– Боже милостивый! – воскликнул Арчер, вскакивая.
– Вас это ужасает? Да, разумеется, понимаю. Я не защищаю несчастного Станислава, хотя он всегда называл меня своим лучшим другом. Он и не оправдывается, он повергает себя к ее стопам – в моем лице. – Она похлопала себя по тощей груди. – У меня здесь его письмо.
– Письмо?.. Мадам Оленская видела его? – Арчер запнулся, в голове у него все перемешалось от этого сообщения.
Маркиза Мэнсон мягко покачала головой.
– Время. Нужно время. Я знаю свою Эллен: высокомерная, непокорная, я бы даже сказала, неумолимая.
– Но, боже мой, одно дело простить, другое – вернуться в этот ад…
– Ну да, – согласилась маркиза. – Так она называет свою прежнюю жизнь, мое ранимое дитя! Однако с материальной точки зрения, мистер Арчер, если снизойти до учета этой стороны дела… знаете ли вы, от чего она отказывается? Вот таких роз, как те, что лежат на диване, там – целые акры, как в оранжереях, так и на открытых плантациях, в Ницце они заполоняют его неповторимые террасные сады! А драгоценности! Станинные жемчуга и изумруды Яна Собеского[59], соболя… Но ей все это безразлично! Искусство и красота – вот что ей нужно, только ради них она живет, как всегда жили я и все, кто ее окружали. Картины, бесценная мебель, музыка, блистательные разговоры – ах, все то, о чем вы тут понятия не имеете, вы уж простите меня, мой милый юноша! А у нее все это было, как и почести, которые оказывали ей самые выдающиеся люди. Она говорит, что в Нью-Йорке ее не считают красивой. Господи помилуй! Ее портрет писали девять раз, величайшие европейские художники умоляли ее оказать им честь позировать. И это все ничего не стоит? А раскаяние обожающего ее мужа?
По мере того как речь маркизы Мэнсон приближалась к кульминации, ее лицо приобретало экстатическое выражение, которое рассмешило бы Арчера, не онемей он от изумления.
Он бы расхохотался, если бы ему сказали, что впервые Медора Мэнсон предстанет перед ним в облике посланца сатаны, но сейчас ему было не до смеха, она и впрямь казалась явлением из того ада, из которого Эллен Оленская только что вырвалась.
– Значит… она еще ничего не знает… обо всем этом? – отрывисто спросил он.
Миссис Мэнсон приложила синюшный палец к губам.
– Впрямую – нет. Подозревает ли? Кто знает. Если честно, мистер Арчер, я ждала встречи с вами. С того момента, когда я узнала о занятой вами твердой позиции и вашем влиянии на Эллен, я очень рассчитываю на вашу возможную поддержку – чтобы убедить…
– …ее вернуться? Я бы предпочел увидеть ее мертвой! – яростно воскликнул молодой человек.
– Ах, – вздохнула маркиза, стараясь не выдать своего недовольства. Некоторое время она молча сидела в кресле, открывая и закрывая нелепый веер выглядывавшими из митенок пальцами, но вдруг насторожилась, подняла голову и прислушалась.
– Она идет, – скороговоркой прошептала Медора Мэнсон и добавила, указывая на лежавший на диване букет: – Следует ли понимать вас так, что вы предпочитаете это, мистер Арчер? В конце концов, брак есть брак, а моя племянница все еще замужняя дама.
– Что за козни вы здесь строите вместе, тетушка Медора? – воскликнула мадам Оленская, входя в комнату.
Одета она была как для бала. Все на ней мягко мерцало и переливалось, словно ее наряд был соткан из свечного света; она высоко держала голову, как красивая женщина, бросающая вызов соперницам, заполнившим комнату.
– Мы говорили о том, дорогая, что тебя тут ждет чудесный сюрприз, – ответила миссис Мэнсон, вставая и широким жестом указывая на цветы.
Увидев букет, мадам Оленская резко остановилась. Она не покраснела, но вспышка гнева промелькнула по ее лицу, как молния по летнему небу.
– Ах! – вскричала она пронзительным голосом, какого Арчер никогда у нее не слышал. – И кому же пришла в голову нелепая мысль посылать мне букет? Зачем? И почему именно сегодня? Я не собираюсь на бал, и меня не ждет помолвка. Но есть люди, которые совершают нелепые поступки постоянно. Настасья! – позвала она, подойдя к двери и распахнув ее.
Вездесущая служанка появилась мгновенно, и Арчер услышал, как мадам Оленская приказала ей по-итальянски, нарочито разборчиво, чтобы мог понять и он:
– Немедленно выкинь это в мусорный ящик! – Но, увидев протестующее выражение лица горничной, передумала: – Впрочем, нет, бедные цветы ни в чем не виноваты. Вели посыльному отнести их в четвертый дом отсюда, в дом мистера Уинсетта, того смуглого джентльмена, который тут обедал. Его жена хворает, они ее немного порадуют… Говоришь, посыльного нет? Тогда, милая, сбегай сама, вот, надень мою накидку и слетай. Я хочу, чтобы духу их не было в моем доме сейчас же! И упаси тебя бог сказать, что они – от меня!
Она накинула свое бархатное манто на плечи служанке и вернулась в гостиную, резко захлопнув дверь. Ее грудь бурно вздымалась под кружевами, и на миг Арчеру показалось, что она сейчас заплачет, но вместо этого она рассмеялась и, переводя взгляд с Арчера на маркизу и обратно, резко спросила:
– А вы уже подружились, как я вижу?
– Это пусть мистер Арчер скажет, дорогая; он так терпеливо ждал, пока ты переоденешься.
– Да, времени у вас было достаточно, я задержалась: прическа все не выходила, – ответила мадам Оленская, касаясь высоко взбитого шиньона. – Кстати о задержке: вижу, доктор Карвер уже уехал, смотри, не опоздай к Бленкерам. Мистер Арчер, не посадите ли вы мою тетушку в карету?
Она проводила маркизу в прихожую, помогла облачить ее в боты и кучу разнообразных шалей и палантинов, крикнула с крыльца: «Имей в виду, карета должна вернуться за мной к десяти!» – и возвратилась в гостиную, где Арчер, в свой черед возвратившийся с улицы, застал ее стоящей у каминной полки и изучающей себя в зеркале. В нью-йоркском свете у дам не было принято называть служанок «моя милая» и отправлять их с поручением, накинув им на плечи свое манто, поэтому Арчер сквозь все глубокие чувства ощутил приятное легкое волнение от того, что находился в обществе, где действия вытекают непосредственно из чувств с олимпийской скоростью.
Когда он подошел и встал у нее за спиной, мадам Оленская не пошевелилась, и на несколько секунд их глаза встретились в зеркале; потом она обернулась, быстро прошла к своему угловому дивану и выдохнула:
– Ну вот, теперь можно и покурить.
Он поднес ей папиросницу и зажег лучинку. В свете вспыхнувшего огонька она взглянула на него со смешинкой в глазах и спросила:
– Ну, и как я вам во гневе?
Арчер помолчал, потом решительно ответил:
– Теперь я понимаю, что имела в виду ваша тетушка.
– Так и знала, что она будет судачить с вами обо мне. И что же она вам сказала?
– Она сказала, что вы привыкли к разного рода вещам – роскоши, развлечениям и радостям, – которые мы и надеяться не смеем предоставить вам здесь.
Губы мадам Оленской, окруженные колечком табачного дыма, растянулись в улыбке.
– Медора неисправимо романтична. Это многое скрашивает для нее в жизни!
Замявшись в нерешительности, Арчер снова рискнул спросить:
– А романтизм вашей тетушки всегда согласуется с тщательностью ее суждений?
– Вы имеете в виду, всегда ли она говорит правду? – Подумав, племянница Медоры ответила: – Я вам так скажу: почти во всем, что она говорит, есть и доля правды, и доля вымысла. Но почему вы спрашиваете? Что она вам наговорила?
Он перевел взгляд на пламя в камине, потом – обратно, на ее светившуюся в его отблесках фигуру. Сердце у него сжалось при мысли, что это их последний вечер у здешнего очага и что через несколько минут карета унесет ее от него.
– Она говорит… она утверждает, будто граф Оленский попросил ее уговорить вас вернуться к нему.
Мадам Оленская ничего не ответила. Она неподвижно застыла, не донеся до губ зажатую между пальцев папиросу. Выражение ее лица не изменилось, и Арчер вспомнил о ее кажущейся неспособности удивляться.
– Значит, вы знали? – решился он спросить.
Она молчала так долго, что столбик пепла упал с ее папиросы, она смахнула его на пол.
– Она намекнула насчет письма? Бедняжка. Эти Медорины намеки…
– Это по просьбе вашего мужа она так неожиданно приехала сюда?
Мадам Оленская тщательно обдумала ответ и на этот вопрос.
– Опять же – кто знает? Мне она сказала, что ей был голос – «глас Духа», уж не знаю, что это значит, – переданный через доктора Карвера. Боюсь, она собралась за него замуж… Бедная Медора, она всегда хочет за кого-нибудь замуж. Впрочем, не исключено, что те люди на Кубе устали от нее! Думаю, она была у них кем-то вроде платной компаньонки. Честно признаться, я не знаю, зачем она приехала на самом деле.
– Но вы верите, что у нее есть письмо от вашего мужа?
После очередного безмолвного размышления мадам Оленская ответила:
– В конце концов, это было ожидаемо.
Арчер встал и, отойдя к камину, прислонился к полке. Внезапно его охватила тревога от сознания, что считаные минуты остались до того, как послышится скрип колес возвращающейся кареты, и он словно лишился дара речи.
– Ваша тетушка верит, что вы вернетесь. Вам это известно? – выдавил он наконец.
Мадам Оленская быстро вскинула голову. Густая краска разлилась по ее лицу, шее и плечам. Краснела она редко и мучительно – словно ее постепенно охватывал огонь.
– Обо мне уже и так наговорили много нелицеприятного, – сказала она.
– О, Эллен! Простите меня. Я дурак и грубиян!
Она едва заметно улыбнулась.
– Просто вы ужасно нервничаете – у вас своих неприятностей полно. Знаю, вы считаете, что Уелланды неразумно упрямятся в вопросе о вашей женитьбе, и, разумеется, я с вами согласна. В Европе никто не понимает наших долгих американских помолвок, полагаю, они более темпераментны, чем мы. – Она чуть-чуть выделила голосом слово «мы», что придало ему немного ироничное звучание.
Иронию Арчер уловил, но подхватить ее не решился. В конце концов, не исключено, что она сознательно уводила разговор от собственных проблем, и, отдавая себе отчет в том, что его последние слова причинили ей боль, он понял, что ему остается лишь следовать за ней. Но ощущение безжалостно утекающего времени приводило его в отчаяние; мысль о том, что вот-вот их снова разделит барьер пустых слов, была невыносима.