Его изумило – так же, как тогда, в саду испанской миссии, – что такая глубина чувства может сосуществовать с таким отсутствием воображения. Но он вспомнил, что и тогда она удивила его, легко вернувшись в свое безмятежное девичество, как только совесть ее освободилась от бремени, и ему представилось, что, вероятно, она так и пройдет по жизни, всей душой отдаваясь каждому новому опыту, но не в состоянии предвидеть ни одного из них, не умея даже украдкой заглянуть в будущее.
Возможно, именно этот дар неведения и придавал такую прозрачность ее глазам, а лицу – выражение скорее некоего типажа, чем конкретной личности; она вполне могла бы послужить моделью для скульптуры, олицетворяющей Гражданскую добродетель или воплощающей какую-нибудь греческую богиню. Кровь, циркулировавшая так близко под ее кожей, была не столько живой, сколько консервированной субстанцией, хотя благодаря несокрушимому обаянию юности Мэй не казалась ни холодной, ни бесчувственной – лишь наивной и чистой. Погруженный в эти размышления, Арчер вдруг поймал себя на том, что смотрит на нее удивленным чужим взглядом, и поспешно обратился к воспоминаниям о свадебном завтраке у бабули Минготт, прошедшем под ее безоговорочным и триумфальным руководством.
Мэй с искренним удовольствием переключилась на новую тему.
– Я удивилась, что тетя Медора все же приехала. Ты – нет? Эллен писала, что они немного прихворнули и не смогут предпринять путешествие; я бы предпочла, чтобы выздоровела она! Ты видел изящные старинные кружева, которые она мне прислала?
Он знал, что рано или поздно этот момент наступит, но полагал, что усилием воли сумеет держать себя в руках.
– Да… я… нет… Да, они восхитительны, – сказал он, глядя на нее невидящим взглядом и удивляясь: почему, стоит ему услышать эти два слога «Эл-лен» – и весь его тщательно упорядоченный мир рушится, словно карточный домик? – Ты не устала? Было бы неплохо выпить чаю сразу по приезде, не сомневаюсь, что тетушки все для нас отлично устроили, – затараторил он, беря ее за руку, и ее мысли мгновенно перескочили на великолепный чайно-кофейный сервиз балтиморского серебра, который прислали Бофорты и к которому так идеально подошли подносы и фуршетные тарелки, подаренные дядей Ловеллом Минготтом.
Когда поезд остановился у райнбекского вокзала, уже наступили весенние сумерки, по перрону они направились к ожидавшей их карете.
– О, как это любезно со стороны ван дер Люйденов: они послали своего человека из Скайтерклиффа встретить нас! – воскликнул Арчер, когда степенная фигура в ливрее, приблизившись, взяла сумки у горничной.
– Мне чрезвычайно жаль, сэр, – сказал посланец, – но в доме дю Лаков случилась небольшая авария: потек водяной бак. Это произошло вчера, и мистер ван дер Люйден, узнав об этом нынче утром, велел одной из скайтерклиффских служанок отправиться ранним поездом и подготовить для вас дом патруна. Вам там будет очень удобно, сэр, вот увидите. А дю Лаки послали туда свою кухарку, так что все будет точно так, как было бы в Райнбеке.
Арчер так ошарашенно смотрел на лакея, что тот с еще более виноватой интонацией повторил:
– Все будет точно так же, сэр, уверяю вас…
Неловкую паузу прервал радостный голос Мэй:
– Так же, как в Райнбеке? Домик патруна? Но это же в сто тысяч раз лучше, правда, Ньюланд? Как любезно и великодушно со стороны мистера ван дер Люйдена позаботиться о нас.
Когда они двинулись в путь – горничная на козлах рядом с кучером, новенькие блестящие кожаные саквояжи на сиденье перед пассажирами, – она восторженно продолжила:
– Только представь, я никогда не была там внутри. А ты? Ван дер Люйдены этот дом мало кому показывают. Но однажды открывали его для Эллен, и она рассказывала мне, какой он чудесный. Она сказала, что это единственный дом из тех, что она видела в Америке, в котором она могла бы представить себя счастливой.
– Что ж… именно это случится в нем с нами! – весело воскликнул ее муж, и она ответила ему своей ребяческой улыбкой.
– Ах, какое чудесное для нас начало! Теперь все радости будут у нас общими!
– Разумеется, мы должны отобедать у миссис Карфри, дорогая, – сказал Арчер. Жена обеспокоенно посмотрела на него поверх массивной посуды из британиума[61], на которой сервировали завтрак в их пансионе.
В опустевшем дождливом осеннем Лондоне оказалось лишь два человека, с которыми Ньюланд был знаком, и этих двоих они старательно избегали в соответствии со старой нью-йоркской традицией, согласно которой считалось «недостойным» навязывать себя знакомым за границей.
Миссис Арчер и Джейни во время своих европейских вояжей следовали этой традиции с такой неукоснительностью и встречали дружелюбные попытки попутчиков вступить в общение с такой непроницаемой сдержанностью, что почти поставили рекорд, не обменявшись, бывало, ни словом ни с одним «иностранцем», кроме служащих отелей и железных дорог, за весь срок путешествия. К соотечественникам – если не считать тех, с которыми были ранее лично знакомы или которые были им должным образом представлены через общих друзей – они относились с еще большей сухостью, поэтому, если в месяцы, проводимые за границей, они случайно не встречали кого-нибудь из Чиверсов, Дагонетов или Минготтов, все их пребывание представляло собой нерушимый tête-à-tête[62]. Однако даже самые строгие меры предосторожности иногда оказываются тщетными, и как-то вечером в Боцене одна из двух англичанок, живших в номере напротив (их имена, наряды и социальное положение уже были досконально изучены Джейни), постучала в их дверь и спросила миссис Арчер, нет ли у нее согревающей мази. У сестры незваной гостьи, миссис Карфри, случился внезапный приступ бронхита, и миссис Арчер, никогда не путешествовавшая без полноценной семейной аптечки, к счастью, сумела предоставить ей необходимое снадобье.
Миссис Карфри было очень худо, а поскольку она и ее сестра мисс Харль путешествовали одни, они были чрезвычайно признательны дамам Арчер, которые окружили их искренней заботой и отрядили свою умелую служанку ухаживать за больной. Благодаря их участию несчастная воспряла к жизни.
Когда мать и дочь покидали Боцен, им и в голову не приходило, что они когда-нибудь еще увидятся с миссис Карфри и мисс Харль. С точки зрения миссис Арчер, не было ничего более «недостойного», чем навязывать свое общество «иностранцу», которому тебе случайно довелось оказать услугу. Но миссис Карфри и ее сестра, коим подобное правило было неведомо и которые даже не смогли бы его понять, считали себя навечно обязанными «чудесным американкам», которые были к ним так добры в Боцене. С трогательной преданностью они не упускали ни единого случая повидаться с миссис Арчер и Джейни во время их континентальных путешествий и, проявляя сверхъестественную находчивость, всегда выясняли, когда те будут проезжать через Лондон на пути из Штатов или на обратном пути. Между дамами установилась неразрывная связь, и когда бы миссис Арчер и Джейни ни останавливались в Браун’с-Отеле, их там уже ждали две восторженные подруги, которые так же, как они сами, разводили папоротники в ящиках Уорда, плели макраме, читали мемуары баронессы Бунзен и имели определенное мнение по поводу проповедников-самозванцев, захвативших ведущие лондонские кафедры. Как сказала миссис Арчер, после знакомства с миссис Карфри и мисс Харль «Лондон предстал перед нами совсем в другом свете», и к тому времени, как состоялась помолвка Ньюланда, связь между семьями так окрепла, что было сочтено «единственно правильным» послать англичанкам приглашение на свадьбу; в ответ те прислали прелестную композицию из засушенных альпийских цветов в застекленной рамке. И последними словами миссис Арчер, когда она на причале прощалась с Ньюландом и его женой, отплывавшими в Англию, были слова: «Ты должен познакомить Мэй с миссис Карфри».
У Ньюланда и его жены и в мыслях не было исполнять ее предписание, но миссис Карфри, с обычной находчивостью, разыскала их и прислала приглашение на обед, именно из-за него Мэй Арчер хмурила сейчас брови, сидя за завтраком.
– Хорошо тебе, Ньюланд, ты их знаешь. А я буду ужасно робеть среди людей, с которыми никогда в жизни не встречалась. И что мне надеть?
Ньюланд откинулся на спинку стула и улыбнулся ей. Она выглядела очаровательней, чем всегда, и еще больше походила на богиню Диану. Сырой английский воздух, казалось, сделал более насыщенным румянец на ее щеках и смягчил легкую девическую угловатость черт, а может, дело было во внутреннем сиянии счастья, исходившем из нее, словно свет из-под прозрачного льда.
– Что тебе надеть, дорогая? – переспросил он. – Но, кажется, на прошлой неделе ты получила из Парижа целый кофр новых нарядов.
– Да, конечно. Но я не знаю, как именно здесь положено одеваться. – Она немного надула губки. – Я никогда не присутствовала на обеде в Лондоне и не хочу выглядеть смешно.
Он постарался вникнуть в ее затруднения.
– А разве англичанки для вечерних выходов одеваются не так, как все остальные?
– Ньюланд! Как ты можешь задавать такие нелепые вопросы, когда они ходят в театр в старых бальных платьях и без шляп?
– Ну, возможно, новые бальные платья они носят дома? Но только не миссис Карфри и мисс Харль. Они будут в чепцах, как моя мама. И в шалях, очень мягких шалях.
– Да, но как будут одеты другие женщины?
– В любом случае не так хорошо, как ты, милая, – ответил он, удивляясь: откуда вдруг у нее появился этот болезненный интерес к одежде, как у Джейни?
Со вздохом она тоже откинулась на спинку стула.
– Это очень мило с твоей стороны, Ньюланд, но ничуть не помогает.
Его вдруг осенило:
– Почему бы тебе не надеть свадебное платье? Тут точно не ошибешься, не правда ли?
– О, дорогой мой! Если бы оно было со мной! Но оно отправлено в Париж для переделки к следующей зиме, и Уорт