Ее спокойная прозорливость насторожила его, но не обманула: он не принял ее за отсутствие чувства с ее стороны. Он видел, как побледнело ее лицо под полями шляпы и как трепещут ее ноздри над решительно сжатыми губами.
– О чем вы?.. – спросил он, снова садясь на скамью и глядя на нее снизу вверх с недовольством, которому старался придать видимость шутки.
Она тоже села и продолжила:
– Не надо думать, что девушки так несведущи, как воображают их родители. Мы все слышим, замечаем, у нас есть свои чувства и мысли. Разумеется, задолго до того, как вы сказали, что любите меня, я знала, что есть еще кто-то, кто вас интересует. Два года назад в Ньюпорте об этом только и было что разговоров. А однажды я видела, как вы вместе сидели на веранде во время танцев, и когда она вернулась в дом, лицо у нее было печальным, мне даже стало ее жалко. Я вспомнила об этом позднее, когда мы уже были помолвлены.
Голос ее упал почти до шепота, и руки непроизвольно сжимались и разжимались на ручке зонта. Молодой человек ласково накрыл их своими ладонями, у него отлегло от сердца.
– Милое дитя, так вот что вас мучает. Если бы вы только знали правду!
Она быстро вскинула голову.
– Значит, есть правда, которой я не знаю?
– Я имел в виду правду о той давней истории, которую вы упомянули, – сказал он, не отнимая рук от ее ладоней.
– Но именно этого я и хочу, Ньюланд. Что мне следует знать? Я не желаю строить свое счастье на чужом несчастье – или на несправедливости по отношению к кому бы то ни было. И хочу верить, что для вас это так же важно, как для меня. Какую жизнь мы построили бы на таком фундаменте?
Ее лицо выражало такую трагическую отвагу, что он готов был броситься к ее ногам.
– Я давно хотела это сказать… – продолжала она, – сказать, что когда двое по-настоящему любят друг друга, могут возникать ситуации, в которых они имеют право пойти… против общественного мнения. И если у вас есть… обязательства в отношении той дамы, о которой мы говорили… обязательства, которые вы можете исполнить, пусть даже ценой ее развода… Ньюланд, не бросайте ее ради меня!
Удивление, которое он испытал, поняв, что ее страхи связаны с такой старой и бесповоротно оставшейся в прошлом историей его любовной связи с миссис Торли Рашуорт, сменилось восхищением перед великодушием Мэй. Что-то сверхъестественное было в ее безрассудно-неортодоксальной точке зрения, и если бы его не тяготили иные проблемы, он бы задумался над невероятным феноменом уелландовской дочери, уговаривавшей его жениться на бывшей любовнице. Но у него все еще кружилась голова от мимолетного видения пропасти, по краю которой они только что прошли, и он был исполнен благоговения перед непостижимостью девической наивности.
Когда снова обрел дар речи, он сказал:
– Никаких обещаний… никаких обязательств… того рода, какой вы подразумеваете, у меня нет. Подобные ситуации порой представляются не такими простыми… Впрочем, это неважно. Я восхищен вашим великодушием, потому что разделяю ваши мысли… Я считаю, что каждый случай особый, и судить о каждом нужно по его сути… независимо от дурацких условностей… Я хочу сказать, что каждая женщина имеет право на свободу… – Он осекся, заметив, что его мысль принимает опасный поворот, и продолжил, глядя на нее с улыбкой: – Раз вы так хорошо все понимаете, моя милая, почему бы не пойти еще немного дальше и не осознать бессмысленность того, что мы подчиняем себя такой же дурацкой условности? Если между вами и мной ничто не стоит, не есть ли это аргумент в пользу ускорения нашей женитьбы, а не в пользу ее откладывания?
Она вспыхнула от радости и подняла к нему лицо; он увидел, что ее глаза наполнены счастливыми слезами. Но уже в следующий момент женское величие уступило место беспомощной девичьей робости, и он понял, что вся ее отвага и инициативность относятся только к другим, но не к себе. Было очевидно, что храбрая речь далась ей гораздо трудней, чем можно было судить по внешнему самообладанию, сохранять которое ее научили с детства, и что при первых его одобрительных словах она ретировалась, найдя убежище в привычном, – так чрезмерно расшалившийся ребенок ищет защиты в материнских объятиях.
У Арчера больше не было сил умолять ее, он был слишком разочарован быстрым исчезновением того нового существа, которое бросило на него лишь один необычайно глубокий взгляд ясных очей. Мэй, похоже, заметила его разочарование, но не знала, как сгладить его. Они встали и молча отправились домой.
– Графиня – твоя будущая кузина – приезжала к маме, пока тебя не было, – объявила брату Джейни в день его возвращения вечером.
Молодой человек, обедавший дома в обществе матери и сестры, поднял удивленный взгляд и увидел притворно-кроткое лицо матери, склоненное над тарелкой. Миссис Арчер не считала свое затворничество от мира достаточной причиной, чтобы мир забыл о ней, и Ньюланд догадался, что его удивление визитом мадам Оленской ее немного раздосадовало.
– На ней был черный бархатный полонез[54] с гагатовыми пуговицами и маленькая муфта из меха зеленой мартышки, – продолжала свой доклад Джейни. – Никогда еще не видела ее так элегантно одетой. Она приехала одна в воскресенье после полудня. Слава богу, что в гостиной был разожжен камин. Еще у нее была новомодная визитница. Она сказала, что хочет с нами познакомиться, потому что ты был к ней очень добр.
Ньюланд рассмеялся.
– Мадам Оленская всегда так отзывается о своих друзьях. Просто она рада, что снова оказалась среди своих.
– Да, так она и сказала, – согласилась миссис Арчер. – Должна признать, она, похоже, и впрямь довольна, что вернулась.
– Надеюсь, она тебе понравилась, мама.
Миссис Арчер поджала губы.
– Она, конечно, старается произвести хорошее впечатление, даже на такую пожилую даму, как я.
– Мама думает, что она не так проста, – вставила Джейни, косясь на брата.
– Ну, это всего лишь мои старомодные представления. Мой идеал – наша дорогая Мэй, – сказала миссис Арчер.
– Да, – кивнул ее сын, – они совсем не похожи.
Арчер покинул Сент-Огастин с кучей посланий для старой миссис Минготт и через день-другой по возвращении отправился к ней с визитом.
Старая дама приветствовала его с необычной теплотой; она была благодарна ему за то, что он уговорил графиню Оленскую отказаться от развода, а когда он поведал ей, что улизнул со службы без разрешения и помчался в Сент-Огастин, потому что ему нестерпимо хотелось увидеть Мэй, она хихикнула, колыхнув своими жировыми складками, и похлопала его по колену пухлой рукой.
– Ох-ох!.. Стало быть, вы пустились во все тяжкие? Могу себе представить, как вытянулись лица у Августы и Уелланда – наверняка они сочли, что наступил конец света. Зато малышка Мэй, не сомневаюсь, все поняла как надо.
– Надеюсь. Но она так и не согласилась на то, о чем я приехал просить ее.
– В самом деле? И о чем же вы просили?
– Я хотел заставить ее пообещать, что мы поженимся в апреле. Какой нам смысл терять целый год?
Миссис Мэнсон изобразила ханжескую гримасу и, хитро подмигнув ему, залепетала голосом Мэй:
– «Ах, спросите маму». Так, наверное? Обычная история. Ох уж эти Минготты – все на один лад! С рождения попадают в одну колею, и ничто не заставит их свернуть с нее. Когда я построила этот дом, можно было подумать, будто я переехала в Калифорнию! Никто ведь никогда не строился дальше Сороковой улицы. И что? – сказала я. А пока Христофор Колумб не открыл Америку, и дальше Бэттери никто не селился. Так нет же, никто из них не хочет выделяться среди остальных, они боятся этого, как оспы. Ах, дорогой мистер Арчер, хвала небесам за то, что я всего лишь Спайсер, из простых. Но никто из моих детей в меня не пошел, разве что малышка Эллен. – Она замолчала, снова подмигнула ему и со свойственной старикам непоследовательностью спросила: – Послушайте, почему вы не женились на моей Эллен?
Арчер рассмеялся.
– Ну, хотя бы потому, что ее здесь не было.
– Не было. Конечно. Очень жаль. А теперь уже поздно, ее жизнь закончена. – Она произнесла это с хладнокровным самодовольством прожившего жизнь человека, бросающего горсть земли в могилу юных надежд.
У молодого человека похолодело сердце, и он поспешил спросить:
– А не мог бы я уговорить вас использовать свое влияние на Уелландов, миссис Минготт? Я не создан для долгих помолвок.
Старая Кэтрин одобрительно взглянула на него.
– Это я вижу. Вы торопыга. Не сомневаюсь, мальчиком вы любили, чтобы вам первому накладывали еду в тарелку. – Она расхохоталась, запрокинув голову, и все ее подбородки заколыхались, словно волны. – А вот и моя Эллен! – воскликнула она, когда за ее спиной раздвинулась дверная портьера.
В комнату, улыбаясь, вошла мадам Оленская. Выражение лица у нее было оживленным и радостным, она весело протянула руку Арчеру, одновременно склоняясь, чтобы поцеловать бабушку.
– А я только что спрашивала у него, моя милая, почему он не женился на моей крошке Эллен.
Мадам Оленская, продолжая улыбаться, взглянула на Арчера.
– И что он ответил?
– Ох, моя дорогая, предоставляю тебе самой это выяснить. Он только что вернулся из Флориды, ездил повидаться со своей ненаглядной.
– Да, я знаю. – Она по-прежнему смотрела на Арчера. – Я ездила к вашей матери – спросить, куда вы подевались. Вы не ответили на записку, которую я вам послала, поэтому я забеспокоилась: не захворали ли вы.
Он пробормотал что-то насчет неожиданности своего отъезда, о спешке и о том, что собирался написать ей из Сент-Огастина.
– Но, разумеется, оказавшись там, тут же забыли обо мне! – Она смотрела на него все с тем же веселым видом, который мог быть и заученным способом изображать напускное безразличие.
«Если она еще и нуждается во мне, то явно решила этого не показывать», – подумал он, несколько уязвленный. Он хотел поблагодарить ее за то, что она навестила его мать, но под лукавым взглядом прародительницы язык у него прилип к нёбу.