С1945 года колониальный мир в столь значительной степени превратился в совокупность номинально суверенных государств, что при взгляде назад может показаться, что это положение вещей было не только неизбежно, но и являлось предметом желаний колониальных народов. Так почти наверняка происходило в странах, имевших долгую историю государственности, как, например, в великих азиатских империях—Китае, Персии, Османской империи и, возможно, еще в одной-двух странах, в частности в Египте, особенно когда там имелись государствообразующие народы («staatvoZfc»), такие как китайские хань или иранские мусульмане-шииты. В таких странах враждебное отношение народа к иностранцам можпо было легко перевести в политическую плоскость. Не случайно все три государства — Китай, Турция и Иран—стали сценой важных революций, совершенных коренным населением этих стран. Однако подобные случаи были исключением. Чаще сама концепция постоянного территориально-политического образования с четко определенными границами, отделяющими его от других таких же образований, и подчиненного только одному постоянному правительству, т. е. идея независимого суверенного государства, которую мы считаем само собой разумеющейся, являлась бессмысленной для местных жителей (даже проживающих в районах постоянного земледелия), по крайней мере для той их части, которая получила хоть какое-то образование. Конечно, даже там, где существова-226
«Эпоха катастроф»
ли людские сообщества с четко определенными признаками, которые европейцы назвали «племенами», идею о том, что они могут быть территориаль но обособлены от других людей, с которыми они сосуществуют, перемешиваются и делят круг обязанностей, было трудно понять, поскольку она имела мало смысла. В таких регионах единственной основой для подобных независимых государств в двадцатом веке являлись территории, на которые их разделили имперские завоевания и конкуренция, зачастую без всякого учета местных факторов. Таким образом, постколониальный мир оказался почти полностью разделен по границам, проложенным империализмом.
Кроме того, те обитатели стран третьего мира, которые больше всего ненавидели жителей Запада (как носителей всяческих безбожных и подрывных новшеств или просто потому, что сопротивлялись любым переменам в своем образе жизни, от которых, как они предполагали, возможно не без оснований, им станет только хуже), в равной мере являлись и противниками модернизации, в отличие от элиты, убежденной в ее необходимости. Это затрудняло создание общего фронта против империалистов даже в колониальных странах, где все порабощенное население в равной мере испытывало унижение от презрения колонизаторов к низшей расе.
Главный вопрос, стоявший перед национально-освободительными движениями среднего класса в таких странах, заключался в том, каким образом завоевать поддержку приверженных старым традициям и не одобряющих нововведений масс, не отказываясь при этом от своей программы модернизации общества. Активист Балгангадхар Тилак (1856—1920) на заре индийского национализма справедливо полагал, что лучшим способом завоевания поддержки масс, даже мелких собственников (и не только в его родной Западной Ипдии), являлась защита священных коров, поощрение браков десятилетних девочек и отстаивание духовного превосходства древнеиндийской («арийской») цивилизации и ее религии над современной западной цивилизацией и ее местными приверженцами. Первая важная фаза национально-освободительного подъема в Индии (с 1905 по грю годы) в основном проходила именно под такими «местническими» лозунгами. В конце концов Мохандас Карам-чанд Ганди (1869—1948) смог поднять многомиллионное деревенское население Индии с помощью тех же призывов к национальной индуистской духовности, однако стараясь не рвать связей с модернизаторами,
одним из которых по сути являлся он сам (см. Эпоху империи, главу 13), и избегать антагонизма с индийскими мусульманами, всегда присутствовавшего в воинственном индуистском национализме. Он создал образ политика-святого и образ революции как коллективного акта пассивного неповиновения и даже социальной модернизации (например, упразднения разделения на касты), используя реформистский потенциал, содержащийся в бесконечной изменчивости и всеобъемлющей многозначности индуизма. Его успех превзошел Конец империй 2.2.J
самые безудержные надежды (или опасения). Тем не менее он сам признавал в конце жизни, перед тем как был убит фанатичным последователем Тилака, что потерпел поражение в своем главном начинании. Оказалось невозможным согласовать побудительные мотивы, двигавшие массами, с поставленной задачей. В конечном итоге к власти в освобожденной Индией пришли те, кто «не пытался возродить старую Индию», кто «не одобрял и не понимал ее <...) кто смотрел на Запад и был увлечен западным прогрессом» (Nehru, 1936, р. 23—24). В период написания этой книги традиции тилакского антимодернизма, которые теперь представляет воинственная партия «Бхаратия Джана-та», все еще остаются главным центром народной оппозиционности и, как прежде, сеют рознь не только среди простого народа, но и в среде интеллектуалов. Кратковременная попытка Махатмы Ганди сделать индуизм одновременно популистским и обновленческим канула в историю.
Сходная модель возникла и в мусульманском мире, хотя здесь (по крайней мере до победы революций) модернизаторы всегда должны были уважать всеобщую религиозность народа независимо от собственных убеждений. Однако, в отличие от Индии, попытки вычитать в исламе идеи реформирования или модернизации общества-не были направлены на мобилизацию масс. Ученики Джемаля-ад-Дина аль-Афгани (1839—1897) в Иране, Египте и Турции, его последователя Мухаммеда Абдуха (1849—19°5) в Египте, Абд аль-Хамида Бен Бадиса (1889—194°) в Алжире распространяли свои идеи не в деревне, а в школах и колледжах, где призыв к сопротивлению европейскому влиянию находил благодарную аудиторию *. Тем не менее подлинные революционеры исламского мира, как мы уже видели (см. главу s), являлись не строгими приверженцами ислама, а светскими передовыми деятелями. Такие люди, как Кемаль Ататюрк, сменивший турецкую феску (которая сама являлась нововведением семнадцатого века) на котелок, а арабский алфавит на латиницу, фактически прервали связи между исламом, государством и правом. И все же, как снова подтверждает недавняя история, мобилизация народа проще всего достигается нг» основе антимодернистской массовой религиозности (например, исламского фундаментализма). Одним словом, глубокий конфликт разделил модернистов, также являвшихся и националистами (совершенно нетрадиционная установка для ислама), и остальной простой народ третьего мира.
Таким образом, антиимпериалистические и антиколониальные движения до 1914 года имели меньшее значение, чем можно было предполагать, исходя из того факта, что за полвека, прошедшие с начала Первой мировой войны,
* Во французской Северной Африке на верования сельского населения огромное влияние оказывали суфитские отшельники (марабуты), являвшиеся особыми объектами обличений реформаторов.
22 О «Эпоха катастроф»
произошла почти полная ликвидация западных и японской колониальных империй. Даже в Латинской Америке в тот период негативное отношение к экономической зависимости в целом и к зависимости от США в частности (США были единственным империалистическим государством, настаивавшим на своем военном присутствии в этом регионе) не являлось важной составляющей местной политики. Единственной империей, в некоторых регионах столкнувшейся с серьезными проблемами, т. е. с теми, которые нельзя было разрешить с помощью полиции, являлась Великобритания. К1914 году она вынуждена была признать автономию колоний, в которых белое население составляло большинство, с 1907 года известных как «доминионы» (Канада, Австралия, Новая Зеландия, Южпая Африка), и, кроме того, вынуждена была предоставить автономию (гомруль) всегда причинявшей беспокойство Ирландии. Что до Индии и Египта, то там уже было ясно, что конфликт имперских интересов и местных требований автономии или даже независимости нуждается в политическом разрешении. После 1905 года можно было говорить даже об определенной поддержке массами национально-освободительного движения в этих странах. Первая мировая война породила череду событий, серьезно поколебавших структуру мирового колониализма, разрушивших две империи (Австро-Венгерскую и Османскую, владения которых поделили главным образом Великобритания и Франция) и на некоторое время выбивших почву из-под ног третьей империи, России (которая, правда, через несколько лет вернула себе свои
азиатские владения). Перегрузки, испытанные во время войны зависимыми странами, ресурсы которых требовались Великобритании, инициировали волнения в этих странах. Влияние Октябрьской революции и всеобщего крушения старых режимов, сопровождавшегося обретением фактической независимости двадцатью шестью южными графствами Ирландии (1921), впервые заставили империи почувствовать свою уязвимость. В конце войны египетская партия «Вафд» под руководством Саада Заглула, вдохновленная идеями президента Вильсона, впервые потребовала полной независимости для Египта. Три года борьбы (1919—1922) вынудили Великобританию превратить этот протекторат в полунезависимое государство под британским контролем—модель, которую Великобритания также использовала для управления всеми, кроме одной, азиатскими территориями, перешедшими к ней от Османской империи, а именно Ираком и Трансиорданией (исключением стала Палестина, где англичане осуществляли прямое правление, тщетно пытаясь согласовать обязательства, выданные ими во время войны евреям-сионистам за их антигерманскую позицию, с обещаниями, данными арабам за их поддержку в войне с турками). Более трудной задачей для Великобритании оказалось найти простую схему сохранения контроля над своей самой большой колонией, где лозунг само-Конец империй 22 9
управления (сварадж), впервые