В те годы, когда точность, к которой вынудила людей железная дорога, была еще не для всех привычна и вызывала тревожность, автомобиль вернул его обладателю свободу распоряжаться собственным временем.
Писателю Отто Юлиусу Бирбауму избавление от страха перед опозданием показалось настоящей «сладостной перспективой». Этот автор, создатель известнейшего немецкого апофеоза автомобиля (1903)[162], стилизовал свою автомобильную поездку под ренессанс «сентиментального путешествия» гётевской эпохи, наудачу ехал «куда глаза глядят» и повторял про себя: «Путешествуй, не спеша». «Железнодорожные нервы» были для него символом перевозбуждения и мании скорости.
Если быстрая езда на автомобиле еще не считалась выражением спешки, то нужно вспомнить, что автомобиль в то время был привилегией людей обеспеченных и располагавших временем. Водитель наслаждался сознанием власти и покоя, повергая в тревогу других. Бодри де Сонье, в свое время известнейший французский автомобильный публицист, в 1902 году заметил: «Нет веселее картины, чем лицо иного шофера, когда он жмет на клаксон и с олимпийским спокойствием ожидает дальнейшего эффекта. Ничто не может противостоять этому львиному рыку». В ранней истории автомобиля нередко слышится то злобное удовольствие, которое водитель и его пассажиры получали от волнения напуганных пешеходов. В «нервозную эпоху» автомобиль оказался превосходным средством экстернализации внутреннего беспокойства и приносил то ощущение покоя, которое дарит человеку чувство превосходства. Этот опыт также внес свою лепту в общее представление о нервозности и о том, как с ней обращаться. Триумфальное шествие автомобиля, поначалу вовсе не популярного среди масс населения, содержало психический механизм идентификации с агрессором. Сам кайзер возглавил этот победоносный поход. Как пишет рейхсканцлер Бернгард фон Бюлов, первое время Вильгельм II был в ярости от автомобилей, «пугавших его лошадей», и сквозь зубы шипел своему канцлеру: «Охотнее всего я бы затолкал всех шоферов в…» «Но стоило ему самому пересесть в автомобиль, а его личным шоферам весело загудеть клаксонами, он превратился в горячего сторонника […] автомобильного спорта и воспринимал любую критику своих безобразий как личное оскорбление» (см. примеч. 68).
Одним из самых тяжелых и наименее преодолимых факторов стресса индустриального общества стал шум. В Германии борьба против шумовых загрязнений вступила в новую фазу почти одновременно с началом «нервозной эпохи». Еще в 1869 году прусский министр торговли отказался принимать единые правила в отношении шума для ремесленных предприятий. Но уже в 1882 году Имперский суд принял решение, которое могло бы стать эпохальным, – он признал законной жалобу, в которой человек, живущий по соседству с типографией, возражал против ее работы в ночное время. В иных случаях такие жалобы обычно передавались полиции. Здесь же Имперский суд признал, что если в доме вследствие «продолжительного чрезвычайного шума» жить становится трудно или невозможно, то право собственности нарушается точно так же, «как если бы с соседнего участка летели камни». Древнее, родом еще из римского права, понятие выбросов в атмосферу получило благодаря этому решению расширенное толкование. Это стало юридическим фундаментом для фронтальной атаки на шум (см. примеч. 69).
К сожалению, единого мнения в дискурсе нервов не сложилось. Большинство медиков сходились во мнении, что неврастеники очень чувствительны к шуму. Однако вопрос о том, является ли длительное шумовое раздражение причиной нервозности или чувствительность к шуму исходно один из ее симптомов, остался без ответа. Как установил задним числом в 1914 году один исследователь, «когда нервозность вошла в моду, врагам шума это принесло неприятности». Если кто-то жаловался на шум, виновник теперь мог возразить, что у жалобщика просто слабые нервы, а это само по себе болезнь, а не норма, так что считаться с его проблемами никто не обязан. В действительности, в жалобах на шум все время повторялась одна и та же игра: соседи жаловались, что шум действует им на нервы, а виновник шума возражал, что это у его соседей проблемы с нервами (см. примеч. 70).
В 1896 году Имперский суд отклонил представляемую прежде прусским Конституционным судом точку зрения о необходимости «предоставления защиты от любого шума, который здоровых людей делает больными, а больных – еще более больными». Судьи должны были ориентироваться на людей хотя и не с «безупречным» здоровьем, но здоровьем «среднего уровня», и не имели права делать скидки тому, «кто страдал исключительной болезненной возбудимостью или нервозностью, даже если подобные расстройства встречались не редко». Именно тогда придумали понятие «нормального среднестатистического человека», вошедшее вскоре в Гражданский кодекс. Но что было «нормальным» в конце XIX века? Прусский Высший конституционный суд в 1890-е годы отстаивал мнение, что слабонервность распространена настолько широко, что необходимо защищать и очень нервных людей. Уже в 1880-е годы лейпцигский медик Карл Реклам вынес экспертное заключение по жалобе, поданной соседом против работы парового молота, что жители крупных городов вследствие шума и других потрясений в целом более нервозны, чем сельское население (см. примеч. 71). Реклам издавал журнал Международного союза против загрязнения рек, почвы и воздуха, в то время очень влиятельной организации, часть требований которой по охране окружающей среды были радикальными, – на какое-то время борьба против шума попала в многообещающий контекст. Когда «нервозная эпоха» и «нервозность жителей крупных городов» вошли в повседневную речь, эти общие места обрели правовой потенциал, создав новое представление о «нормальности».
Однако сформулировать проблему шума так, чтобы можно было пустить в ход эффективные контрстратегии, так и не удалось. Жалобы на шум встречали активное сопротивление множества противников. Особенный гнев вызывала «пианинная чума» – в то время это было расхожее словечко для постоянного бренчания не особенно одаренных любимых чад из среднего сословия. В то время это обвинение было не таким смехотворным, как кажется сегодня, когда подобные звуки стали довольно редкими. Какую «долю нервной силы […] пожирает […] пианинная чума […], хорошо известно», – полагал один дармштадтский доктор. Эта напасть в столь гигантских масштабах стала акустической новостью и была связана с индустриализацией, поскольку с 1870-х годов в Германии началось серийное производство фортепиано. Теодор Лессинг[163] в своем «боевом послании» против шума (1908) выделял как «новый вид шума» треск мотоциклов и автомобилей и считал его «несравнимо более ужасным», чем «весь шум и гром, который когда-либо приходилось сносить роду человеческому от какого бы то ни было – живого или неживого – инструмента». Правда, почти не меньше он стонет от звуков выбивания ковров, воя собак, кудахтанья кур, а прежде всего от «чудовищных безобразий» музыки из ресторанов и кафе (см. примеч. 72).
Вскоре после выхода в свет памфлета Лессинг, философ культуры с медицинским образованием, в декабре 1908 года учредил «Общество против шума», известное как «Анти-шум». Печатный орган Общества, печатавшийся в издательстве Rundschau[164], назывался «Анти-хам» (Anti-Rüpel]). Уже само его название привлекало внимание в первую очередь к тому шуму, который производили люди, а не механизмы. Несколько ранее, в 1906 году, в Нью-Йорке было основано «Общество за подавление излишнего шума» (Society for the Supression of Unnecessary Noise). Через два года Общество Лессинга насчитывало 1085 членов, большинство из Берлина, Ганновера, Мюнхена и Франкфурта-на-Майне, среди них австрийский писатель и драматург Гуго фон Гофмансталь, известный участник дискурса нервов психиатр Август Кремер и историк Карл Лампрехт. Сам Лессинг в 1911 году вышел из движения против шума и прекратил издавать «Анти-хам». Общественный отклик на деятельность Союза разочаровал Лессинга, особенно по сравнению с изначальными ожиданиями, а также успехом нью-йоркского аналога, который в 1913 году смог выдвинуть в почетные вице-президенты целых 40 губернаторов штатов (см. примеч. 73).
Артур Вильке, рупор электро– и автомобильного лобби, выступил против «Анти-шума» с полемической статьей «Тирания невротиков». Он высказал «подозрение», «что в этот союз устремляются в первую очередь и в большинстве своем невротики», и добавил к этому собственное понимание нервозности: «чем нервознее, тем эгоистичнее». К тому же невротики «не только в своей чувствительности, но и в своих высказываниях и требованиях народ довольно неумеренный». Вильке тревожит, что «кружок Анти-шум пробует свои силы на автомобиле»: это может стать опасным для автомобилизма, поскольку «массы еще не выместили на него всю свою злобу». Хорошо видно, какие высокие шансы имели бы борцы за снижение шума, если бы сумели политически мобилизовать всеобщее раздражение на автомобиль. Теодор Лессинг, однако, возразил, что «антишумисты» относятся к автомобилю очень сдержанно, с большим пониманием: «Мы предусмотрительно следим за тем, чтобы не раздувать в народе реакционные инстинкты и не преграждать великолепному спорту дорогу в будущее», – даже он признает за автомобилем его прогрессивность. Среди целей его кружка на 2-м месте стояло требование «изгнать с улиц шум от детей», а об автомобильном шуме на улицах нет ни слова, и лишь на 8-м месте среди прочего звучало требование «усовершенствования электро– и автомобилей».
Лессинг полагал, что «чувствительность нервов» – это «условие культуры». Он любил цитировать слова Маргарет Э. Кливз, сказанные в адрес неврастеников: «Worlds work is done by invalids»[165]. Он видит суть проблемы шума в бессовестном разгуле хамства и в том, что акустическим пространством правят враги духа. И он сам, и его «Анти-хам» выступали в откровенно элитарном и даже снобистском тоне и видели себя тружениками ума и духа, страдающими от невежественного окружения. «Бесконечная цепь страданий и муки протягивается через всю жизнь тех, чей труд связан с умственной деятельностью». Своими адресатами «Анти-шум» признавал исключительно «культурные и образованные круги». Проблема шума на фабриках и вопрос о том, нельзя ли найти сторонников среди рабочих, его практически не занимали – вместо этого он искал поддержку у Союза владельцев недвижимости. Длинный список его требований включал запрет на «уличную музыку», а также «отправку хромых, сумасшедших», слепых в госпиталь. Лессинг – философ, убитый в 1933 году национал-социалистами, воспринимал свою борьбу против шума как первый шаг на пути к «евгенике». Современными ему процессами демократизации неврастении Лессинг еще не был затронут, и уязвимость нервов была для него признаком аристократии духа (см. примеч. 74).