Поезд приближался с лязгом и ревом, вот он медленно вполз под своды вокзала, словно монстр, волокущий добычу в свою берлогу. Арчер стал пробиваться вперед, расталкивая толпу локтями и скользя взглядом по окнам высоко посаженных вагонов. А потом вдруг он увидел бледное и удивленное лицо мадам Оленской рядом с собой и снова с горечью осознал, что совсем забыл, как она выглядит.
Они шагнули навстречу друг другу, их ладони соприкоснулись, он продел ее руку себе под локоть.
– Сюда… У меня там экипаж, – сказал он.
После этого все пошло так, как он себе представлял. Он помог ей подняться в коляску, поставил вещи; как смутно вспоминалось ему потом, должным образом успокоил ее относительно состояния ее бабушки и дал краткий отчет о ситуации с Бофортами (его поразило, с каким сочувствием она отозвалась: «Бедная Регина!»). Тем временем брогам с трудом выбрался из привокзальной сутолоки, и они медленно поползли по скользкой наклонной дороге к пристани в окружении опасно раскачивающихся угольных повозок, шарахающихся лошадей, потрепанных почтовых фургонов и пустого катафалка – ох уж этот катафалк! Когда они проезжали мимо него, она закрыла глаза и вцепилась в руку Арчера.
– О, только не это! Бедная бабушка!
– Нет-нет, ей гораздо лучше, она уже почти здорова. Все, он уже позади! – воскликнул Арчер, словно это существенно меняло дело. Ее ладонь так и осталась в его руке, и когда брогам въехал по сходням на паром, он склонился, расстегнул пуговицу на ее плотно облегавшей кисть коричневой перчатке и поцеловал ее запястье так, словно припадал губами к реликвии. Она с едва заметной улыбкой отняла руку, и он сказал:
– Вы не ожидали увидеть меня сегодня?
– О нет.
– Я собирался в Вашингтон, чтобы повидаться с вами. Все уже было готово… Мы чуть не разминулись.
– О! – воскликнула она испуганно, как будто они едва избежали опасности.
– Знаете, а я ведь почти забыл вас.
– Забыли меня?
– То есть как бы это объяснить?.. Я… это всегда повторяется. Каждый раз при встрече мне кажется, что я вижу вас впервые.
– О да, я понимаю. Понимаю!
– То есть… вы тоже? Вам тоже так кажется? – настаивал он.
Она кивнула, глядя в окно.
– Эллен… Эллен… Эллен!
Она не отозвалась, и он сидел молча, вглядываясь в ее профиль, становившийся почти неразличимым на фоне исчерченных летящими снежинками сумерек за окном. Интересно, что она делала все эти четыре долгих месяца? – думал он. В сущности, они так мало знали друг о друге! Драгоценные минуты утекали, но он забыл все, что хотел ей сказать, и мог только беспомощно размышлять о тайне их отдаленности и их близости, тайне, которую, казалось, символизировало то, что они сидели так близко и в то же время не решались посмотреть друг другу в глаза.
– Какой милый экипаж! Это брогам Мэй? – спросила она, резко отвернувшись от окна.
– Да.
– Значит, это она послала вас встретить меня? Как мило с ее стороны!
Он не сразу нашелся с ответом, потом выпалил:
– На следующий день после нашей встречи в Бостоне ко мне приходил секретарь вашего мужа.
В своем коротком письме к ней он даже не намекнул на визит мсье Ривьера и намеревался навсегда похоронить этот инцидент в своей душе. Но ее упоминание о том, что они едут в экипаже его жены, спровоцировало его на ответный удар: посмотрим, мол, будет ли ей так же «приятно» услышать от него о Ривьере, как ему от нее – о Мэй! Как и в других случаях, когда он пытался выбить ее из состояния обычной невозмутимости, она не выказала никаких признаков удивления, и он сделал вывод: «Значит, он ей написал».
– Мсье Ривьер приходил к вам?
– Да. Разве вы не знали?
– Нет, – просто ответила она.
– И вы не удивлены?
Она замялась.
– Почему я должна быть удивлена? Он обмолвился в Бостоне, что знаком с вами, что вы встречались, кажется, в Англии.
– Эллен… я должен кое-что спросить у вас.
– Да?
– Я собирался спросить об этом сразу после нашей с ним встречи, но не хотел доверять такой вопрос бумаге. Это Ривьер помог вам уехать… когда вы оставили мужа?
Его сердце колотилось так, что он едва не задыхался. Неужели и эти слова она встретит с той же невозмутимостью?
– Да, я перед ним в большом долгу, – ответила она спокойно, без намека на дрожь в голосе.
Тон ее был таким естественным, почти равнодушным, что смятение Арчера улеглось. Ей снова удалось простотой поведения заставить его почувствовать себя глупо приверженным условностям как раз тогда, когда он считал, что распрощался с ними навсегда.
– Вы самая честная женщина из всех, кого я встречал! – воскликнул он.
– Ну что вы! Вероятно, лишь одна из наименее суетных, – ответила она, и он угадал улыбку в ее голосе.
– Называйте как хотите, но вы видите вещи такими, каковы они есть.
– О… приходится. Мне довелось посмотреть в лицо Горгоне.
– Но вас это не ослепило! Вы увидели, что она – просто старое пугало, как все другие.
– Она не ослепляет, она иссушает слезы.
Ее ответ остановил мольбу, готовую было сорваться с его уст. Казалось, он исходил из глубин опыта, ему недоступных. Медленное движение парома прекратилось, он ткнулся в бревна слипа[84] с такой силой, что брогам тряхнуло, и Арчера с мадам Оленской бросило навстречу друг другу. Дрожа, молодой человек ощутил прикосновение ее плеча и обнял ее.
– Если вы не слепы, то должны видеть, что дальше так продолжаться не может, – сказал он.
– Что не может продолжаться?
– То, что мы вместе – и не вместе.
– Да. Вам не следовало приезжать сегодня, – ответила она срывающимся голосом и вдруг, повернувшись к нему, обвила его шею руками и прижала губы к его губам. В этот самый момент брогам начал движение, и газовый фонарь снаружи осветил окно. Она отпрянула от него, и они сидели молча и неподвижно все то время, пока брогам пробивался через скопление экипажей на паромной пристани. Когда они выехали на улицу, Арчер торопливо заговорил:
– Не бойтесь меня, не надо забиваться в угол. Сорванный тайком поцелуй – не то, что мне нужно. Смотрите, я не касаюсь даже вашего рукава. Не думайте, будто я не понимаю, что вы не желаете, чтобы возникшее между нами чувство вылилось в банальную тайную любовную связь. Еще вчера я бы так не сказал, потому что, когда мы в разлуке и я мечтаю о встрече, все мои мысли сгорают в пламени желания. Но вот вы здесь, и я вижу, что вы для меня – нечто большее, чем то, что я лелеял в памяти, и что мне нужно от вас гораздо больше, нежели час-другой наедине время от времени с томительными ожиданиями в промежутках, что я могу сидеть рядом с вами совершенно неподвижно, как сейчас, с совсем иным ви́дением нашего будущего, просто спокойно веря, что оно сбудется.
Некоторое время она молчала, потом почти шепотом спросила:
– Что вы имеете в виду, говоря «веря, что оно сбудется»?
– Ну… вы ведь тоже знаете, что сбудется, правда?
– Ваше ви́дение, в котором мы вместе? – Она вдруг неудержимо расхохоталась. – Подходящее же место вы выбрали, чтобы сообщить мне об этом!
– Вы имеете в виду то, что мы находимся в экипаже моей жены? Тогда давайте выйдем и пойдем пешком. Надеюсь, вы не против небольшого снега?
Она снова рассмеялась, уже не так резко.
– Нет, мы не выйдем и не пойдем пешком, потому что мой долг как можно скорее добраться до бабушки. И вы останетесь рядом со мной, и мы будем рассматривать не видения, а реальность.
– Не понимаю, что вы подразумеваете под реальностью. Для меня единственная реальность – то, что здесь и сейчас.
Она встретила его слова долгим молчанием, во время которого брогам проехал по темной боковой улице и выкатил на ярко освещенную Пятую авеню.
– Значит, вы решили, что я стану вашей любовницей, поскольку быть вашей женой я не могу? – спросила наконец она.
Откровенность ее вопроса покоробила Арчера: женщины его круга избегали этого слова, даже когда разговор вращался непосредственно вокруг соответствующей темы. Он заметил, что мадам Оленская произнесла его так, словно в ее лексиконе это было самое что ни на есть заурядное слово, и задался вопросом, не использовалось ли оно совершенно свободно в ее присутствии в той ужасной жизни, от которой она бежала. Он резко выпрямился и, запинаясь, ответил:
– Я решил… я хочу уехать вместе с вами туда, где таких слов… таких понятий… не будет существовать. Где мы станем просто двумя человеческими существами, которые любят друг друга, для которых в другом – вся его жизнь, а все остальное не имеет значения.
Она сделала глубокий вдох и снова рассмеялась.
– Ах, мой дорогой, и где же оно, это место? Вы когда-нибудь там бывали? – спросила она и, поскольку он угрюмо молчал, продолжила: – Я знавала многих, пытавшихся найти его, и, поверьте, все они по ошибке сходили на промежуточных станциях, в таких местах, как Болонья, или Пиза, или Монте-Карло, и ничто там не отличалось от старого мира, который они покинули, новый был всего лишь меньше размерами, тусклее и распущенней.
Он никогда не слышал, чтобы она говорила в таком тоне, и вспомнил фразу, произнесенную ею чуть раньше.
– Да, похоже, Горгона действительно иссушила ваши слезы, – сказал он.
– Она еще и открыла мне глаза. Это заблуждение, будто она ослепляет людей. То, что она делает, прямо противоположно: она закрепляет им веки, чтобы их глаза больше никогда не ведали блаженной темноты. Кажется, в Китае существует такая пытка? Должна существовать. Ах, поверьте мне, страна, о которой вы грезите, – маленькая и жалкая!
Экипаж пересек Сорок вторую улицу, коренастая упряжная лошадь Мэй несла их так, словно была кентуккийским рысаком. Арчер задыхался от сознания, что время бежит и слова тратятся впустую.
– Тогда какой план предложили бы для нас вы? – спросил он.
– Для нас? Но никаких нас не существует. Мы близки друг другу, только если остаемся на расстоянии. Тогда мы можем быть самими собой. Во всех иных случаях мы всего лишь Ньюланд Арчер, муж кузины Эллен Оленской, и Эллен Оленская, кузина жены Ньюланда Арчера, пытающиеся быть счастливыми за спинами людей, которые им верят.