[53], потому что это было едва ли не первое, что он прочел ей вслух, а вот Кейт Мерри – представляете, как забавно? – даже не слыхала, что есть такой поэт – Роберт Браунинг.
Наконец она поднялась, спохватившись, что они уже опаздывают на завтрак, и они поспешили обратно, к обветшалому дому с лишенным верхушки портиком и нестриженой живой изгородью из роголистника и розовой герани, в котором Уелланды проводили зиму. Из-за чрезвычайной чувствительности мистера Уелланда к требованиям домашнего уюта, о том, чтобы поселиться в неудобном и неопрятном отеле, не могло быть и речи, поэтому ценой огромных затрат и почти непреодолимых трудностей миссис Уелланд приходилось из года в год наскоро обустраивать подобие привычного домашнего быта с помощью частично привезенных с собой недовольных нью-йоркских слуг, частично – нанятых на месте африканцев.
– Врачи требуют, чтобы мой муж чувствовал себя как дома, иначе он будет нервничать и климат не пойдет ему на пользу, – объясняла она каждую зиму сочувствующим филадельфийцам и балтиморцам.
С сияющей улыбкой сидя за столом, чудесным образом уставленным самыми разнообразными деликатесами, мистер Уелланд говорил Арчеру:
– Как видите, мой дорогой друг, мы тут живем по-походному – буквально как на бивуаке. Я сказал жене и Мэй, что хочу приучить их к простой жизни.
Мистера и миссис Уелланд не меньше, чем их дочь, удивил внезапный приезд молодого человека, но ему вовремя пришло в голову объяснить его тем, что он почувствовал себя на грани серьезной простуды, а это для мистера Уелланда было достаточным основанием для того, чтобы прервать исполнение любых обязанностей.
– Никакая предосторожность не может быть излишней, особенно в преддверии весны, – заявил он, щедро накладывая себе на тарелку румяных оладьев и поливая их золотистым сиропом. – Если бы в вашем возрасте я был более благоразумен, Мэй сейчас танцевала бы на балах, вместо того чтобы проводить зиму в этой глуши со старым инвалидом.
– Но, папа, мне здесь нравится, ты же знаешь. Если бы Ньюланд мог оставаться с нами, тут было бы в тысячу раз лучше, чем в Нью-Йорке.
– Ньюланд должен оставаться здесь, пока окончательно не избавится от простуды, – снисходительно сказала миссис Уелланд, на что молодой человек, рассмеявшись, предусмотрительно напомнил, что есть ведь служба.
Так или иначе, после обмена телеграммами с конторой ему удалось продлить свою простуду на неделю; иронический оттенок ситуации придавало то, что покладистость мистера Леттерблэра отчасти объяснялась его удовлетворенностью тем, как его блистательный молодой партнер уладил неприятное дело с разводом мадам Оленской. Он сообщил миссис Уелланд, что мистер Арчер «сослужил неоценимую службу» всей семье, особенно довольна была старая миссис Мэнсон Минготт, и однажды, когда Мэй отправилась с отцом на прогулку в единственном на весь город экипаже, миссис Уелланд воспользовалась случаем, чтобы коснуться темы, которой в присутствии дочери избегала.
– Боюсь, у Эллен совсем не такие представления о жизни, как у нас. Ей едва исполнилось восемнадцать, когда Медора Мэнсон увезла ее обратно в Европу, – помните, какой шум поднялся, когда Эллен появилась на своем первом балу в черном? Очередная Медорина причуда, но в тот раз она оказалась пророческой! Это было по меньшей мере двенадцать лет назад, и с тех пор Эллен вообще не бывала в Америке. Неудивительно, что она полностью европеизировалась.
– Но европейские общества не приветствуют разводов, графиня Оленская рассчитывала на то, что стремление к свободе скорее свойственно американцам. – После поездки в Скайтерклифф молодой человек впервые произнес ее имя и почувствовал, что краснеет.
Миссис Уелланд сочувственно улыбнулась.
– Это одна из тех небылиц, которые придумывают про нас иностранцы. Они считают, что мы обедаем в два часа дня и поощряем разводы! Вот почему мне кажется глупым, что мы так стараемся им угодить, когда они посещают Нью-Йорк. Они пользуются нашим гостеприимством, а потом возвращаются домой и сочиняют всякие глупости.
Арчер никак не прокомментировал ее слова, и она продолжила:
– Но мы чрезвычайно высоко ценим то, что вы уговорили Эллен отказаться от своей идеи. Ни бабушка, ни ее дядя Ловелл ничего не могли с ней поделать; они оба написали нам, что это целиком ваша заслуга, да она и сама так сказала своей бабушке. Она вами безмерно восхищается. Бедняжка Эллен! Всегда была своенравным ребенком. Интересно, как сложится ее судьба?
«Так, как мы ей предначертали, – хотелось ему ответить. – Если вы все предпочитаете, чтобы она стала любовницей Бофорта, а не женой какого-нибудь приличного человека, то вы на правильном пути».
Хотел бы он знать, что сказала бы миссис Уелланд, если бы он произнес это вслух. Он мог живо представить себе, как искажаются безмятежно-застывшие черты ее лица, приобретшего ложно-значительное выражение якобы вследствие преодоления мифических жизненных невзгод. На нем еще можно было увидеть следы былой красоты; Мэй походила на мать, и он невольно подумал: не обречено ли и ее лицо с возрастом застыть в такую же маску не подлежащей сомнению безгрешности?
О нет, он не хотел такого рода безгрешности для Мэй, безгрешности, которая запечатывает ум от воображения, а сердце – от опыта!
– Я ни минуты не сомневаюсь, – продолжала тем временем миссис Уелланд, – что, если бы это ужасное дело дошло до газет, у моего мужа случился бы удар. Я не знаю подробностей и не желаю их знать, так я и сказала бедняжке Эллен, когда она пыталась поговорить со мной об этом. Имея на руках мужа-инвалида, я обязана пребывать в ясном уме и хорошем расположении духа. Но мистер Уелланд был страшно огорчен, у него каждое утро поднималась температура, пока мы ждали, чем все это закончится. Он был в ужасе от мысли, что его дочь узнает, что такое вообще возможно. Но вы, дорогой Ньюланд, и сами это чувствовали. Мы все были уверены, что вы думаете о Мэй.
– Я всегда думаю о Мэй, – ответил молодой человек, вставая, чтобы прекратить этот разговор.
Он хотел улучить момент, чтобы с глазу на глаз уговорить миссис Уелланд ускорить свадьбу, но не смог придумать ни одного аргумента, который бы ее убедил, поэтому испытал облегчение, увидев, что мистер Уелланд и Мэй подъехали к дому.
Оставалась лишь одна надежда – снова умолять Мэй, и накануне отъезда он повел ее на прогулку в заброшенный сад, окружавший руины испанской миссии. Обстановка вызывала ассоциации с европейскими пейзажами, и ясные глаза Мэй, выглядевшей как никогда прелестно в шляпе с широкими полями, тень от которых придавала загадочность ее лицу, горели от восхищения, когда он рассказывал ей о Гранаде и Альгамбре.
– А ведь мы могли бы воочию любоваться этим всю весну, и даже побывать на пасхальных празднествах в Севилье, – уговаривал он, намеренно завышая требования, чтобы получить бóльшую уступку.
– Пасха в Севилье? Но уже на следующей неделе начинается Великий пост, – рассмеялась она.
– Почему бы нам не пожениться во время поста? – возразил он, но она была так шокирована подобным предложением, что он сам понял: переборщил.
– Разумеется, я пошутил, дорогая, но сразу после Пасхи – почему бы нет? Чтобы мы могли отплыть в конце апреля. В конторе я договорюсь.
Мэй мечтательно улыбнулась, представив себе такую возможность, но Арчер видел, что мечты ей вполне достаточно. Для нее это было то же, что слушать, как он читает ей стихи из своих книг о прекрасных вещах, которые никогда не случаются в реальной жизни.
– О, Ньюланд, продолжайте, я так люблю слушать ваши описания.
– Но почему они должны оставаться только описаниями? Почему не увидеть все собственными глазами?
– Мы и увидим, дорогой. Разумеется. На будущий год. – Эхо ее фразы, казалось, повисло в воздухе.
– И вы не хотите увидеть все это поскорей? Неужели мне не удастся уговорить вас? – Она опустила голову, лукаво спрятав лицо под полями шляпы. – Зачем тратить целый год на мечты? Взгляните на меня, дорогая! Разве вы не видите, как я хочу, чтобы вы поскорее стали моей женой?
С минуту она сидела неподвижно, потом подняла на него глаза, полные такой отчаянной нежности, что у него чуть было не разжались руки, обнимавшие ее талию; но внезапно ее взгляд изменился, стал непроницаемо-загадочным.
– Не совсем уверена, что правильно вас понимаю, – сказала она. – Вы настаиваете из-за… из-за неуверенности в том, что ваши чувства выдержат испытание временем?
Арчер сердито вскочил со скамейки.
– О господи! Возможно. Не знаю, – вырвалось у него.
Мэй тоже встала, они оказались друг против друга, и он увидел перед собой женщину, исполненную собственного достоинства. Несколько мгновений оба молчали, смущенные неожиданным поворотом в разговоре, потом она тихо спросила:
– Между нами кто-то есть?
– Кто-то? Между вами и мной? – медленно повторил он, словно плохо разобрал ее слова и хотел убедиться, что понял их правильно. Похоже, она уловила его неуверенность, потому что продолжила более проникновенным тоном:
– Давайте поговорим откровенно, Ньюланд. Иногда я чувствую в вас какую-то перемену, особенно после объявления нашей помолвки.
– Дорогая… что за глупость! – воскликнул он, словно очнувшись.
Она ответила на его протест слабой улыбкой.
– Если так, мы можем поговорить об этом без обид. – И, помолчав, добавила, горделиво подняв голову: – И даже если мое предположение не лишено оснований, почему бы нам не объясниться? Вы легко могли совершить ошибку.
Он опустил голову, уставившись в узорчатую тень на тропинке у ее ног, которую отбрасывала листва раскинувшегося над ними дерева, и сказал:
– Да, ошибиться нетрудно, но, если бы я действительно совершил ошибку, которую вы имели в виду, неужели я умолял бы вас ускорить нашу свадьбу?
Задумавшись над ответом, она тоже смотрела вниз, перечеркивая тени от листьев острием своего зонта.
– Вполне вероятно, – сказала она после довольно долгого молчания. – Вы могли захотеть поскорее решить вопрос раз и навсегда, чтобы покончить с сомнениями. Это один из способов.