[88].
Найдя для себя это меланхолическое убежище, они уселись на диван, овально изгибавшийся вокруг центрального парового радиатора, и некоторое время молча созерцали спасенные фрагменты Трои в застекленных витринах из псевдоэбенового дерева.
– Странно, – сказала мадам Оленская, – я никогда прежде здесь не бывала.
– Когда-нибудь, полагаю, это будет великий музей.
– Да, – рассеянно согласилась она, встала и пересекла зал. Арчер, продолжая сидеть, наблюдал, с какой легкостью двигается ее фигура, девичьи очертания которой угадывались даже под тяжелыми мехами, как колышется перо цапли, изящно украшающее ее меховую шляпу, и как по обе стороны от нее на щеки спускаются темные локоны, напоминая вьющиеся виноградные лозы. Как обычно, он словно видел ее впервые и жадно впитывал прелестные детали внешности, делавшие ее неповторимой. Наконец он тоже поднялся и подошел к витрине. Ее стеклянные полки были уставлены мелкими, собранными из черепков экспонатами – с трудом опознаваемыми предметами домашнего обихода, украшениями и безделушками из стекла, глины, обесцветившейся бронзы и других потускневших от времени материалов.
– Как жестоко, – сказала она, – что со временем все утрачивает свое значение – как эти вещицы, бывшие некогда важными и необходимыми для каких-то давно забытых людей, а теперь их приходится разглядывать под увеличительным стеклом, гадать, для чего они были предназначены, и зачастую писать на табличке: «Назначение неизвестно».
– Да, но пока…
– О, пока…
Сейчас, когда она стояла рядом, в своей длинной котиковой шубе, спрятав руки в маленькую круглую муфту, со спускавшейся до кончика носа прозрачной вуалью, напоминавшей маску, и букетиком подаренных им фиалок, приколотых на груди и трепетавших от ее порывистого дыхания, казалось невероятным, что эта чистая гармония линий и красок когда-нибудь тоже подвергнется воздействию глупого закона старения.
– Пока значение имеет все, что связано с вами, – сказал он.
Она задумчиво посмотрела на него и вернулась к дивану. Он сел рядом и молча ждал; но внезапно послышались шаги, звук которых эхом разносился по пустым залам, и он осознал, что время уходит.
– Так что вы хотели мне сказать? – спросила она, как будто почувствовав то же самое.
– Что я хотел вам сказать? – повторил он. – Думаю, вы остались в Нью-Йорке, потому что испугались.
– Испугалась?
– Моего приезда в Вашингтон. – Она уставилась на свою муфту, и он заметил, что ее спрятанные в ней руки беспокойно зашевелились. – Это так?
– Ну… да, – ответила она.
– Значит, вы знали? Знали, что…
– Да, знала.
– Ну и? – не отставал он.
– Ну и решила, что так лучше. Ведь правда? – ответила она с долгим вопрошающим вздохом.
– Лучше?..
– Так мы причиним меньше горя другим. Разве не этого вы всегда хотели?
– Вы имеете в виду – чтобы вы были в пределах досягаемости и одновременно недостижимы? Чтобы встречаться с вами вот так, украдкой? Это как раз противоположно моему желанию. Я уже говорил вам, чего хочу на самом деле.
Она замялась.
– И вы по-прежнему думаете, что так – хуже?
– В тысячу раз! – Он помолчал. – Я мог бы солгать вам, но правда заключается в том, что я нахожу это отвратительным.
– О! Я тоже, – воскликнула она с облегчением.
Он вскочил в нетерпении.
– Тогда моя очередь спросить: зачем же, ради всего святого, вы сказали, что «так лучше»?
Она повесила голову, продолжая сжимать и разжимать руки внутри муфты. Шаги приблизились, и через зал безучастно, словно призрак через некрополь, проследовал смотритель в форменном кепи. Они оба, как по команде, уставились в витрину напротив, а когда официальное лицо растворилось в перспективе зала мумий и саркофагов, Арчер продолжил:
– Что означало ваше «лучше»?
Вместо того чтобы ответить, она пробормотала:
– Я обещала бабушке остаться с ней, потому что мне казалось, что так я буду в большей безопасности.
– Безопасности от меня? – Она чуть склонила голову, не глядя на него. – От любви ко мне?
Ее профиль оставался неподвижным, но он увидел слезу, выкатившуюся из-под ее ресниц и осевшую на вуали.
– От того, чтобы нанести непоправимый вред. Давайте не будем вести себя как все другие!
– Какие другие? Я не претендую на исключительность. Меня снедают те же желания и мечты.
Она в ужасе взглянула на него, щеки ее порозовели.
– То есть… я стану вашей, а потом вернусь домой? – произнесла она неожиданно четким тихим голосом.
Кровь бросилась ему в лицо.
– Милая вы моя! – сказал он, не двигаясь с места. Казалось, будто он держит в ладонях собственное сердце, словно полную чашу, готовую пролиться от малейшего колебания.
Наконец до него дошла ее последняя фраза, и лицо его омрачилось.
– Вернетесь домой? Что вы имеете в виду под «домом»?
– Домой к моему мужу.
– И вы думаете, что я отвечу на это «да»?
Она подняла на него горестный взгляд.
– Но какой еще у меня выход? Я не могу оставаться здесь и лгать людям, которые были ко мне добры.
– Вот поэтому-то я и прошу вас уехать вместе со мной!
– И сломать жизни тем, кто помог мне восстановить мою?
Вскочив, Арчер смотрел на нее сверху вниз в невыразимом отчаянии. Сказать: «Да, станьте моей, хотя бы однажды» было нетрудно. Он знал, что, согласившись, она полностью отдастся в его власть, и ему не составит труда уговорить ее не возвращаться к мужу.
Но что-то мешало этим словам сорваться с его губ. Ее бескомпромиссная честность делала немыслимой для него любую попытку заманить ее в банальную ловушку. «Если я склоню ее отдаться мне, – думал он, – мне придется ее потерять». А этого он не мог себе даже представить.
Но, глядя на тень ресниц на ее мокрой щеке, он снова засомневался.
– В конце концов, – снова начал он, – мы имеем право на собственную жизнь… Какой смысл пытаться достичь невозможного? Вы настолько лишены предрассудков в некоторых вещах, настолько привычны, по вашим собственным словам, смотреть в глаза Горгоне, что я не понимаю, почему вы боитесь проявить такую же смелость в нашем случае и увидеть ситуацию такой, какова она есть, – если, конечно, не считаете, что она не стоит жертв.
Она встала, нахмурившись и сжав губы.
– Что ж, можно и так сказать, – вымолвила она наконец и, взглянув на часики, висевшие на цепочке у нее на шее, добавила: – Мне пора идти.
Она повернулась и сделала шаг к выходу, но он поймал ее за запястье.
– Хорошо, пусть будет так. Один раз – так один, – сказал он. При мысли о том, что предстоит потерять ее, у него все поплыло перед глазами. Секунду-другую они смотрели друг на друга почти враждебно. – Когда? Завтра?
Она замялась.
– Послезавтра.
– Милая моя!.. – снова взмолился Арчер.
Она высвободила руку, но еще несколько мгновений они продолжали смотреть друг другу в глаза. Ее лицо, сильно побледневшее, озарял глубокий внутренний свет. Его охватил благоговейный трепет: он никогда прежде не видел зримого воплощения любви.
– Ах, я уже опаздываю, до свидания. Нет, не идите за мной! – воскликнула она и поспешила к выходу из зала, словно испугавшись ответного сияния в его глазах. На пороге она остановилась и, обернувшись, коротко взмахнула рукой.
Арчер возвращался пешком, один. Когда он добрался до дома, уже стемнело, он окинул взглядом знакомую обстановку холла, и ему показалось, что он смотрит на нее с того света.
Услышав его шаги, горничная взбежала по ступенькам, чтобы зажечь свет на верхней площадке.
– Миссис Арчер дома? – спросил он.
– Нет, сэр, миссис Арчер уехала в карете после ланча и еще не вернулась.
С чувством облегчения он вошел в библиотеку и рухнул в кресло. Войдя вслед за ним, горничная зажгла настольную лампу и поворошила тлевшие угли в камине. После ее ухода он продолжал сидеть неподвижно, упершись локтями в колени, положив подбородок на сложенные ладони и уставившись на раскаленную решетку.
Он сидел, ни о чем не думая, не замечая времени, в глубоком мрачном оцепенении, словно жизнь его замерла. «Случилось то, что должно было случиться… то, что должно было случиться», – мысленно повторял он, чувствуя себя зажатым в тисках судьбы. То, о чем он мечтал, так разительно отличалось от действительности, что от сознания этого несоответствия его пронизывал почти смертельный холод.
Открылась дверь, и вошла Мэй.
– Я ужасно задержалась. Но ты ведь не волновался, правда? – сказала она и положила руку ему на плечо с нежностью, какой не часто баловала его.
Он удивленно поднял голову.
– Уже так поздно?
– Восьмой час. Ты, наверное, заснул! – рассмеялась она и, вынув булавки, швырнула на диван бархатную шляпку. Она была бледней обычного, но вся искрилась от непривычного воодушевления. – Я проведывала бабушку и уже собиралась уходить, когда с прогулки вернулась Эллен, я осталась, и мы с ней долго проговорили. Сто лет мы так хорошо не разговаривали с ней… – Она плюхнулась на свое обычное место – в кресло напротив – и пригладила растрепавшиеся волосы. Видимо, она ждала, что он что-нибудь скажет, но поскольку он молчал, продолжила с улыбкой, показавшейся Арчеру неестественно оживленной:
– У нас получился действительно хороший разговор. Она была так мила – прямо как та, прежняя Эллен. Боюсь, в последнее время я была к ней не совсем справедлива. Порой я думала…
Арчер встал и прислонился к каминной полке, подальше от света.
– И что же ты думала? – спросил он, поскольку она замолчала.
– Знаешь, возможно, я судила ее слишком строго. Она ведь не такая, как мы, – по крайней мере, внешне. Общается со странными людьми… порой кажется, что она намеренно привлекает к себе внимание. Полагаю, к такому образу жизни она привыкла в стремительном европейском обществе. Без сомнения, мы кажемся ей смертельно скучными. Но я не хочу быть к ней несправедлива.