«А между тем где-то существовали реальные люди, и в их жизни происходили реальные события…» – размышлял он.
– Идут! – взволнованно выдохнул шафер, но жених так не думал.
Осторожно приоткрывшаяся дверь церкви означала только то, что мистер Браун, хозяин извозчичьего двора (а по совместительству ризничий, облаченный в черное), производил предварительный осмотр театра боевых действий, прежде чем вывести на сцену свои войска. Дверь снова тихонько закрылась и только спустя некоторое время волшебным образом распахнулась; по церкви пронесся рокот: «Семья!»
Миссис Уелланд шла первой, опираясь на руку старшего сына. Ее широкое румяное лицо было подобающе случаю торжественным, а шелковое платье сливового цвета с бледно-голубыми вставками по бокам и маленькая шелковая шляпка с голубыми страусиными перьями вызвали всеобщее одобрение, но не успела она, величественно шурша шелками, занять место на скамье, противоположной той, на которой сидела миссис Арчер, как зрители уже выгнули шеи, чтобы увидеть, кто идет следом. Накануне бурно циркулировали слухи, будто миссис Мэнсон Минготт, несмотря на свою инвалидность, решила присутствовать на церемонии; идея так соответствовала ее рисковому характеру, что в клубах делались весьма высокие ставки: сумеет ли она пройти через неф и втиснуться в кресло. Стало известно, что она послала своего плотника измерить расстояние между ее сиденьем и спинкой переднего и посмотреть, возможно ли убрать торцевую панель передней скамьи; результат оказался обескураживающим, и еще один день прошел в волнениях для всей семьи, поскольку Кэтрин носилась с новой идеей – проехать через центральный неф в своем огромном кресле на колесиках и на протяжении всей церемонии восседать в нем, как на троне, у подножия алтаря.
Идея столь чудовищной публичной демонстрации ее персоны так напугала родных, что они были готовы осы́пать золотом сообразительного человека, вдруг обнаружившего, что инвалидное кресло слишком широкое, чтобы проехать между металлическими стойками тента, натянутого от входа в церковь до тротуарного бордюра. Мысль о том, чтобы разобрать тент и выставить невесту на обозрение толпы портних и газетчиков, которые соберутся снаружи и, оттесняя друг друга, будут стараться подобраться поближе к стыкам, чтобы что-нибудь увидеть в щели, даже старой Кэтрин показалась чрезмерно смелой, хотя какое-то время она такую вероятность обдумывала.
– Что?! Они смогут сфотографировать мою девочку и поместить снимок в газетах?! – воскликнула миссис Уелланд, когда мать намекнула ей на свой последний план. От такого немыслимого неприличия весь клан содрогнулся. Прародительнице пришлось сдаться, но ее капитуляция была куплена лишь ценой обещания, что свадебный завтрак состоится в ее доме – притом, что дом Уелландов находился в пешей доступности от церкви, – и (по словам родственника с Вашингтон-сквер) стоило больших трудов уговорить Брауна сделать скидку на доставку гостей на край света.
Хотя все эти перипетии были широко известны благодаря Джексонам, наиболее азартное меньшинство продолжало верить, что старая Кэтрин объявится в церкви, и всех постигло глубокое разочарование, когда вместо нее появилась ее невестка миссис Ловелл Минготт. У миссис Минготт было багровое лицо и остекленевший взгляд, какие бывают у дам ее возраста и комплекции, когда их втискивают в новое платье; но когда разочарование, вызванное отсутствием ее свекрови, улеглось, было решено, что ее черные шантильские кружева на сиреневом шелке и шляпка, украшенная пармскими фиалками, являют собой удачный контраст синему и сливовому цветам наряда миссис Уелланд. Совершенно иное впечатление произвела шедшая под руку с мистером Минготтом тощая жеманная дама в ворохе лент, рюшей и развевающихся шарфов; когда это явление попало в поле зрения Арчера, сердце у него замерло.
Он считал, что маркиза Мэнсон еще в Вашингтоне, куда уехала около месяца назад со своей племянницей мадам Оленской. По общему мнению, их внезапный отъезд объяснялся желанием мадам Оленской оторвать свою тетю от мрачных разглагольствований доктора Агатона Карвера, которому едва не удалось завербовать ее в ряды адептов своей «Долины любви»; учитывая это обстоятельство, никто не ожидал возвращения этих дам ко дню свадьбы. Несколько секунд Арчер стоял, не отрывая взгляда от фантастической фигуры Медоры и стараясь разглядеть, кто идет за ней, но маркиза замыкала маленькую процессию, так как все менее значительные члены семьи уже заняли свои места, и восемь высоких шаферов, войдя через боковые проходы, уже собрались у двери, ведущей в притвор, словно птицы или насекомые перед миграцией.
– Ньюланд! Очнитесь: она здесь! – шепотом повторял главный шафер.
Арчер стряхнул оцепенение.
Видимо, прошло довольно много времени с тех пор, как сердце его замерло, потому что бело-розовая процессия была уже на середине нефа; епископ, настоятель и двое служек с ангельскими крылышками собрались вокруг украшенного цветами алтаря, первые аккорды симфонии Шпора, словно цветы, посыпались к ногам невесты.
Арчер открыл глаза (были ли они действительно закрыты, как ему представлялось?) и почувствовал, что сердцебиение возвращается к нормальному ритму. Музыка, аромат лилий, идущий от алтаря, облако тюля и флердоранжа, подплывающее все ближе и ближе, лицо миссис Арчер, внезапно исказившееся от счастливых рыданий, тихий голос настоятеля, бормочущего благословения, упорядоченные перестроения восьми розовых подружек невесты и восьми черных шаферов жениха – все эти картинки, звуки, ощущения, столь знакомые сами по себе и такие невыразимо странные и бессмысленные в приложении к нему, перемешались у него в голове.
«О господи! – испугался он. – Кольцо действительно на месте?» – и повторил типичный конвульсивный жест жениха.
В следующий момент Мэй уже стояла рядом с ним, и от нее исходило такое сияние, что его теплота рассеяла оцепенение Арчера, он выпрямился и улыбнулся, глядя ей в глаза.
– Возлюбленные чада, мы собрались здесь сегодня… – начал настоятель.
И вот уже кольцо на пальце у Мэй, и епископ произнес свои благословения, подружки невесты перестроились, чтобы занять положенные места в процессии, и оргáн приготовился разразиться звуками марша Мендельсона, без которого еще ни одна пара новобрачных в Нью-Йорке не начинала свой совместный путь.
– Руку! Арчер, дайте ей руку! – нервно шипел молодой Ньюланд; и Арчер поймал себя на том, что снова унесся мыслями в неведомое. «Интересно, что отвлекло меня на этот раз?» – подумал он. Вероятно, мгновенный промельк среди безымянных зрителей в поперечном нефе темных локонов под шляпкой, которые, как выяснилось секунду спустя, принадлежали неизвестной даме с длинным носом, настолько смехотворно непохожей на ту, которая ему почудилась, что он встревожился: уж не начинаются ли у него галлюцинации?
И вот они с женой медленно ступают по центральному проходу, словно плывут на легких волнах мендельсоновского марша, из широко открытых дверей их манит яркий весенний день, а в конце парусинового тента нетерпеливо переступают с ноги на ногу и прядают ушами гнедые миссис Уелланд с большими белыми розетками на лбах.
Лакей, с еще более крупной розеткой в петлице, укутал Мэй белой накидкой, и Арчер, вскочив в карету, сел рядом. Она повернулась к нему с торжествующей улыбкой, и их руки сплелись под ее фатой.
– Милая моя! – сказал Арчер, и внезапно та же черная пропасть разверзлась перед ним, ему показалось, что он летит в нее все глубже и глубже, между тем как голос его звучал ровно и весело: – Ну конечно же, в последний момент я подумал, что потерял кольцо; ни одна свадьба не состоялась без того, чтобы черт не сыграл эту шутку с бедным женихом. Но ты уж и впрямь заставила меня ждать! У меня было достаточно времени, чтобы представить себе все те ужасы, которые могли случиться.
Она удивила его: прямо посреди Пятой авеню повернулась к нему лицом и обвила руками его шею.
– Но теперь ничего дурного не может случиться, Ньюланд, правда? Потому что мы вместе.
Все события этого дня были так тщательно продуманы и распланированы, что у молодоженов после свадебного завтрака было достаточно времени, чтобы переодеться в дорожные костюмы, спуститься по широкой минготтовской лестнице между шеренгами смеющихся подружек невесты и плачущих родителей; переступая через бросаемые им под ноги атласные туфельки, сесть в брогам под традиционным дождем из рисовых зерен, и при этом осталось еще полчаса, чтобы доехать до вокзала, с видом бывалых путешественников купить в киоске последние еженедельники и устроиться в зарезервированном купе, куда горничная Мэй уже доставила ее дорожный плащ голубино-сизого цвета и новенький, только что выписанный из Лондона несессер.
Старушки-тетушки дю Лак предоставили в распоряжение молодоженов свой дом в Райнбеке с готовностью, подхлестнутой перспективой провести неделю в Нью-Йорке с миссис Арчер, а сам Арчер, радуясь возможности избежать традиционного «свадебного номера» в каком-нибудь филадельфийском или балтиморском отеле, с такой же готовностью принял это предложение.
Мэй была в восторге от поездки на природу и по-детски забавлялась тщетными попытками восьми подружек невесты разгадать тайну их брачного убежища. Снять загородный дом для молодоженов было очень «по-английски» и придавало последний изысканный штрих событию, которое всеми было признано самой блистательной свадьбой года; однако разглашать местонахождение дома запрещалось, его знали лишь родители и жених с невестой, которые, когда их пытали расспросами, поджимали губы и загадочно отвечали: «Ах, нам самим ничего не сказали», что, строго говоря, было правдой, поскольку в этом не было необходимости.
Как только они расположились в своем купе и поезд, оставив позади деревянные постройки предместий, вырвался на бледный весенний ландшафт, разговор между ними завязался гораздо более непринужденно, чем ожидал Арчер. Мэй по-прежнему, и внешне, и манерой поведения, оставалась той естественной и простой в общении девочкой, какой была вчера, ей не терпелось обменяться с ним наблюдениями над свадебными торжествами и обсудить их как будто со стороны, так, как могли бы их обсуждать подружка невесты с шафером жениха. Поначалу Арчер счел, что такая отстраненность – маскировка внутренней нервической дрожи, но в ясных глазах Мэй отражалось лишь незамутненное спокойствие неведения. Она впервые была наедине с мужем, но муж был для нее все тем же вчерашним милым товарищем. Для нее не существовало никого, кто нравился бы ей больше него и кому она так же безоговорочно доверяла бы, и кульминацией всего этого восхитительного приключения, объединявшего помолвку и свадьбу, было нынешнее путешествие с ним наедине – путешествие в качестве взрослой «замужней дамы».