Им такие, как мы, не нужны.
– Кому это – им? Почему вы не соберетесь вместе и сами не станете ими?
На губах Арчера заиграла чуть снисходительная улыбка. Бессмысленно было продолжать эту дискуссию: все знали о печальной участи нескольких нью-йоркских джентльменов, которые рискнули своим добрым именем, занявшись политикой на муниципальном уровне или уровне штата. А теперь и для попыток таких время прошло: страна находилась во власти дельцов и иммигрантов, честным людям оставались лишь спорт и культура.
– Культура! Да. Если бы она у нас была! Но от нее там и тут осталось лишь несколько локальных островков – жалкие ошметки старой европейской традиции, которую привезли с собой ваши предки, да и те отмирают из-за недостатка… скажем так, вспаханной почвы и перекрестного оплодотворения. Вы остались в ничтожном меньшинстве, у вас нет ни организующего центра, ни соперничества, ни аудитории. Вы напоминаете картины, оставшиеся висеть на стенах покинутого дома. «Портрет Джентльмена»! Вы никогда ничего не достигнете, никто из вас, пока не закатаете рукава и не приметесь разгребать грязь. Или это – или эмигрировать… Боже! Если бы я мог уехать…
Арчер мысленно пожал плечами и снова перевел разговор на книги, о которых Уинсетт рассуждал интересно, хотя и не всегда вразумительно. Эмигрировать! Как будто джентльмен может покинуть родину! Это так же невозможно, как закатать рукава и начать разгребать грязь голыми руками. Джентльмен просто сидит дома и ни в чем не участвует. Но таким людям, как Уинсетт, этого не объяснишь, и именно поэтому Нью-Йорк литературных клубов и экзотических ресторанов, хоть от первой встряски и стал больше напоминать калейдоскоп, в конце концов оказался еще более узкой трубкой, с еще более однообразным узором, чем мозаика фрагментов калейдоскопа Пятой авеню.
На следующее утро Арчер прочесал весь город в поисках желтых роз. В результате он опоздал в контору, осознал, что никто этого даже не заметил, и внезапно его охватила злость на упорядоченную тщету своей жизни. Почему он сейчас не с Мэй Уелланд в Сент-Огастине? Кого могли обмануть его потуги на профессиональную деятельность? В старомодных юридических фирмах вроде леттерблэровской, ведущих в основном дела, связанные с управлением крупными поместьями и «консервативными» инвестициями, всегда служило два-три молодых человека, весьма состоятельных, без профессиональных амбиций, которые каждый день по нескольку часов отсиживали за своими столами, выполняя незначительные поручения или просто почитывая газеты. Хотя считалось, что им полагается иметь какое-то занятие, делание денег воспринималось как нечто унизительное, поэтому юриспруденция в качестве профессии была предпочтительней для джентльмена, нежели бизнес. Но никто из этих молодых людей на самом деле особо не надеялся преуспеть в ней, да и не стремился к этому. И заплесневелый покров холодного бездушия уже явственно обволакивал их.
Арчер содрогнулся при мысли, что такая же участь ждет и его. У него были иные вкусы и интересы, свои отпуска он проводил в путешествиях по Европе, в общении с «творческими людьми», о которых говорила Мэй, и вообще старался не отставать от жизни, как сам он не без тоски заметил в разговоре с графиней Оленской. Но что останется от этой узкой полосы его жизни, на которой сосредоточены его истинные интересы, после женитьбы? Он навидался молодых людей, у которых тоже были свои мечты, пусть не такие пламенные, как у него, но которые постепенно погрязли в безмятежной роскошной рутине жизни старшего поколения.
Из конторы он отправил с посыльным записку мадам Оленской с вопросом, можно ли ему заехать к ней во второй половине дня, и просьбой отослать ответ ему в клуб, но в клубе он ответа не нашел и не дождался его на следующий день. Неожиданное молчание обидело его больше, чем оно того заслуживало, и, на следующее утро увидев в витрине флориста пышный букет желтых роз, он оставил их без внимания. Только на третий день утром он получил по почте короткую записку от графини. К его удивлению, послана она была из Скайтерклиффа, куда ван дер Люйдены поспешно отбыли, посадив герцога на его пароход.
«Я сбежала на следующий день после нашей встречи в театре, – так, без обращения, начиналась записка, – и добрые друзья приютили меня. Мне хотелось все обдумать в тишине. Вы были правы, указав, как они добры ко мне, здесь я чувствую себя защищенной. Жаль, что вас с нами нет». Под запиской стояло формальное «искренне Ваша» – и никакого намека на то, когда она собирается вернуться.
Тон записки удивил его. От чего бежала мадам Оленская и что заставляет ее искать безопасности? Первой его мыслью было: какая-то зловещая угроза надвигается на нее из заграницы, но потом он подумал, что незнаком с ее эпистолярным стилем и, возможно, она просто имеет склонность к живописным преувеличениям. Женщины всегда преувеличивают, более того, ее английский не совершенен, порой он напоминает перевод с французского. «Je me suis évadée…» – по-французски первое предложение могло бы означать лишь, что ей захотелось сбежать от утомительной череды светских мероприятий. Похоже, так оно и было, потому что она представлялась ему капризной, и привычные развлечения, судя по всему, ей быстро надоедали.
Занятно было, что ван дер Люйдены уже дважды увозили ее в Скайтерклифф, причем в этот раз на неопределенный срок. Они редко и неохотно открывали двери своего поместья для гостей, притом только для немногих привилегированных, да и то чаще всего лишь на короткий скупой уик-энд. Но во время своего последнего визита в Париж Арчер видел прелестный водевиль Лабиша «Путешествие мсье Перришона» и вспомнил теперь удивительно непоколебимую привязанность героя к молодому человеку, которого он спас из ледниковой расщелины. Ван дер Люйдены спасли мадам Оленскую из едва ли не такой же ледяной пропасти, и, хотя существовало много других причин, коими она могла привлекать, Арчер не сомневался, что за всеми ними стояла благородная и упорная решимость ван дер Люйденов продолжать ее спасение.
Арчер был определенно разочарован ее отсутствием и почти сразу вспомнил, что днем раньше отказался от приглашения провести следующее воскресенье в доме Реджи Чиверсов на берегу Гудзона, всего в нескольких милях от Скайтерклиффа.
Арчер давно пресытился шумными дружескими сборищами в Хайбэнке с тамошними катаниями с гор, на буерах по льду, на санях по снегу, долгими пешими прогулками и общей атмосферой легкого флирта и розыгрышей. Он только что получил от лондонского книготорговца ящик новых книг и предвкушал спокойное воскресенье дома, со своей добычей, но теперь отправился в клубный кабинет, поспешно набросал телеграмму и велел слуге немедленно ее отправить. Ему было известно, что миссис Реджи Чиверс не возражает, когда ее гости внезапно меняют планы, и что в ее безразмерном доме всегда найдется свободная комната.
Ньюланд Арчер приехал к Чиверсам в пятницу вечером и в субботу добросовестно исполнил все те же ритуалы, которые входили в программу выходных и в Хайбэнке.
Утром поманеврировал с хозяйкой и несколькими наиболее выносливыми гостями на буере; днем прогулялся с Реджи «на ферму» и в его исключительно целесообразно оборудованных конюшнях выслушал долгие и глубокомысленные размышления о лошадях; после чая поболтал в уголке освещенного камином холла с молодой дамой, которая заявила, что он разбил ей сердце, когда объявил о своей помолвке, но что теперь она рада ему сообщить о собственных матримониальных планах; и, наконец, около полуночи поучаствовал в подкладывании золотой рыбки в постель одного из гостей; переодетый разбойником, напугал чью-то нервную тетушку в ванной комнате; а на рассвете внес свою лепту в битву подушками, которая шла по всему дому, от детских до подвала. Но в воскресенье после ланча он нанял сани и отправился в Скайтерклифф.
Дом в Скайтерклиффе всегда называли итальянской виллой. Те, кто никогда в Италии не бывали, верили; верили и некоторые из бывавших. Мистер ван дер Люйден построил его в молодости, по возвращении из «гранд-тура», в предвосхищении скорой свадьбы с мисс Луизой Дагонет. Это было большое квадратное деревянное сооружение со шпунтовым соединением досок, стенами, выкрашенными бледно-зеленой и белой краской, коринфским портиком и каннелированными пилястрами между окон. С возвышенности, на которой он стоял, террасы, огороженные балюстрадами с декоративными урнами, сбегали ступенями к маленькому неправильной формы озеру, окаймленному асфальтовой дорожкой, вдоль которой росли редкие разновидности плакучих вечнозеленых деревьев. Знаменитые лужайки без единого сорняка, с разбросанными по ним тут и там «образцами» деревьев (все разных пород) простирались справа и слева от дома до обширных лугов, обнесенных чугунной оградой с замысловатым орнаментом; а ниже, в лощине, стоял каменный дом на четыре комнаты, который построил еще первый патрун на пожалованной ему в 1612 году земле.
На однообразном фоне снежного покрова и серого зимнего неба итальянская вилла выглядела довольно мрачно; она и летом «держала дистанцию», даже самые отважные колеусы не рисковали приблизиться к ее суровому фасаду ближе чем на тридцать футов. Звонок Арчера разнесся внутри дома долгим дребезжащим эхом, словно по мавзолею, а изумление дворецкого, когда тот наконец отворил дверь, было таким беспредельным, будто этот звонок пробудил его от вечного сна.
К счастью, Арчер был членом семьи, поэтому, каким бы неправомерным ни был его неожиданный приезд, он удостоился сообщения, что три четверти часа назад графиня Оленская поехала к обедне с миссис ван дер Люйден.
– Мистер ван дер Люйден, – продолжил с достоинством дворецкий, – дома, но, насколько я знаю, он либо еще дремлет, либо читает вчерашнюю «Ивнинг пост». Утром, по его возвращении из церкви, сэр, я слышал, что он собирается после ланча просматривать газету. Если желаете, сэр, я мог бы подойти к двери библиотеки и прислушаться…
Однако Арчер, поблагодарив его, сказал, что поедет присоединиться к дамам, и дворецкий с явным облегчением величественно затворил дверь.