами движение не начало распадаться изнутри, эта критика имела мало значения. Пока коммунистическое движение сохраняло свое единство, сплоченность и поразительный иммунитет к расколу, оно являлось единственным светочем для сторонников мировой революции. Более того, вряд ли можно отрицать тот факт, что страны, которые отказались от капитализма во время второго этапа мировой социальной революции, проходившего с 1944 по 1949