После недолгой паузы Арчер почувствовал, что должен предложить:
– Заедем вместе сегодня во второй половине дня?
Лицо его жены просияло, но она, не задумываясь, ответила:
– О, поезжай лучше один. Бабушке надоедает изо дня в день видеть одни и те же лица.
Когда Арчер звонил в дверь дома миссис Минготт, сердце его бешено колотилось. Больше всего на свете ему хотелось приехать сюда одному, потому что он был уверен, что в этом случае ему выпадет шанс перекинуться несколькими словами с графиней Оленской наедине. Он решил ждать, пока такой шанс не представится сам собой, и вот он представился: там, за дверью, за портьерами из желтого дамаста, в первой же комнате за холлом, она наверняка ждет его, еще минута – и он увидит ее и сможет с ней поговорить, перед тем как она проводит его в комнату больной.
Арчер хотел задать ей только один вопрос, после чего образ его действий будет окончательно определен. Он всего лишь желал узнать точную дату ее возвращения в Вашингтон, вряд ли она откажет ему в ответе.
Но в желтой гостиной его ждала только горничная-мулатка. Ее белые зубы сияли, как клавиатура рояля. Она раздвинула двери и проводила его к старой Кэтрин.
Старуха сидела возле кровати в огромном, похожем на трон кресле. Рядом, на тумбочке из красного дерева стояла литая бронзовая лампа под украшенным чеканкой абажуром, затененная зеленой бумажной ширмой. Ни книги, ни газеты, ни женского рукоделия не лежало в пределах ее досягаемости: единственным, к чему миссис Минготт всегда проявляла интерес, были разговоры, и она никогда даже не притворялась, будто занимается вышиванием.
Арчер не заметил в ее внешности ни малейших последствий удара. Разве что была она чуть бледней, да чуть больше обозначились складки ее тучного тела. В домашнем чепце, крахмальным бантом подвязанном между первыми двумя подбородками, и муслиновом платке, крест на крест перехватывавшим глыбу ее груди, обтянутой лиловым халатом, она выглядела как собственная добродушная прародительница, явно не чуждая радостям чревоугодия.
Она протянула маленькую ручку, покоившуюся в ложбине между ее гигантскими коленями, словно маленькое домашнее животное, позвонила в колокольчик и приказала появившейся горничной:
– Никого ко мне не пускать! Если приедут мои дочери, скажи, что я сплю.
Горничная исчезла, и старая дама повернулась к своему внучатому зятю.
– Ну как я вам, мой дорогой? Ужасно выгляжу? – игриво спросила она, пытаясь дотянуться до муслиновых оборок на своей необъятной груди. – Дочери говорят, что в моем возрасте это не имеет значения, – как будто уродство не имеет тем большее значение, чем труднее его скрыть!
– Дорогая, вы выглядите прекрасней, чем всегда! – ответил Арчер, подыгрывая ей. Она рассмеялась, откинув назад голову.
– Конечно, но не так прекрасно, как Эллен! – вдруг выпалила она, озорно подмигнув ему, и прежде, чем он успел ответить, добавила: – Разве не была она прекрасна в тот день, когда вы сопровождали ее на пароме?
Он рассмеялся, а она продолжила:
– Уж не потому ли, что вы ей это сказали, она высадила вас из кареты? В моей молодости кавалеры не бросали хорошеньких женщин на дороге, если только их не прогоняли! – Она фыркнула и, оставив шутливый тон, произнесла почти жалобно: – Как жаль, что она не вышла замуж за вас, я всегда ей это советовала. Тогда мне не о чем было бы волноваться. Но кто заботится о том, чтобы избавить бабушку от волнений?
Арчер уж было подумал, не затуманила ли ей болезнь мозги, но она вдруг заговорила серьезно и откровенно:
– Так или иначе, теперь дело улажено: она будет жить у меня, что бы ни говорили остальные члены семьи! Пяти минут не прошло, как она приехала, а я уже была готова просить ее об этом на коленях – если бы, конечно, видела, где находится пол, чего не случалось со мной уже лет двадцать.
Арчер молчал, и она продолжила:
– Все они – и Ловелл, и Леттерблэр, и Августа Уелланд, и все остальные – старались меня убедить, как вам, конечно, известно, чтобы я не сдавалась, чтобы урезала ее содержание, пока она не поймет, что ее долг – вернуться к Оленскому. И когда секретарь, или кто он там, явился от графа с последними предложениями, выгодными, надо признать, предложениями, они решили, что уже уговорили меня. В конце концов, брак есть брак и деньги есть деньги, и то, и другое по-своему полезно – я и сама не знала, что отвечать. – Она прервалась и сделала глубокий вдох, словно ей стало трудно говорить. – Но стоило мне ее увидеть, и я сказала: «Птичка ты моя милая! Снова запереть тебя в эту клетку? Никогда!» И теперь решено, что она поселится здесь и будет ухаживать за своей бабушкой, покуда бабушка жива и нуждается в уходе. Не самая веселая для нее перспектива, но она ничего не имеет против. И, разумеется, я велела Леттерблэру выплачивать ей достойное содержание.
У Арчера кровь бурлила в жилах, когда он слушал ее, но, пребывая в душевном смятении, он не мог понять, хорошая это новость или плохая. Он так решительно нацелился на курс, которому намеревался неотступно следовать, что ему трудно было сразу перестроить ход мыслей. Однако постепенно им овладело восхитительное чувство, что трудности отступают и чудом появляются новые возможности. Раз Эллен изъявила готовность жить у бабушки, то наверняка потому, что осознала невозможность расстаться с ним. Таков был ее ответ на его последнюю мольбу: если она и не решилась на крайний шаг, к которому он ее побуждал, то во всяком случае согласилась на полумеру. Он ухватился за эту мысль с невольным облегчением человека, который был готов рискнуть всем и вдруг ощутил сладкий соблазн безопасности.
– Она не смогла бы вернуться – это невозможно! – воскликнул он.
– Ах, мой дорогой, я всегда знала, что вы – на ее стороне, поэтому и послала сегодня за вами и поэтому сказала вашей хорошенькой женушке, когда она предложила приехать вместе с вами: «Нет, дорогая, я мечтаю увидеть Ньюланда и не желаю ни с кем делить радость встречи». Потому что, видите ли… – Она откинула голову настолько, насколько позволяли многоступенчатые складки на шее, и посмотрела ему прямо в глаза. – Видите ли, борьба еще не окончена. Семья не хочет видеть Эллен здесь и утверждает, будто ей удалось меня уговорить только потому, что я старая слабая женщина, к тому же больная. Пока я еще действительно недостаточно окрепла, чтобы победить их в одиночку, так что придется вам сделать это за меня.
– Мне? – пробормотал Арчер.
– Вам. А почему бы нет? – выпалила она в ответ, и взгляд ее круглых глаз вдруг сделался острым, как перочинный ножик. Ее рука вспорхнула с подлокотника и вцепилась в тыльную сторону его ладони маленькими бледными коготками, похожими на птичьи. – Почему нет? – требовательно повторила она.
Под ее испытующим взглядом Арчер взял себя в руки.
– Но я в таком деле не в счет, я слишком незначителен…
– Вы – партнер Леттерблэра, не так ли? Вам придется действовать через него. Если, конечно, у вас нет возражений, – не сдавалась она.
– О, моя дорогая, не сомневаюсь, вы справитесь с ними всеми и без моей помощи, но, если она вам потребуется, я всегда в вашем распоряжении, – заверил ее Арчер.
– Тогда все в порядке! – выдохнула она и, улыбнувшись ему с мудрой старческой хитрецой, добавила: – Я всегда знала, что вы на нашей стороне, потому что они никогда не ссылаются на ваши слова, когда говорят о том, что ее долг – вернуться домой.
Он внутренне поежился от ее пугающей проницательности, ему очень хотелось спросить: «А Мэй? Ее они цитируют?», но он счел, что безопасней не затрагивать этот вопрос.
– А мадам Оленская? Когда я смогу ее увидеть? – спросил он.
Старуха хмыкнула, зажмурилась и состроила лукавую гримасу.
– Не сегодня. Хорошего понемножку. Мадам Оленской сейчас нет. – Он вспыхнул от досады, и она пояснила: – Уехала моя девочка, отправилась в моей карете навестить Регину Бофорт.
Она помолчала для пущего эффекта.
– Вот как она уже мною вертит. На следующий же по приезде день надела свою лучшую шляпку и совершенно невозмутимо заявила, что собирается к Регине Бофорт. «Не знаю такой, кто это?» – спросила я. А она в ответ: «Она твоя внучатая племянница и самая несчастная женщина на свете». Я ей: «Она – жена негодяя», а она: «Ну и что? Я – тоже, и тем не менее вся моя семья желает, чтобы я к нему вернулась». На это мне нечего было возразить, и я ее отпустила. А потом однажды она сказала, что на улице сильный дождь, пешком идти невозможно, и попросила у меня карету. «Зачем?» – спросила я, а она ответила: «Чтобы поехать навестить кузину Регину». Кузину! Я посмотрела в окно, увидела, что никакого дождя нет и в помине, но поняла ее и разрешила взять карету… В конце концов, Регина – смелая женщина, такая же, как Эллен, а я всегда высоко ценила смелость во всем.
Арчер склонился и прижался губами к маленькой ручке, все еще лежавшей на тыльной стороне его ладони.
– Ну-ну! Интересно, чью руку вы представляете себе на месте моей, молодой человек? Надеюсь, руку вашей жены? – насмешливо поинтересовалась она, а когда он уже уходил, крикнула ему вслед:
– Передайте ей, что бабушка ее любит, но я бы не посвящала ее в содержание нашего разговора.
Арчера ошеломила услышанная от старой Кэтрин новость. То, что мадам Оленская поспешно явилась из Вашингтона по зову бабушки, было совершенно естественно, но то, что она решила остаться под ее крышей – особенно теперь, когда здоровье миссис Минготт почти полностью восстановилось, – объяснить было не так легко.
Арчер был уверен, что решение мадам Оленской не было вызвано изменением ее финансовой ситуации. Он знал точную цифру скромного содержания, которое муж назначил ей после того, как они расстались. Без дополнительных вливаний со стороны бабушки на него едва можно было прожить, по крайней мере, в том смысле, какой вкладывали в это слово Минготты, а теперь, когда Медора Мэнсон, с которой жила Эллен, разорилась, две женщины едва ли смогли бы су