– Я недостаточно умна, чтобы спорить с вами, но такое поведение было бы довольно… вульгарным, не правда ли? – сказала она, испытав облегчение от того, что нашла слово, которое должно было закрыть тему.
– А вы так боитесь показаться вульгарной?
Вопрос явно ошеломил ее.
– Разумеется. Я бы ни за что на свете этого не хотела… как и вы, – ответила она не без раздражения.
Он стоял молча, нервно похлопывая тростью по голенищу, и, убедившись, что нашла верный способ прекратить дискуссию, Мэй беспечно продолжила:
– О, не говорила ли я вам, что показала Эллен мое кольцо? Она считает, что его оправа – самая красивая, какую она когда-либо видела. Сказала, что ничего подобного нет даже на rue de la Paix[34]. Ньюланд, я обожаю вас еще и за ваш тонкий художественный вкус!
На следующий день, когда Арчер мрачно курил после обеда у себя в кабинете, вошла Джейни. Он не заехал в клуб по дороге со службы, где без чрезмерного усердия, как было принято среди состоятельных ньюйоркцев его круга, занимался юридической практикой и сейчас был не в духе, даже немного сердит – его терзала ужасная мысль, что он изо дня в день, час за часом делает одно и то же.
«Однообразие… Однообразие!» – бормотал он. Это слово, как навязчивая мелодия, звучало у него в голове, и когда, завидев знакомые фигуры в цилиндрах за зеркальным стеклом, он вспомнил, что и сам всегда, неизменно в этот час посещает клуб, решил ехать дальше, домой. Ему было хорошо известно, не только о чем они говорят, но и кто какую партию ведет в дискуссии. Главной темой у них был, конечно, герцог, хотя появление на Пятой авеню золотоволосой дамы в маленьком брогаме канареечного цвета, запряженном парой гнедых кобов[35] (которые, по общему мнению, имели прямое отношение к Бофорту), безусловно, тоже будет подробно обсуждено. Таких «дамочек» (как их называли) в Нью-Йорке было мало, тех, которые разъезжали в собственных экипажах, и того меньше, так что явление мисс Фанни Ринг на Пятой авеню в час, предназначенный для прогулок «модной» публики, глубоко взволновало все общество. Только накануне ее карета повстречалась с каретой миссис Ловелл Минготт, которая тут же позвонила в колокольчик, всегда находившийся у нее под рукой, и велела кучеру немедленно править к дому. «А представьте, что было бы, если бы такое случилось с миссис ван дер Люйден!» – с ужасом судачили люди. Арчер так и слышал, как именно в этот момент Лоуренс Леффертс вещает на тему упадка общества.
Когда вошла Джейни, он с раздражением поднял голову и тут же уткнулся в книгу (в только что вышедший «Шастелар» Суинберна), сделав вид, что не заметил сестру. Та, скользнув взглядом по заваленному книгами письменному столу, открыла «Озорные рассказы»[36], состроила кислую мину, увидев, что книга написана на архаичном французском, и вздохнула.
– Какие заумные книги ты читаешь!
– В чем дело? – спросил он, когда она угрожающе нависла над ним подобно Кассандре.
– Мама очень сердита.
– Сердита? На кого? И из-за чего?
– Только что здесь была мисс Софи Джексон и доложила, что после обеда приедет ее брат. Она особо не распространялась, поскольку он ей запретил – хочет сам изложить все в подробностях. Сейчас он у кузины Луизы ван дер Люйден.
– Ради бога, девочка, начни сначала. Чтобы понять, о чем ты толкуешь, надо быть всеведущим божеством.
– Не богохульствуй, Ньюланд. Мама и так расстраивается, что ты не ходишь в церковь…
Он со стоном снова углубился в книгу.
– Ньюланд! Послушай же! Вчера твоя подруга мадам Оленская была на вечере у миссис Лемьюэль Стразерс, она ездила туда с герцогом и мистером Бофортом.
Последний пункт ее сообщения вызвал прилив необъяснимого гнева в груди молодого человека. Чтобы не выдать его, он рассмеялся.
– Ну и что такого? Я знал, что она туда собирается.
Джейни побледнела, и у нее глаза полезли на лоб.
– Ты знал и не попытался ее остановить? Предостеречь?
Остановить? Предостеречь? Он снова рассмеялся.
– Я помолвлен не с графиней Оленской! – Слова прозвучали как-то фантастически даже в его собственных ушах.
– Но ты собираешься войти в их семью.
– Ах, семья! Семья! – издевательски произнес он.
– Ньюланд, тебе что, безразлична честь семьи?
– Абсолютно.
– И то, что подумает кузина Луиза ван дер Люйден?
– Равным образом, если она разделяет все эти бредни, которые распространяют старые девы.
– Мама – не старая дева, – парировала его девственная сестра и поджала губы.
Ему хотелось прокричать в ответ: «Нет, она тоже старая дева, как и ван дер Люйдены, – мы все превращаемся в старых дев, стóит только реальности слегка задеть нас своим крылом». Но, увидев, что ее продолговатое доброе лицо исказилось и из глаз вот-вот брызнут слезы, он устыдился того, что бессмысленно причинил ей боль.
– Да черт с ней, с графиней Оленской! Не будь гусыней, Джейни. Разве я сторож ей?[37]
– Нет. Но ты попросил Уелландов ускорить помолвку, чтобы мы все могли ее по-родственному поддержать. Если бы не это, кузина Луиза никогда не пригласила бы ее на обед в честь герцога.
– Ну и что плохого в том, что ее пригласили? Она выглядела там лучше всех, и благодаря ей обед оказался не таким похоронным, как обычно у ван дер Люйденов.
– Ты знаешь, что кузен Генри позвал ее только ради тебя, и кузину Луизу уговорил. А теперь они так расстроены, что завтра возвращаются в Скайтерклифф. Ньюланд, думаю, тебе лучше спуститься вниз. Похоже, ты не понимаешь, в каком состоянии мама.
Ньюланд нашел мать в гостиной. Подняв от рукоделия озабоченное лицо, она спросила:
– Джейни рассказала тебе?
– Да. – Он старался говорить в таком же сдержанном тоне, как и она. – Но я не воспринимаю это так уж всерьез.
– Ты не воспринимаешь всерьез оскорбление, нанесенное кузине Луизе и кузену Генри?
– Для них не может быть оскорбительным такой пустяк, как то, что графиня Оленская посетила дом женщины, которую они считают вульгарной.
– Считают?!
– Ладно, пусть такая она и есть, но у кого еще можно послушать хорошую музыку и кто еще развлекает публику воскресными вечерами, когда весь Нью-Йорк умирает от скуки?
– Хорошую музыку? Насколько мне известно, она сводилась к тому, что некая женщина, вскочив на стол, пела нечто, что исполняют в определенного толка заведениях в Париже. А публика курила и пила шампанское.
– Ну, такое случается и в других местах, и мир пока еще не рухнул.
– Надеюсь, дорогой, ты не всерьез защищаешь французскую распущенность?
– Помнится, мама, ты частенько жаловалась на английскую скуку, когда мы были в Лондоне.
– Нью-Йорк – не Париж и не Лондон.
– О, нет. Определенно нет, – простонал ее сын.
– Полагаю, ты имеешь в виду, что здешнее общество не такое блестящее? Ты прав, не спорю, но мы принадлежим именно к нему, и, приехав к нам, люди должны уважать наши обычаи. А Эллен Оленская – особенно: она ведь бежала именно от того образа жизни, какой ведут люди в «блестящих обществах».
Ньюланд промолчал, и, выждав минутную паузу, его мать продолжила:
– Сейчас я надену шляпу и ненадолго съезжу к кузине Луизе, прошу тебя съездить со мной. – Он нахмурился, но она не обратила на это внимания. – Думаю, ты сможешь объяснить ей то, что только что сказал мне: что заграницей общество – другое… там люди не столь разборчивы, и мадам Оленская, скорее всего, просто не понимает, как мы относимся к подобным вещам. Знаешь, милый, это было бы… – последние слова она произнесла с лукавой наивностью, – в интересах самой мадам Оленской.
– Дражайшая матушка, я действительно не понимаю, какое отношение ко всему этому имеем мы. Герцог привез мадам Оленскую к миссис Стразерс – кстати, сначала он привез миссис Стразерс к ней, чтобы их познакомить. Я был там, когда они приехали. Если уж ван дер Люйдены ищут скандала, то виновный находится под их собственной крышей.
– Скандала?! Ньюланд, ты когда-нибудь слышал, чтобы кузен Генри участвовал в скандале? А кроме того, герцог – гость, да к тому же иностранец. Иностранцы наших обычаев не знают: откуда им знать их? А графиня Оленская – родом из Нью-Йорка и должна уважать чувства ньюйоркцев.
– Что ж, если нужна жертва, пусть на съедение им отдадут мадам Оленскую, я только не понимаю, почему я – или ты – должны добровольно бросаться заглаживать ее промахи?
– О, разумеется, ты смотришь на ситуацию только со стороны Минготтов, – ответила ему мать уязвленным тоном, который всегда являлся у нее предвестником гнева.
Унылый дворецкий, раздвинув шторы в гостиной, объявил:
– Мистер Генри ван дер Люйден.
Миссис Арчер уронила иглу и дрожащей рукой оперлась на подлокотник.
– Еще одну лампу! – крикнула она вслед удалявшемуся слуге, пока Джейни, склонившись над матерью, поправляла ей чепец.
На пороге воздвиглась фигура мистера ван дер Люйдена, и Арчер шагнул ему навстречу, чтобы поприветствовать.
– А мы как раз говорили о вас, сэр, – сказал он.
Похоже, ван дер Люйдена это сообщение озадачило. Он снял перчатку, чтобы поздороваться с дамами, и, пока Джейни пододвигала ему кресло, неуверенно погладил цилиндр, который держал в руке.
– О вас и графине Оленской, – уточнил Арчер.
Миссис Арчер побледнела.
– А… очаровательная женщина. Я только что был у нее, – сказал мистер ван дер Люйден, и лицо его вновь приняло благодушное выражение. Он погрузился в кресло, по старинке положил цилиндр и перчатки на пол рядом и продолжил: – У нее истинный дар расставлять цветы. Я послал ей гвоздики из скайтерклиффской оранжереи и был изумлен: вместо того, чтобы разместить их в вазах большими букетами, как делает наш главный садовник, она свободно расположила их повсюду: тут – там… Не могу даже объяснить, как именно. Это герцог посоветовал мне: «Поезжайте и посмотрите, как искусно она обставила свою гостиную». Оказалось, действительно так. Я бы с удовольствием свозил к ней Луизу, если бы окружение там не было таким… малоприятным.