– Я имела в виду, что она отстранилась от друзей, отказалась от Нью-Йорка и своего дома, общается с какими-то странными людьми. Представь себе, как неуютно ей, должно быть, у Бленкеров! Она говорит, что живет у них, чтобы удерживать кузину Медору от опрометчивого шага: предотвратить ее брак с неким ужасным человеком. Но мне порой кажется, что мы всегда были ей в тягость.
Арчер промолчал, и она продолжила с ноткой суровости, какой он никогда не слышал в ее искреннем чистом голосе:
– Я иногда даже задаюсь вопросом: может, ей действительно лучше было бы, в конце концов, остаться с мужем?
Он не сдержал смеха.
– Sancta simplicitas![75] – воскликнул он и, увидев, как она озадаченно нахмурилась, повернувшись к нему, добавил: – Никогда не думал, что ты способна на столь жестокое суждение.
– Жестокое?
– Ну, считается, что наблюдать за корчами грешников – любимое развлечение ангелов, но не думаю, чтобы даже им пришло в голову, будто человек может быть счастлив в аду.
– Тогда остается пожалеть, что она вообще вышла замуж за иностранца, – ответила Мэй с той невозмутимостью, с какой ее мать реагировала на причуды мистера Уелланда, и Арчер почувствовал, как его деликатно перевели в разряд неразумных мужей.
Они доехали до конца Бельвью-авеню и свернули в ворота, чьи деревянные столбы, увенчанные чугунными фонарями, знаменовали приближение к вилле Уелландов. В ее окнах уже сиял свет, и когда экипаж остановился, Арчер заметил в одном из них фигуру своего тестя, точно такую, какой он ее себе представил: меряющей шагами гостиную, с часами в руке и с выражением му́ки на лице, которое он давно уже считал более эффективным, нежели гнев.
Проследовав за женой в холл, молодой человек ощутил любопытную смену настроения. Было нечто в роскоши уелландовского особняка и плотности семейной атмосферы, насыщенной мельчайшими ритуалами и предписаниями, что всегда исподволь проникало в его организм, как наркотик. Тяжелые ковры, предупредительные слуги, вечное тиканье напоминающих и дисциплинирующих часов, непрерывно обновляемая стопка визитных карточек и приглашений на столике в передней, замкнутая цепь тиранических мелочей, связывающих каждый час с последующим и каждого домочадца со всеми другими – привычка ко всему этому делала любое менее систематизированное и более свободно текущее существование нереальным и рискованным. Но на сей раз именно дом Уелландов и жизнь, которую, как ожидалось, он должен был вести в нем, представились ему нереальными и чуждыми, а короткая сцена, когда он в нерешительности стоял на полпути к берегу, оказалась сродственной ему, как кровь, текущая по собственным жилам.
Всю ночь он пролежал без сна в обитой ситцем спальне на половине Мэй, наблюдая за косыми полосами лунного света на ковре и представляя себе, как рысаки Бофорта везут Эллен Оленскую домой по отражающему лунное сияние берегу.
– Прием в честь Бленкеров? Бленкеров?!
Мистер Уелланд отложил нож и вилку и встревоженно, не веря своим ушам, посмотрел через стол на жену, которая, поправив очки в золотой оправе, стала вслух, в стиле высокой комедии читать:
– «Профессор и миссис Эмерсон Силлертон имеют честь пригласить мистера и миссис Уелланд 25 августа ровно в 3 часа на собрание клуба “Вечера по средам” в честь миссис Бленкер и ее дочерей. Ред Гейблз, Кэтрин-стрит. Просьба подтвердить свое присутствие или сообщить о невозможности принять приглашение».
– Боже милостивый! – ахнул мистер Уелланд, словно чудовищная абсурдность события дошла до него только после второго прочтения.
– Бедная Эми Силлертон, никогда нельзя предвидеть заранее, что выкинет ее муж в следующий момент, – вздохнула миссис Уелланд. – Думаю, он только теперь открыл для себя семейку Бленкеров.
Профессор Эмерсон Силлертон был занозой в теле ньюпортского общества, причем занозой, которую нельзя вытащить, поскольку она представляла собой шип на почтенном и благородном фамильном древе. Он, как говорится, имел все преимущества. Его отцом был дядя Силлертона Джексона, мать происходила из бостонских Пеннилоу; по обеим линиям он унаследовал богатство, положение в обществе и взаимное соответствие родословных. Ничто, как часто повторяла миссис Уелланд, не заставляло Эмерсона Силлертона становиться археологом и вообще профессором в какой бы то ни было области или жить в Ньюпорте зимой, или совершать другие революционные поступки, как делал он. Но если уж он вознамерился сломать традицию и открыто пренебречь общественным мнением, ему не следовало жениться на бедняжке Эми Дагонет, которая была вправе ожидать от брака «чего-то другого» – во всяком случае, хотя бы иметь собственный экипаж.
Никто из Минготтов не понимал, почему Эми Силлертон так безропотно терпела эксцентричные выходки своего мужа, который заполонил дом длинноволосыми мужчинами и коротко стриженными женщинами, а в качестве путешествий таскал ее за собой по юкатанским кладбищам вместо того, чтобы повезти в Париж или Италию. Но так уж сложилось, они жили по-своему, похоже, даже не отдавая себе отчета в том, что живут не как другие люди. А когда они устраивали свои ежегодные жуткие приемы в саду, каждой семье – и то только из уважения к родственным связям Силлертонов-Пеннилоу-Дагонетов – приходилось тянуть жребий, чтобы определить того бедолагу, которому выпадет несчастье представлять их у Силлертонов.
– Еще удивительно, – заметила миссис Уелланд, – что они не выбрали день гонок на Кубок! Помнишь, два года назад они назначили прием в честь какого-то чернокожего на день, когда Джулия Минготт давала thé dansant[76]? На сей раз, насколько мне известно, ничего другого на эту дату не намечается, так что некоторым из нас придется туда поехать.
Мистер Уелланд нервно вздохнул.
– Некоторым из нас? Дорогая, ты хочешь сказать, что одного человека будет недостаточно? Три часа пополудни такое неудобное время. В половине четвертого я должен быть здесь, чтобы принять капли. Какой смысл пытаться следовать новому курсу лечения доктора Бенкомба, если я не могу делать это систематически? А если я присоединюсь к вам позднее, то буду вынужден пропустить свою прогулку. – При подобной мысли он снова отложил нож и вилку, и его щеки в мелких морщинах порозовели от тревоги.
– Дорогой, не вижу необходимости тебе туда вообще ездить, – ответила его жена с ободряющим видом, который принимала уже автоматически. – Мне нужно оставить несколько карточек на другом конце Бельвью-авеню, вот я и заеду по дороге, около половины четвертого, и побуду там столько, сколько нужно, чтобы бедняжка Эми не почувствовала себя обиженной. – Она неуверенно посмотрела на дочь. – А если Ньюланд занят после ланча, может быть, Мэй свозит тебя на прогулку на пони и заодно опробует их новую сбрую.
В семействе Уелландов было заведено, чтобы все дни и часы каждого его члена были «заняты», как выражалась миссис Уелланд. Вероятность унылой необходимости «убивать время» (особенно для тех, кто не интересовался вистом или пасьянсами) была видением, которое преследовало ее, как призрак отсутствия объекта для приложения своих сил преследует филантропа. Другой ее принцип состоял в том, что родители никогда не должны (по крайней мере явно) вмешиваться в планы своих женатых и замужних детей, и в данном случае единственный способ решить непростую задачу – совместить уважение к независимости Мэй с потребностями мистера Уелланда – она видела в том, чтобы, проявив изобретательность, представить дело так, будто у нее самой нет ни одной «незанятой» минуты.
– Разумеется, я свожу папу на прогулку – уверена, что Ньюланд найдет чем заняться, – сказала Мэй тоном, деликатно намекнувшим мужу на недостаток у него чувства ответственности. Нежелание зятя хоть сколько-то дальновидно планировать свои дни было причиной постоянного огорчения для миссис Уелланд. За те две недели, которые они с Мэй уже провели под ее крышей, Арчер иногда на вопрос, на что он собирается потратить остаток дня, отвечал: «О, для разнообразия я, пожалуй, сберегу его, вместо того чтобы тратить…» А однажды, когда Мэй с матерью отправились на долго откладывавшийся тур визитов, он признался по их возвращении, что всю вторую половину дня провалялся на пляже под утесом, на котором стоит их дом.
– Ньюланд, похоже, никогда не заглядывает вперед, – как-то решила посетовать дочери миссис Уелланд. На что Мэй безмятежно ответила:
– Да, но это не имеет значения, потому что, когда у него нет какого-нибудь определенного дела, он читает книги.
– Ну да – как его отец! – согласилась миссис Уелланд, как бы смиряясь со столь странной наследственностью, и после этого вопрос о «безделье» Ньюланда в семье всегда тактично обходили стороной.
Тем не менее по мере приближения приема у Силлертонов Мэй – чтобы загладить вину за свои временные отлучки – начала проявлять естественную заботу о его времяпрепровождении, предлагая то поиграть в теннис у Чиверсов, то покататься на бофортовском паруснике.
– Я вернусь к шести, дорогой, ты же знаешь, папа никогда дольше не задерживается на прогулке, – сказала она, но успокоилась только тогда, когда Арчер сказал, что наймет экипаж и съездит на конезавод, чтобы присмотреть вторую лошадь для ее брогама. Они уже некоторое время подыскивали лошадь, и намерение Арчера выглядело таким уместным, что Мэй бросила на мать взгляд, словно бы говоривший: «Вот видишь, он умеет планировать свое время не хуже всех нас».
Идея поездки на конезавод созрела у Арчера в тот самый день, когда пришло приглашение Эмерсона Силлертона, но он ни с кем ею не поделился, словно в ней было что-то секретное и обнародование могло помешать ее осуществлению. Тем не менее он заранее позаботился о найме в платной конюшне экипажа с парой старых рысаков, которым, однако, было под силу преодолеть восемнадцать миль по ровной дороге, и в два часа, поспешно закончив ланч, вскочил в присланную за ним легкую коляску и отбыл.