обновление ежедневной рутины послужило для него связующим звеном с собой прежним. За этим последовали приятные хлопоты по поводу выбора и покупки великолепной серой лошади для брогама Мэй (подаренного Уелландами), текущие заботы и увлеченное обустройство библиотеки, которую он, несмотря на сомнения и неодобрение семьи, все же обставил так, как мечтал: темные тисненые обои, истлейкские книжные шкафы и «простые» кресла и столы. Он снова встречался с Уинсеттом в «Сенчури», с приятелями своего круга – в «Никербокере»[68], и, если прибавить к этому часы, посвященные юриспруденции и званым обедам, а также приему гостей у себя дома и иногда выездам в Оперу или какой-нибудь другой театр, жизнь, которую он вел, казалась ему абсолютно нормальной и предначертанной.
Но Ньюпорт означал побег от обязанностей в атмосферу непрерывного праздника. Арчер попытался было уговорить Мэй провести лето на уединенном острове у берегов Мэна (имевшем подходящее название Маунт-Дезерт[69]), где лишь немногие наиболее выносливые бостонцы и филадельфийцы устраивали себе отдых в «туземных» коттеджах и где, по слухам, можно было пожить среди очаровательных лесных и озерных пейзажей дикой, почти трапперской[70] жизнью. Но Уелланды всегда ездили в Ньюпорт, где тоже владели одним из многочисленных квадратных домиков на утесах, и их зять не сумел найти убедительных причин, по которым они с Мэй не должны были бы присоединиться к ним. Как довольно язвительно указала миссис Уелланд: стоило ли Мэй изводить себя примеркой летних платьев в Париже, если ей некому будет их продемонстрировать? И это был один из тех аргументов, которые Арчер еще не научился отражать.
Сама Мэй не могла понять его необъяснимого нежелания участвовать в столь разумном и приятном летнем отдыхе. Она напомнила ему, что в дни холостяцкой жизни он любил Ньюпорт, и, поскольку возразить ему было нечего, он лишь притворно заметил, что теперь, когда они будут там вместе, он понравится ему еще больше. Но сейчас, стоя на бофортовской веранде и глядя на лужайку, пестревшую разноцветными нарядами гостей, он с содроганием осознал, что это ему совершенно не нравится.
В том не было вины бедняжки Мэй. Если во время путешествий у них иногда случались разногласия, гармония неизменно восстанавливалась по возвращении к привычной для нее обстановке. Арчер всегда знал, что она его не разочарует, и оказался прав. Он женился (как делало большинство молодых людей) потому, что встретил совершенно очаровательную девушку в тот момент, когда серия его довольно бесцельных сентиментальных приключений, еще не закончившись, уже опротивела ему, а Мэй сулила мир, постоянство, товарищество и стабилизирующее чувство неотвратимого долга.
Он не мог сказать, что ошибся в выборе, поскольку она соответствовала всем его ожиданиям. Безусловно, ему льстило быть мужем одной из самых красивых и популярных молодых дам в Нью-Йорке, особенно притом, что она обладала еще и чрезвычайно мягким характером и благоразумием, а Арчер всегда высоко ценил подобные качества. Что же до безумия, которое поразило его на пороге женитьбы, он приучил себя считать его последним неудачным экспериментом. Мысль о том, что он, оставаясь в здравом уме, мог когда-то мечтать о женитьбе на графине Оленской, представлялась теперь почти невероятной, и Эллен осталась в его памяти лишь самым печальным и мучительным в ряду призраков прошлого.
Однако в результате отстранения от этого прошлого, вычеркивания из него многих воспоминаний в голове у него образовалась гулкая пустота, и он подумал, что именно из-за нее суетливое сборище на бофортовской лужайке удивляет его, как детские игры на кладбище.
Он услышал за спиной шуршание юбок, и из гостиной на веранду вышла маркиза Мэнсон. Как обычно, она была пестро разряжена и увешана украшениями, в мягкой шляпке из итальянской соломки, придерживавшейся на голове множеством шарфов из выгоревшей кисеи, над головой она держала маленький черный бархатный зонтик с ручкой из резной слоновой кости, который выглядел смешно над гораздо более широкими полями шляпы.
– Мой дорогой Ньюланд, а я и не знала, что вы с Мэй приехали! Говорите, вы сами появились тут только вчера? Понимаю, дела, дела, профессиональные обязанности… Я знаю, что многие мужья выкраивают лишь выходные, чтобы присоединиться здесь к своим женам. – Она склонила голову набок и томно посмотрела на него, прищурившись. – Но брак – это одно сплошное жертвоприношение, как я часто напоминала своей Эллен…
Сердце Арчера странно подскочило и замерло, как будто внезапно захлопнулась дверь между ним и внешним миром, но этот перебой, судя по всему, длился одно мгновение, потому что он услышал, как Медора отвечает на вопрос, который он, видимо, сумел все же задать.
– Нет, я остановилась не здесь, а у Бленкеров, в их восхитительном портсмутском уединении. Бофорт любезно послал за мной сегодня утром своих знаменитых рысаков, чтобы я могла хоть чуть-чуть приобщиться к Регининым приемам на открытом воздухе, но вечером я вернусь к деревенской жизни. Бленкеры, милые оригиналы, сняли простой старый фермерский дом в Портсмуте, где собирают вокруг себя избранную публику… – Она склонила голову, спрятав лицо под широкими полями шляпы, и добавила, чуть покраснев: – На этой неделе доктор Агатон Карвер проводит там цикл лекций о Сокровенности мысли. Разительный контраст этим веселым мирским забавам. Впрочем, я всегда жила на контрастах! По мне, так однообразна только смерть. Я постоянно твердила Эллен: опасайся однообразия, оно – источник всех смертных грехов. Но мое бедное дитя переживает сейчас состояние экзальтации, отвращения к миру. Вы, наверное, знаете, что она отклонила все приглашения в Ньюпорт, даже приглашение своей бабушки Минготт? Я едва уговорила ее поехать со мной к Бленкерам, можете в это поверить? Жизнь, которую она ведет, ужасна, неестественна. Ах, если бы она послушалась меня, когда было еще возможно… Когда дверь еще оставалась открытой… Однако не пойти ли нам понаблюдать за этим захватывающим матчем? Я слышала, что ваша Мэй тоже участвует.
Выйдя из-под тента, им навстречу по лужайке шагал Бофорт, высокий, плотный, в застегнутом на все пуговицы лондонском сюртуке, с одной из собственных орхидей в петлице. Арчер, не видевший его два или три месяца, был поражен переменой в его внешности. В ярком солнечном свете его красное лицо казалось тяжелым и одутловатым, и если бы не уверенная походка с высоко поднятыми квадратными плечами, его можно было бы принять за раскормленного и расфуфыренного старика.
Про Бофорта ходило множество всяких слухов. Весной он предпринял долгий круиз в Вест-Индию на своей новой паровой яхте, и, как докладывали те, кто сталкивался с ним в разных местах стоянок, его видели в компании дамы, похожей на мисс Фанни Ринг. Паровая яхта, построенная на реке Клайд[71] и оборудованная с неслыханной роскошью, вплоть до облицованных плиткой ванных комнат, обошлась ему якобы в полмиллиона, а жемчужное ожерелье, которое он привез в подарок жене, было именно таким великолепным, каким и полагается быть искупительному подношению. Состояние Бофорта оставалось достаточным, чтобы выдержать подобные траты, однако тревожные слухи настойчиво циркулировали не только на Пятой авеню, но и на Уолл-стрит. Кое-кто утверждал, что он неудачно спекулировал акциями железных дорог, другие говорили, что из него пьет кровь одна из самых ненасытных представительниц определенной профессии, но сам Бофорт на все слухи об угрозе своей состоятельности отвечал новыми экстравагантными выходками: строительством новых шпалер оранжерей, покупкой новых скаковых лошадей или пополнением своей коллекции живописи новым Мейсонье или Кабанелем.
Маркизу и Ньюланда он приветствовал своей обычной полунасмешливой улыбкой.
– Привет, Медора! Ну как, мои рысаки были на высоте? Сорок минут, каково?.. Совсем неплохо, учитывая, что ваши нервы надо щадить. – Он обменялся рукопожатием с Арчером, встал по другую сторону от миссис Мэнсон и, когда они двинулись, произнес тихим голосом несколько слов, которых их спутник не расслышал.
Маркиза ответила ему по-французски, на «иностранный манер» передернув плечами: «Que voulez-vous?[72]», от чего Бофорт нахмурился, но тут же успешно изобразил подобие радостной улыбки и сказал, обращаясь к Арчеру:
– А знаете, похоже, приз получит Мэй.
– Ну, значит, он останется в семье, – вставила Медора.
В этот момент они подошли к тенту, где их встретила миссис Бофорт в девчачьем облаке сиреневого муслина и развевающихся вуалей.
Мэй Уелланд как раз вышла из-под тента. В своем белом платье, опоясанном светло-зеленой лентой, с венком из плюща на шляпе, она имела такой же отрешенный вид богини Дианы, как тогда, когда вступила в бальный зал Бофортов вечером своей помолвки. С тех пор, казалось, ни единой мысли не добавилось в ее взгляде или чувства – в ее сердце, и хотя ее муж знал, что ни одно, ни другое ей не чуждо, он в который раз поразился тому, как любой опыт словно отскакивал от нее.
С луком и стрелой в руках Мэй встала у прочерченной на газоне меловой черты, вскинула лук и прицелилась. Ее поза была исполнена такой классической грации, что по толпе собравшихся пронесся восторженный гул, и Арчер ощутил гордость собственника, которая так часто наполняла его обманчивым чувством благополучия. Ее соперницы – миссис Реджи Чиверс, девицы Мерри и пестрая компания дам Торли, Дагонет и Минготт – стояли позади нее очаровательной взволнованной группой: темноволосые и золотоволосые головки под шляпками с цветочными венками, парившие над облаками бледных муслинов, сливались в нежную радугу перед щитом с результатами. Все были молоды и прелестны в окружении летнего цветения природы, но ни одна из них не обладала той нимфоподобной легкостью, с какой его жена, напрягая мускулы и счастливо хмурясь, всей душой устремилась к свершению последнего подвига силы.