Посреди московских приготовлений к войне получено было известие о кончине престарелого короля Сигизмунда III, последовавшей 20 апреля 1632 года. Эта кончина ускорила ход событий. В июне созван был Земский собор, который беспрекословно подтвердил решение государей немедленно начать войну с поляками за их неправды. До истечения Деулинского перемирия оставалось еще несколько месяцев; но имелось в виду воспользоваться временем польского междукоролевья, с его неизбежною избирательною борьбою партий и сопровождавшими ее смутами.
Предстоял важный вопрос: кому поручить начальство в этой войне? Еще в апреле государи назначили главным воеводою боярина князя Димитрия Мамстрюковича Черкасского, а товарищем к нему боярина князя Бор. Мих. Лыкова. Д.М. Черкасский уже известен был по своей неудачной осаде Смоленска в первую польскую войну при Михаиле Федоровиче, и вообще военными талантами он не выдвигался; выбор его можно объяснить прежде всего придворным значением Ив. Борисовича Черкасского, ближнего боярина и двоюродного брата государева. Но это назначение было расстроено местничеством, которое не замедлило выступить на сцену действия. Князь Лыков бил челом царю и патриарху, что, во-первых, Д.М. Черкасский тяжел нравом, а во-вторых, он сам старше его летами и службою: он служит уже сорок лет, из которых 30 «ходит за своим набатом, а не за чужим, и не в товарищах». Черкасский бил челом на то, что Лыков его бесчестит. Государь присудил взыскать с Лыкова в пользу Черкасского за бесчестье двойную сумму его (Черкасского) оклада, именно 1200 рублей. Затем назначение обоих отменено; вместо Черкасского определили главным воеводою боярина Михаила Борисовича Шеина, а товарищем к нему знаменитого князя Д.М. Пожарского. Но последний вскоре сказался больным и был уволен от этого назначения. Вместо него товарищем к Шеину определен окольничий Артемий Васильевич Измайлов. Выбор Шеина, очевидно, основывался на той славе, которую он приобрел мужественною обороною Смоленска при осаде его Сигизмундом III. Так как главною целью войны было именно обратное взятие этого города, то предполагали, что воевода, доблестно его защищавший, лучше других сумеет его добыть. Очевидно, за назначение Шеина в особенности стоял Филарет Никитич как за своего сострадальца в польском плену. Думали, вероятно, что Шеин воспользовался этим пленом, чтобы более присмотреться к слабым сторонам своих врагов. В данное время он начальствовал Пушкарским приказом, следовательно, близко стоял к ратному делу и непосредственно участвовал в приготовлениях к предстоящей войне. Судя по дворцовым записям, по возвращении из плена он пользовался почетом при дворе; его, например, чаще других приглашали к обеденному царскому столу. Да и сам он, по-видимому, не скрывал своего высокого мнения о собственных военных талантах и заслугах; чем мог немало повлиять и на свое назначение.
Уклонение Д.М. Пожарского от службы в товарищах при Шеине, может быть, действительно имело причиною его болезни, которым несомненно он был подвержен со времени тяжелых ран, полученных в битвах Смутной эпохи; но могло также быть, что знаменитый князь лучше других знал настоящую цену Шеину и не ждал ничего хорошего от совместной службы с гордым, упрямым боярином-воеводою. Вероятно, и этот последний не особенно желал сего товарищества. Более подходящим, т. е. более безличным и послушным товарищем для него оказался окольничий Измайлов.
До какой степени государи высоко ценили Шеина и возлагали на него надежды, свидетельствуют милости, которыми он осыпан был при самом своем назначении. Михаил Борисович с своим сыном Иваном, Артемий Измайлов и другие главные воеводы получили щедрую денежную подмогу для предстоящего похода; их вотчины и поместья на время походной службы были освобождены от всяких казенных поборов; сверх того, Шеину пожалована целая дворцовая волость, именно село Голенищево с приселками и деревнями, со всеми доходами и с хлебом; одного государева хлеба в этой волости было тогда более 7000 четвертей. Следовательно, его уже заранее награждали за будущие великие заслуги. В ответ на эти милости он на первых же порах обнаружил, что это был уже не тот Шеин, который прославил себя мужественною обороною Смоленска. 9 августа 1632 года происходил торжественный отпуск воевод, отправлявшихся в поход. После молебствия в Благовещенском соборе они прощались с государем и подходили к его руке. Тут боярин Шеин вдруг начал с большою гордостию высчитывать свои прежние службы государю, которыми будто бы превосходил всю свою братью бояр, и, между прочим, сказал, что «в то время, как он служил, многие бояре по запечью сидели и сыскать их было немочно», что службою и отечеством никто из них не будет ему в версту. О каких прежних службах царю Михаилу Феодоровичу говорил Шеин, трудно понять; ибо в первые шесть лет его царствования он продолжал сидеть в польском плену, тогда как многие бояре в это время несли тяжелую и трудную службу в войнах с внешними и внутренними врагами; а по возвращении из плена он пока сидел в приказах, в Боярской думе, да за царским столом. Очевидно, пребывание в Польше и примеры строптивых хвастливых польских вельмож не остались без вредного влияния на характер и привычки престарелого воеводы. С удивлением и негодованием слушались его речи; но царь смолчал, не желая оскорбить воеводу, от которого ожидал великих заслуг; смолчали и бояре, «не хотя раскручинить государя». Несомненно, Шеин видел, как им дорожили, как высоко ценили его военные таланты, полагал, что без него не могли тогда обойтись; потому-то и позволил себе такие заносчивые речи. Возможно, что он тут отвечал на какие-либо боярские происки против себя, на какие-либо местнические счеты и т. п. Но во всяком случае, эти речи указывали на какую-то ненормальность в его духовном строе и могли служить плохим предзнаменованием для предстоявшей ему задачи.
Вслед за отпуском воевод по государству разосланы были от царя и патриарха областным архиереям род манифестов о войне, т. е. грамоты с указанием на польские неправды и с повелением петь в церквах ежедневные молебны и просить Бога «об одолении и победе на враги».
Итак, война была объявлена, и войска двинулись в поход приблизительно в половине августа 1632 года. Назначены три сборных пункта. Главная рать (большой полк) должна была собраться в Можайске и поступить под начальство Шеина с Измайловым; в Ржеве-Володимирове сходились отряды, составившие передовой полк, которым начальствовали воеводы: окольничий князь Семен Прозоровский и Иван Кондырев; а в Калуге собирался сторожевой полк с воеводою стольником Богданом Нагово. Кроме того, в Северщине приготовлялся прибылой полк (резерв) с воеводами Федором Плещеевым и Баимом Болтиным. В большой полк, т. е. к Шеину, назначены были отборная конница, состоявшая из дворян и детей боярских, по преимуществу уездов северо-восточных, также донские казаки, касимовские, арзамасские, темниковские и кадомские мурзы со своими татарами, далее отряд московских и городовых стрельцов; а главную массу пехоты составляли солдатские полки иноземного строя, т. е. наемные немцы и русские солдаты, обучавшиеся этому строю. К Шеину поступила и многочисленная артиллерия, или так назыв. наряд, «со всеми пушечными и подкопными запасы» (ломы, лопаты, заступы и кирки); им непосредственно распоряжались Иван Арбузов и дьяк Костюрин. При Шеине и Измайлове состояли Василий Протопопов и дьяк Пчелин, назначенные ведать казною для раздачи жалованья и кормовых денег немцам и русским солдатам иноземного строя, их полковникам и офицерам.
Воеводам вручен был из Разряда (военного министерства того времени) обширный царский наказ или инструкции, определявшие в общих чертах их задачу. Прежде всего они должны были в Можайске произвести смотр рати по разборным спискам, «кто каков на государеву службу приедет конен, люден и оружен», и отписать о том государю. Затем они идут под Дорогобуж и берут его, а отсюда немедля двигаются под Смоленск; если бы осада Дорогобужа их задержала, то они должны оставить под ним часть рати, а с остальною спешить к Смоленску, стать в крепких местах, огородиться рвами и острогами, чтобы отрезать городу всякие сообщения и подмогу извне и «земским делом промышляти сколько милосердный Бог помочи подаст», а Смоленск «всякими мерами» добывать. В случае прихода польских и литовских людей на помощь осажденным, Шеин должен призвать к себе из Ржевы Прозоровского, из Калуги Нагово, и, оставив под Смоленском часть войска, с остальною идти против неприятеля. Между прочим, поручалось зорко наблюдать, чтобы в Смоленском и Дорогобужском уездах ратные люди не обижали, не грабили крестьян и не пустошили край, а покупали бы съестные припасы и конский корм на деньги; ослушников велено строго судить и карать. Подобный же наказ дан был князю Прозоровскому и Кондыреву, которые, собрав и пересмотрев свою рать в Ржеве-Володимирове, должны были прежде всего добывать отсюда крепость Белую и очищать Бельский уезд от литовских людей, а затем в случае требования Шеина идти к нему на сход, т. е. на соединение. Всем воеводам вообще советовалось, прежде чем делать приступы к городам, тайными сношениями склонять их православных жителей на сторону государя, чтобы они заодно с московскими ратными людьми промышляли над польсколитовскими гарнизонами. Всем также строго подтверждалось не грабить, не обижать население и ничего не брать даром.
Чтобы поднять все войсковые тяжести, т. е. наряд, боевые и съестные припасы, шанцевый инструмент, доспехи, мушкеты и вообще оружие (которое в походе складывалось на воза), денежную казну и проч., правительство тоже прибегло к чрезвычайным мерам. Например, столица должна была выставить подводы таким порядком: в Кремле с церковных, боярских и всех дворов выставлялась с каждых 30 квадратных сажен лошадь с телегою и человеком; в Китай-городе гости гостиной и суконной сотни должны выставить всего 175 подвод. Таким же порядком выставлялись подводы в Белом и Деревянном городе, приблизительно одна подвода с 10 дворов или с 900 сажен «дробных» (погонных), которые велено сводить в 30 сажен «круглых» (квадратных). Всего с одного только города Москвы причиталось тысячу подвод, которые собирались особо назначенными сборщиками; а общая приемка их пору