а реальное промышленное производство — наю%. Историки, помнившие, как закончился великий бум середины Викторианской эпохи, должно быть, удивлялись, почему эта система не пошла вразнос. Они имели на то основания, хотя я не думаю, что кто-либо предсказывал резкий спад, произошедший в 1974 году, поскольку, хотя валовой национальный продукт развитых индустриальных стран действительно резко упал (впервые после войны), люди все еще оперировали понятиями 1929 года в отношении экономических кризисов и не видели в этом признаков катастрофы. Как обычно, первой реакцией потрясенных современников стали поиски неких особых причин резкого прекращения подъема, «нагромождения непре, инадениых ж удач, лоследствия которых наложи-лксь на определенные ошибки, коих можно было избежать», цитируя ОЭСР (McCmcken, 1977, Р- *4)- Более простодушные считали главной причиной зла нефтяных шейхов ОПЕК. Историкам, относящим основные изменения в конфигурации мировой экономики на счет невезения и непредвиденных случайностей, которых можно было избежать, следует пересмотреть свои взгляды. Дело в том, что мировая экономика не восстановила своего роста после этого краха. Эпоха закончилась. Десятилетиям после 1973 года суждено было снова стать кризисными.
«Золотая эпоха» утратила свою позолоту. Тем не менее она, безусловно, начала и в большой степени осуществила самую яркую, быструю и всеобъемлющую революцию в развитии мировых событий, чему имеются исторические свидетельства. К этому мы теперь и обратимся.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ЛИЛИ: Бабушка рассказывала нам о депрессии. Ты тоже можешь прочитать об этом.
РОЙ: Нам все время говорят, что мы должны радоваться, имея еду и все такое, потому что в тридцатые годы люди голодали и не имели работы.
БЕККИ: У меня никогда не было депрессии, так что она меня совсем не волнует.
РОЙ: После того что мы услышали, не хстел бы я жить в то время. БЕККИ: Но ведь ты и не живешь в то время.
Studs Terkel, «Hard Times» (1970, p. 22—23)
Когда [генерал де Голль] пришел к власти, во Франции был миллион телевизоров (...) Когда он ушел в отставку, их было десять миллионов (...) Государство— это всегда шоу-бизнес. Но вчерашнее театральное государство было совсем другим, чем телевизионное государство сегодняшнего дня.
Regis Debray (i994, p. 34)
I
Если люди сталкиваются с тем, к чему не были подготовлены опытом прошлой жизни, то ищут слова для обозначения этого неизвестного явления, даже когда не могут ни классифицировать, ни понять его. Какое-то время в третьей четверти двадцатого века это происходило с некоторыми западными интеллектуалами. Ключевым словом стала маленькая приставка «после-», в основном используемая в своей латинизированной форме «пост-» перед любым из многочисленных терминов, в течение нескольких поколений применявшихся для обозначения ментальной территории двадцатого века. Мир и его актуальные составляющие стали постиндустриальными, постимперски-
Социалъная революция 1945—1990 годов 311
ми, постмодернистскими, постструктуралистскими, постмарксистскими, постгутенберговскими и т. п. Так же как и похороны, эти приставки официально признавали смерть, не означая никакой согласованности и уверенности в вопросе о природе жизни после смерти. Именно в таком виде самое бурное, драматичное и всеобъемлющее социальное преобразование в истории человечества достигло сознания современников. Это преобразование и является предметом настоящей главы.
Новизна этого преобразования заключается в его быстроте и всемирном характере. Правда, развитые страны мира, т. е. центральная и западная часть Европы и Северной Америки, уже долгое время жили в мире постоянных изменений, технических преобразований и культурных новшеств. Для них революционные преобразования означали ускорение и интенсификацию движения, к которому они в принципе успели привыкнуть. В конце концов, жители Нью-Йорка середины 1930-х годов уже могли видеть небоскреб, «Эмпайр стейт билдинг» (i934), остававшийся самым высоким зданием в мире вплоть до 1970-х годов, да и тогда его рекорд был превзойден лишь на скромные тридцать метров. Даже в развитых странах потребовалось некоторое время для того, чтобы заметить, и еще более длительный период, чтобы оценить, масштаб изменений, вызванных переходом количественного материального роста в качественные сдвиги в жизни людей. Однако для большей части земного шара эти изменения стали не только стремительными, но и сейсмическими. Для 8о% человечества средневековье закончилось внезапно в 1950-6 годы, хотя осознание этого пришло не раньше 19бо-х годов.
Во многом те, кто жил в эпоху этих преобразований, сразу не могли осознать всего их значения, поскольку ощущали их постепенно, так как изменения в жизни отдельных людей, какими бы резкими они ни были, не воспринимаются как революционные. Разве решение сельских жителей искать работу в городе означало для ни,: более кардинальное преобразование, чем для граждан Великобритании или Германии во время двух мировых войн решение поступить в армию или на работу в какой-нибудь отрасли военной экономики? Изначально они не собирались менять свой образ жизни навсегда, даже если в результате это и произошло. Глубину изменений можно оценить, лишь глядя на прошедшую эпоху через призму лет. Подобные изменения смог оценить автор этих строк, сравнив Валенсию начала igSo-x годов с Валенсией 1950-х, когда он побывал там впервые. Как был растерян сицилийский крестьянин, местный Рип Ван Винкль (бандит, находившийся в тюрьме с середины 1950-х годов), когда он вернулся в окрестности Палермо, ставшего неузнаваемым в результате разрастания городской недвижимости. «Там, где раньше росли виноградники, теперь одни палаццо»,—сказал он мне, недоверчиво покачав головой. В действительности быстрота изменений была такова, что исторические периоды можно было измерять даже меньшими отрезками вре-312 «Золотая эпоха»
мени. Менее десяти лет (1962—1971) отделяло тот Куско, в котором за пределами города большинство индейских мужчин все еще носили традиционную одежду, от Куско, в котором значительная их часть одевалась в чало, т. е. по-европейски. В конце 1970-х годов владельцы ларьков на продуктовом рынке в мексиканской деревне уже производили расчеты с помощью японских карманных калькуляторов, о которых в начале десятилетия здесь еще не знали.
Нет такого способа, которым бы читатели (еще не старые и достаточно мобильные, чтобы наблюдать подобное движение истории начиная с 1950-х годов) могли повторить свой опыт, хотя уже с 19бо-х годов, когда молодые жители Запада обнаружили, что путешествовать по странам третьего мира не только возможно, но и модно, для того чтобы наблюдать за мировыми преобразованиями, не нужно было ничего, кроме пары любопытных глаз. Но историки не могут довольствоваться плодами воображения и рассказами, какими бы красочными и подробными они ни были. Им требуются точные определения и расчеты.
Наиболее ярким и имевшим далеко идущие последствия социальным изменением второй половины двадцатого века, навсегда отделившим нас от прошлого мира, явилось исчезновение крестьянства, поскольку начиная с эпохи неолита большинство человеческих существ жили за счет обрабатывания земли, скотоводства и рыболовства. На протяжении большей части двадцатого века крестьяне и фермеры оставались значительной частью работающего населения даже в промышленно развитых странах, за исключением Великобритании. В 193<>е годы, когда автор этих строк был студентом, отсутствие признаков постепенного исчезновения крестьянства еще служило аргументом против предсказания Карла Маокса о его исчезновении. Накануне Второй мировой войны существовала лишь одна промышленно развитая страна, помимо Великобритании, где в сельском хозяйстве и рыболовстве было занято менее 2о% населения. Этой страной была Бельгия. Даже в Германии и США, величайших индустриальных державах, где число сельских жителей действительно постоянно сокращалось, оно все еще составляло около четверти всего населения; во Франции, Швеции и Австрии—от 35 до 40%. Что касается отсталых аграрных стран Европы—например, Болгарии и Румынии,— то там около четырех из каждых пяти жителей обрабатывали землю.
Рассмотрим то, что произошло в третьей четверти двадцатого века. Возможно, пе так уж и страппо, что к началу igSo-x годов из кажд^хх ста бритапцев или бельгийцев сельским хозяйством занимались мепее трех человек, так что среднему бритапцу в повседневной жизпи было гораздо легче столкнуться с человеком, который некогда обрабатывал землю в Ипдии или Бангладеш, чем с фермером из Соедипеппого Королевства. Численность сельского населения США снизилась до такого же соотношения, по, учитывая устойчивость этой тенденции, даппое обстоятельство было пе столь удивительно, как тот
Социальная революция 1945—*990 годов 3-1-3
факт, что эта тонкая прослойка была в состоянии обеспечить США и остальной мир огромными запасами продовольствия. Мало кто в 4о-е годы двадцатого века ожидал, что к началу igSo-x годов не останется ни одной страны к западу от «железного занавеса», в которой в сельском хозяйстве было занято более ю% населения, за исключением Ирландской Республики (где эта цифра была лишь немного выше), Испании и Португалии. Однако тот факт, что в Испании и Португалии число людей, занятых в сельском хозяйстве, в 1950 году составлявшее почти половину населения, через тридцать лет уменьшилось до 14,5 и 17,6% соответственно, говорит сам за себя. После 1950 года за двадцать лет крестьянство в Испании сократилось вдвое, то же самое произошло в Португалии за двадцать лет после 1960 года (ILO, 1990, Table 2А; РАО, 1989).
Эти цифры впечатляют. В Японии, например, число фермеров уменьшилось с 52,4% в 1947 году до 9% в 1985. В Финляндии (возьмем реальную историю, известную автору) девушка, родившаяся в семье фермера, которая в первом браке тоже была женой фермера и трудилась вместе с ним на земле, смогла задолго до достижения среднего возраста стать интеллектуал кой, свободной от национальных предрассудков, и сделать политическую карьеру. Зимой 1940 года, когда ее отец погиб во время войны с Россией, оставив жену и ребенка жить за счет принадлежащего им фермерского хозяйства, 57% финнов являлись фермерами и лесорубами. Когда ей исполнилось сорок пять, их осталось менее ю%. В подобных обстоятельствах вполне естественно, что многие финны, начав с крестьянского труда, заканчивали свой путь совершенно иначе.