– Я знаю, дорогая, знаю, – вздохнула миссис Арчер. – Такие вещи неизбежно, полагаю, происходят с тех пор, как людям стали требоваться развлечения, но я так и не смогла простить твою кузину мадам Оленскую за то, что она первой легализовала миссис Стразерс.
Внезапно молодая миссис Арчер залилась краской, что удивило ее мужа не меньше, чем остальных сотрапезников.
– О, Эллен… – пробормотала она тем же осуждающим и в то же время извиняющимся тоном, каким ее родители могли бы сказать: «Ох уж эти Бленкеры!»
Этот тон стал общепринятым при упоминании графини Оленской с тех пор, как она удивила и поставила родственников в неловкое положение, упрямо отвергнув предложения своего мужа, но, прозвучав из уст Мэй, он заставил Арчера задуматься, и он посмотрел на жену с чувством отчужденности, которое порой накатывало на него, когда она уж слишком чисто попадала в унисон со своим окружением.
Его мать, на сей раз не проявив своей обычной чуткости к перемене атмосферы беседы, продолжила:
– Я всегда считала, что такие люди, как графиня Оленская, которым довелось пожить в аристократическом обществе, должны помогать нам соблюдать социальные различия, а не игнорировать их.
Румянец не сходил с лица Мэй; судя по всему, он означал нечто большее, нежели просто осуждение недобросовестного отношения мадам Оленской к своим общественным обязанностям.
– Не сомневаюсь, что для иностранцев мы все – на один лад, – язвительно заметила мисс Джексон.
– Не думаю, что Эллен есть дело до общества, впрочем, никто точно не знает, до чего ей есть дело, – продолжила Мэй, пытаясь увести разговор в менее конкретную сферу.
– Ну да, ну да… – снова вздохнула миссис Арчер.
Все знали, что графиня Оленская больше не в милости у своей семьи. Даже ее преданная сторонница старая миссис Минготт была не в состоянии оправдать ее отказ вернуться к мужу. Минготты не заявляли во всеуслышание о своем осуждении – чувство семейной солидарности было превыше всего. Они просто, по словам миссис Уелланд, «позволили бедняжке Эллен самой найти свое место в жизни», каковое, как бы непостижимо и унизительно это ни было, находилось в мрачных глубинах, где торжествовали Бленкеры и «пишущая братия» отправляла свои малокультурные обряды. Трудно было поверить, но факт оставался фактом: несмотря на все свои возможности и привилегии, Эллен превратилась в типичную представительницу богемы. И это утвердило всех в мнении, что она совершила роковую ошибку, не вернувшись к графу Оленскому. В конце концов, место женщины – под крышей дома ее мужа, особенно после того, как она однажды покинула его при обстоятельствах, которые… в общем… ну, если у кого-то есть желание вникать в них…
– Мадам Оленская пользуется большим успехом у джентльменов, – сказала мисс Софи, всаживая стрелу с таким видом, будто на самом деле желала внести в разговор примирительную ноту.
– О, это опасность, от которой женщины вроде мадам Оленской никогда не застрахованы, – скорбно согласилась миссис Арчер, и на этом дамы, подобрав свои шлейфы, удалились в гостиную, между тем как Арчер и мистер Силлертон Джексон переместились в готическую библиотеку.
Устроившись у камина и вознаграждая себя за неудовлетворенность обедом изумительной сигарой, мистер Джексон разговорился.
– Если Бофорт потерпит крах, – объявил он, – последуют неприятные открытия.
Арчер мгновенно поднял голову; когда бы он ни услышал это имя, ему всегда отчетливо представлялась грузная фигура Бофорта в роскошной шубе и ботах, пробирающаяся сквозь снега Скайтерклиффа.
– Неотвратимо последуют, – продолжал мистер Джексон. – Причем открытия самого неприятного свойства. Далеко не все деньги он тратил на Регину.
– О, ну… наверное, все не так страшно, не правда ли? Я верю, что он выкрутится, – сказал молодой человек, желая сменить тему.
– Возможно, возможно… Я знаю, что сегодня он встречается с некими влиятельными людьми. Разумеется, – нехотя признал мистер Джексон, – есть надежда, что они прикроют его… во всяком случае, на этот раз. Не хотелось бы думать, что бедной Регине суждено провести остаток жизни на каком-нибудь убогом курорте для банкротов на задворках Европы.
Арчер промолчал. Суровое искупление, которого в конце концов требуют нечестно добытые деньги, казалось ему таким естественным – хоть и трагичным, – что его мысли, не задержавшись на печальной судьбе миссис Бофорт, переключились на более близкие ему вопросы. Что означал румянец, вспыхнувший при упоминании графини Оленской на лице Мэй?
Минуло четыре месяца с того дня в середине лета, который они с мадам Оленской провели вместе, с тех пор они не виделись. Он знал, что она вернулась в Вашингтон, в маленький дом, который они снимали там с Медорой. Однажды он написал ей несколько слов – спросил, когда они снова увидятся, но она еще более коротко ответила: «Еще не сейчас».
Больше они не связывались друг с другом; он воздвиг внутри себя некое святилище, в котором среди его тайных дум и мечтаний царила она. Мало-помалу именно в него переместилась его истинная жизнь и разумная деятельность; сюда он нес книги, которые читал, мысли и чувства, которые питали его, свои суждения и ви́дения. За пределами этого святилища, на подмостках повседневной жизни он действовал со все возраставшим ощущением нереальности и неудовлетворенности, совершая промахи против привычных предрассудков и традиционных взглядов, словно рассеянный человек, натыкающийся на мебель в собственной комнате. Отстраненный – вот определение, которое подходило ему теперь наилучшим образом: он был так далек от всех и всего, что непосредственно окружало его, что порой пугался, обнаруживая, что все это еще здесь, рядом.
Сейчас его вернуло к действительности покашливание мистера Джексона, означавшее, что тот готовился к новым разоблачениям.
– Я, разумеется, не знаю, насколько хорошо в семье вашей жены осведомлены о том, чтó люди говорят о… об отказе мадам Оленской принять последнее предложение ее мужа…
Арчер молчал, и мистер Джексон двусмысленно продолжил:
– Жаль… Действительно жаль, что она его отвергла.
– Жаль? Да почему же?
Мистер Джексон уставился на собственную ногу там, где носок без единой морщинки соединял ее с блестящей бальной туфлей.
– Ну, если рассуждать на самом низменном уровне, – на что она собирается теперь жить?
– Теперь?..
– Если Бофорт…
Арчер вскочил и с силой опустил кулак на край черного письменного стола. В двух чернильницах на медной подставке заплескались чернила.
– Что, черт возьми, вы имеете в виду, сэр?
Мистер Джексон, слегка переменив позу, обратил на пылающее лицо молодого человека безмятежный взгляд.
– Ну… мне известно из весьма авторитетного источника… собственно говоря, от самой старой Кэтрин, что семья весьма существенно урезала содержание графини Оленской, когда та решительно отказалась вернуться к мужу, а также она утратила право на деньги, выделенные ей в качестве приданого, к которым граф был готов снова предоставить ей доступ в случае ее возвращения. Так что же, черт возьми, вы, мой мальчик, имели в виду, когда спрашивали меня, что имею в виду я? – добродушно отбрил Арчера мистер Джексон.
Подойдя к камину, Арчер наклонился и стряхнул пепел за каминную решетку.
– Я ничего не знаю о личных делах мадам Оленской, но мне и не нужно это знать, чтобы быть уверенным, что ваши инсинуации…
– О, для начала они не мои, а Леффертса, – вставил мистер Джексон.
– Ах, Леффертса, который пытался волочиться за ней, но получил щелчок по носу! – презрительно выпалил Арчер.
– В самом деле? – обрадовался его собеседник, как будто добыча попалась в расставленную им ловушку. Он по-прежнему сидел сбоку от камина, и его тяжелый старческий взгляд держал лицо Арчера словно в стальных тисках. – Так-так. Жаль, что она не вернулась, прежде чем на Бофорта надвинулась косилка, – повторил он. – Если она вернется теперь, когда он рухнет, это только подтвердит общее впечатление, которое, кстати, разделяет отнюдь не только Леффертс.
– О, она не вернется, теперь это еще менее вероятно, чем когда бы то ни было! – Не успел Арчер закончить фразу, как снова почувствовал, что сказал именно то, чего ждал от него мистер Джексон.
Старик внимательно изучал его.
– Таково ваше мнение? Что ж, вам виднее. Однако всем известно, что те несчастные гроши́, которые еще остались у Медоры Мэнсон, – полностью в руках Бофорта, и как две слабые женщины смогут остаться на плаву, если потонет он, я не представляю. Конечно, мадам Оленская все еще способна улестить старую Кэтрин, которая была самой несгибаемой сторонницей ее возвращения, а Кэтрин, если захочет, может назначить ей любое содержание. Но все знают, как она не любит расставаться с деньгами, а из остальных членов семьи никто особо не заинтересован в том, чтобы мадам Оленская здесь оставалась.
Арчер кипел бесплодным гневом, пребывая в том состоянии, когда человек знает, что делает глупость, но не может остановиться. Он видел: мистера Джексона поразил тот факт, что ему неизвестно о разладе мадам Оленской с бабушкой и остальными родственниками, и старый джентльмен сделал собственные выводы насчет причин исключения Арчера из семейного совета. Это должно было предостеречь Арчера, но намеки на Бофорта довели его до безрассудства. Тем не менее он взял себя в руки – если не ради собственной безопасности, то в силу того, что мистер Джексон находился под крышей его матери, а следовательно, являлся и его гостем, а законы гостеприимства старый Нью-Йорк соблюдал свято, и было совершенно непозволительно доводить какие бы то ни было дискуссии с гостями до ссоры.
– Не пора ли нам подняться наверх и присоединиться к моей матушке, – сухо предложил он, когда мистер Джексон стряхнул в пепельницу последний столбик пепла со своей сигары.
По дороге домой Мэй была странно молчалива; не видя ее в темноте, он тем не менее чувствовал, что на ее лице еще пылает зловещий румянец. Что означала эта угроза, он догадаться не мог, но ему было достаточно того, что ее вызвало упоминание имени мадам Оленской.