Не менее нервной считалась и работа водителя трамвая, ведь на рубеже веков «электрическая карета» еще считалась небезопасной из-за своей скорости. В 1910 году в Бостоне Гуго Мюнстерберг разработал первый психологический тест на профпригодность для водителей трамвая. Статья о трамвае в «Справочнике по заболеваниям рабочих» Теодора Вейля требовала от водителя «совершенно спокойного, хладнокровного восприятия». Вероятно, их действительно подбирали именно по этому принципу. Томас Манн использовал образ водителя трамвая как воплощение молчаливого спокойствия, противопоставляя его «мелкой и поверхностной возбудимости политика» (см. примеч. 99). Таким образом, спокойствие и невозмутимость – стиль поведения, когда-то характерный для аристократии, – в индустриальную эпоху стали требованием к новым техническим профессиям.
Еще одним прототипом «нервной» профессии стали наборщики, в первую очередь наборщики ежедневных газет. Здесь также бросалась в глаза связь с современной техникой, а именно появившимся в 1890-е годы линотипом – наборной строкоотливной машиной с «горячим набором» (т. е. отливом букв во время процесса набора). Наряду с локомотивом линотип считался самым сложным механизмом XIX века. Столь же впечатляющей была связь с новым темпом жизни, кульминацией которого стали журналистика и транспорт. «Берлинский темп», расхожее выражение 1900-х годов, ярче всего воплощался в прессе. Основанная в 1904 году «B.Z. am Mittag» претендовала на то, чтобы стать самой быстрой газетой в мире. При передаче в газету биржевого курса «скорость превращалась в колдовство»: прямая телефонная передача от биржи к наборщику обеспечивала пересылку самых свежих цифр за считанные секунды, а по времени от последних биржевых новостей до продажи первых экземпляров газеты Берлин опередил даже Нью-Йорк. Среди пациентов Белица наборщики составляли 16 %, с отрывом опережая все остальные профессиональные группы. Отчет для Международного союза охраны труда о «Санитарных условиях на полиграфических предприятиях Германии» (1908), опиравшийся на материалы из Берлина, Мюнхена, Дрездена и Штутгарта, выявил среди работников мужского пола значительно более высокий процент «нервнобольных» от общего числа больных по сравнению со средним показателем застрахованных в общих больничных кассах. Раздел о болезнях наборщиков в «Справочнике по заболеваниям рабочих» Теодора Вейля также содержал данные о высокой частоте неврастении среди наборщиков. «Прежде всего, сам метод работы и время работы у наборщиков ведут к перевозбуждению нервов. Чтение рукописей, соблюдение орфографии и пунктуации – не легкая задача для многих наборщиков; мне много раз сообщали, что у некоторых из них от напряжения и страха по лбу постоянно струится пот, а иные не могут избавиться от постоянного чувства страха» (см. примеч. 100).
Если приглядеться к этой профессии повнимательнее, возникают вопросы. Источники можно читать иначе – возможно, объективно нагрузка на нервы и не была столь высока, но поднаторевшее и уверенное в себе профессиональное сословие, за всю свою предыдущую историю привыкшее к гораздо более вольготным условиям труда, сумело удачно разыграть «нервную» карту. Более позднее исследование видит в процессе механизации печатного набора в Германии «пример медленного и бесконфликтного введения новой технологии». В сравнении с другими типографскими рабочими механизация коснулась наборщиков позже, чем печатников и шрифтолитейщиков. Путь к практичной и удобной машине для набора оказался настолько трудным и полным разочарований, что сама идея наборной машины стала казаться мошенничеством.
Лишь после многих поражений американец немецкого происхождения Отмар Мергенталер наконец добился успеха: его «линотип» позволил чуть ли не в 5 раз увеличить производительность труда наборщика. Однако эти машины были дороги и окупались только на крупных производствах. В Германии до 1914 года преобладал ручной набор, и до серьезной безработицы среди таких наборщиков дело так и не дошло. А там, где эту машину все-таки установили, наборщики благодаря своей отличной профсоюзной организации сумели добиться и надбавки к зарплате и того, что к работе допускались исключительно наборщики с соответствующим образованием: для того времени это было необыкновенным новаторством и прокладывало путь к будущим соглашениям о рационализаторстве и охране труда. В вопросах сокращения рабочего дня и получения отпуска наборщики до 1914 года также принадлежали к самым успешным в Германии профессиональным группам. Питер Стернс полагает – видимо, опираясь в основном на опыт Англии, – что наборщики «сумели избежать ускорения темпа труда» не в последнюю очередь именно за счет выразительных жалоб на нервные перегрузки; французский профсоюз наборщиков (1905) делал ставку на то, что качественный набор не совместим с увеличением скорости (см. примеч. 101). Гуго Мюнстерберг упоминает наборную машину как классический пример того, что механизация не увеличивает монотонность работы. Кроме того, наборщики теперь были избавлены от непосредственного контакта с литерами, поэтому существенно снизилось отравление свинцом – профессиональная болезнь наборщиков, за которой прежде могли уходить на задний план неврастенические явления.
Видимо, впечатление о наборщиках как представителях «нервной» профессии сложилось за счет совместного действия объективных обстоятельств, субъективного восприятия нервных перегрузок и умения успешно сыграть на этих перегрузках. Тем не менее нельзя считать их неврастению чистым фантомом. Как показал Мюнстерберг, «высокая эффективность» наборной машины опиралась на «сообразительность и память наборщика, потому что быстрее всех на ней работал тот, кто легче запоминал длинные фразы и потому лучше проникался смыслом рукописи». Однако наборная машина оправдывала себя только в том случае, если наборщик читал гораздо быстрее, чем прежде; и потому наборщикам было теперь гораздо труднее понимать текст так, как они привыкли это делать. Понятно, что работа на наборных машинах, по крайней мере пока они еще были в новинку, вызывала мучительное и постоянное психологическое напряжение. Наборщики постоянно жаловались, что они утратили всякую радость труда, потому что в постоянной спешке уже были не способны воспринимать смысл набираемого текста. Ручной набор вследствие механизации утратил позиции, владельцы типографий стали устраивать соревнования по скорости набора, рекламные объявления наглядно демонстрировали, что с помощью машины один наборщик выполнял работу пяти ручных. Если сегодня еще можно было выдержать темп работы, то от будущего наборщики могли ожидать лишь дальнейшего ускорения и стресса.
Третьей профессиональной группой, по общему мнению еще более предрасположенной к неврастении, были телефонистки – эти «вечно раздраженные жрицы телефонной мистерии», говоря словами Пруста. Еще до появления телефона считалось, что телеграфисты подвержены нервным перегрузкам, Мёбиус указывал на это во 2-м издании своей «Нервозности». Но с появлением центральных телефонных узлов, где одна-единственная связистка отвечала за 10 тысяч соединений («гнезд»), в историю техники вошел совершенно особый вид нервных перегрузок. Одна из телефонисток описала это так ярко, что уже одно чтение ее текста действует на нервы:
«Посидите-ка семь или восемь часов в день с микрофоном на ухе, парой дюжин проводов и лампочек и десятью тысячами гнезд перед глазами, и все валится на вас вперемешку: звонки вызовов, вопросы, соединения, окончание соединения, промежуточные вопросы, сигналы о завершении звонков и семь жалоб; и снова завершение соединения, и автоматическое соединение (с четырьмя шнурами, пятью переспросами и снова соединить!), нетерпеливое миганье лампочек и «перезвонить», а потом «пожарная связь», а потом надзор и затем удаленная служба и снова разъединить. И найдите среди десяти тысяч номеров за полсекунды правильный и не промахнитесь и держите в голове, что желтый штепсель вот сюда, в это гнездо, а зеленый вон в то, и что перекрещенные означают совсем другое. И всегда сохраняйте спокойствие, думайте только о Вашем словаре телефонного диалога с его пятьюдесятью формулами вопрос-ответ и ни слова не давайте своим нервам. Здесь не существует ни обиженных, ни больных нервов; здесь все только контакты и реле! А за вашей спиной стоит надзиратель» (см. примеч. 102).
Карл Вернике предполагал, что практически все телефонистки вследствие многолетней работы «истеричны». Мюнстерберг сообщал из США, что долгое время телефонным компаниям приходилось увольнять значительную часть служащих после нескольких месяцев испытательного срока. В Англии служебная комиссия, изучавшая условия работы телефонисток, выяснила, что из 248 женщин «142 страдают более или менее сильными расстройствами здоровья вследствие телефонной службы». «Книга новейших изобретений» 1906 года предостерегала своих читательниц от этого ремесла: «Профессия телефонистки, возможно, некоторым молодым дамам покажется привлекательной, но на самом деле нет ничего менее заманчивого. Она предъявляет к нервной системе молодой девушки чрезвычайно высокие требования». Вошло в правило всем претенденткам, «у которых были малейшие признаки отравления свинцом, анемии, истерии или неврастении, или даже намеки на предрасположенность к таким болезням», «неукоснительно» отказывать в приеме на телефонную службу. Тем не менее показатели заболеваемости продолжали расти. Это доказало экзогенный, профессионально обусловленный характер заболеваний, так что списать вину на уже существующую нервозность было невозможно. Даже в 1925 году в исследовании «профессиональных заболеваний» телефонисток, проведенном в Гейдельбергском университете, значилось, что «не только от дилетантов, но и от врачей и даже высших руководителей почтового ведомства» постоянно можно услышать, что «недавно принятые на работу молодые девушки, цветущие и свежие», на телефонной службе вскоре бледнеют, и черты их приобретают «вялость» (см. примеч. 103).
Практически с самого начала центральные телефонные станции были царством женщин. В конце 1897 года телефонная служба насчитывала примерно 2800 служащих женского пола, а в 1911 вся почтовая служба – 20 тысяч. Примечательно, что общество быстро сошлось на том, что для работы на телефоне лучше подходят женщины. Стандартным аргументом было то, что за счет «естественной высоты» женский голос звучит более ясно и внятно, чем мужс