значимой независимо от логического или вещественного значения. ‹…› Поэтому он любит названия, фамилии, имена и проч. – тут открывается простор для такого рода артикуляционной игры [Эйхенбаум, 1919: 153].
Признавая существенность эмпирического факта, обнаруженного и зафиксированного И. Е. Мандельштамом, следует признать и то, что в статье Эйхенбаума этот факт приобретает продуктивный теоретический контекст. Так что Бахтин, как и другие исследователи после Эйхенбаума, получает примеры сравнительного анализа языка Рабле и Гоголя, взятые из книги И. Е. Мандельштама, не в исходной позитивистской методологии, а в строгой концептуальной системе формальной поэтики. То, что это именно так, подтверждается, в частности, проблемным рядом исследования Бахтина – специальным вниманием к изучению артикуляционных средств языковой игры, мимическому и звуковому жесту. Выстраивая собственную концепцию стиля Гоголя, Бахтин не может полностью освободиться от теоретической повестки, заданной исследованием «по „формальному методу“».
Сказанное не означает, конечно, что Бахтин был знаком с наблюдениями И. Е. Мандельштама исключительно по статье Эйхенбаума. Для Бахтина не менее важно и другое замечание И. Е. Мандельштама, в котором сравнивается использование обсценной лексики в именах и названиях у Рабле и Гоголя:
Как бы ни были сами по себе имена смешны, просто как необычное сочетание звуков, они однако не всегда стоят на первой ступени грубого юмора, потому что они весьма часто, как форма, соответствуют известному содержанию. Во всяком случае Гоголь не переходит пределов литературного приличия; а если поставить его фамилии рядом с именами, какие придумывает напр. Рабелэ, то придется признать большую умеренность в употреблении слов и названий так называемого нецензурного свойства: стоит припомнить такие напр. как капитан Morpiaille, судья Baisecul Humeresse, придворного Trepelu и т. д. в сравнении с которыми Гоголевские Свербигуз и Голопуз окажутся «благородного» происхождения, при изумительной силе выразительности, а, напр. город «Тьфуславль» – даже скромным [Мандельштам, 1902: 252–253].
В эстетическом повороте проблемы «Рабле и Гоголь» Бахтин на новых основаниях возвращается к теоретическим идеям 1910-х годов и в своих исследованиях стиля опирается в первую очередь на металингвистический принцип школы Карла Фосслера, которую вслед за В. М. Жирмунским называют также школой «эстетической лингвистики». Полагая «правильную постановку проблемы стиля» «одной из важнейших проблем эстетики» [Бахтин, 2003, 1: 279], Бахтин, в традиции школы Фосслера, рассматривает стиль писателя как выражение его манеры «видеть вещи».
Важнейшее значение для стилистики Бахтина, как при исследовании языка Достоевского в 1920-е годы, так и при исследовании языка Рабле в конце 1930-х – первой половине 1940-х, имели труды Лео Шпитцера. В начале 1940-х годов Бахтин переносит методы и понятия, выработанные Шпитцером для изучения языка Рабле, на исследование стиля Гоголя.
Вслед за Шпитцером он считает стилистической доминантой Рабле «нарочитую словесную бессмыслицу», основанную на презрении к готовым словесным формам, к пониманию поэзии как готовой и данной. Вслед за Шпитцером в качестве одного из ключевых терминов для описания стиля Рабле использует понятие «кокалан» («coq-à-l’âne»)[282]. Нарочитая словесная бессмыслица разрушает привычные связи, благодаря чему «границы между вещами и явлениями совершенно стираются и гротескный облик мира выступает с большей резкостью»:
В условиях коренной ломки иерархической картины мира и построения новой картины его, в условиях перещупывания заново всех старых слов, вещей и понятий, – «coq-à-1’âne», как форма, дававшая временное освобождение их от всех смысловых связей, как форма вольной рекреации их, имела существенное значение [Бахтин, 2008, 4(1): 446].
Школа Фосслера полагала Рабле исключительным писателем, изучение языка которого позволяет осуществить теоретический прорыв. Того же мнения придерживался и Бахтин в наброске «К философским основам гуманитарных наук»:
Рабле проливает свет и на очень глубокие вопросы происхождения, истории и теории художественной прозы. Эти вопросы мы и выделяем здесь попутно и можем дать их предварительную формулу: прозвище, профанация , межа языков и т. п. Систематически и на расширенном материале мы предполагаем разработать эти вопросы в другом месте [Бахтин, 1996, 5: 10].
Завершенной систематической разработки эти проблемы не получили, мы можем судить лишь о планах и направлении исследования, преимущественно по черновикам и наброскам первой половины 1940-х годов.
Ключевым понятием стилистики прозаических жанров в исследованиях Бахтина 1940-х годов становится понятие «многоязычие» – металингвистическая категория, характеризующая становление диалогических отношений в истории романного слова. Как у Эйхенбаума прием артикуляционной игры, примером которого может служить наблюдение И. Е. Мандельштама, сопоставившего поэтику имен и названий у Рабле и Гоголя, является одним из элементов теории сказа, так у Бахтина изучение стиля Рабле и Гоголя встраивается в концепцию многоязычия как теорию прозаического языка.
Термин «многоязычие» появляется в работах о романе середины 1930-х годов. Однако если в статье 1934–1935 годов «Слово в романе» Бахтин говорит только об одном аспекте «многоязычия» – о внутреннем разноречии, о «чужой речи на чужом языке» [Бахтин, 2012, 3: 78], то в 1940-е годы многоязычие («межа языков») исследуется уже в общем контексте с типологией смехового образа, «имени и прозвища», «хвалы и брани», «серьезного и смехового»[283]. При этом в центре внимания по-прежнему остается проблема имени, с которой в русском литературоведении началась история сюжета «Рабле и Гоголь». Бахтин не создает собственной философии имени; его интересует проблема «имени и прозвища», как первофеноменов поэтического и прозаического слова. Поэтому в постановке проблемы имени первостепенное значение приобретают модели перехода имени в прозвище и прозвища в имя – механизмы, разрушающие риторическую определенность слова и жанровые границы[284]: так, например, вымышленное имя героя и/или автора Бахтин рассматривает как «формулу перехода» от эпопеи к роману («заведомо и открыто вымышленный персонаж не может иметь имени» [Бахтин, 2008, 4(1): 704]), а игру условным автором, носителем вымышленного имени – как выражение «особой – „непоэтической“ – точки зрения» на мир [Бахтин, 2012, 3: 67].
Концепция «многоязычия» теоретизирует проблему стиля Рабле и Гоголя, встроенную Эйхенбаумом в границы научной лингвистики и поэтики, металингвистически, как предмет эстетики словесного творчества. Так в истории частного научного сюжета проступает общая линия раздела, относительно которой сознавала себя русская филология в XX веке и которая, по крайней мере отчасти, не утратила своего значения и сегодня: поэтика и эстетика vs поэтика и лингвистика. В теоретическом освещении Эйхенбаумом и Бахтиным конкретного эмпирического факта, установленного И. Е. Мандельштамом, эксплицирован лингвистический поворот поэтики формализма и эстетический поворот поэтики Бахтина.
АБ = Архив М. М. Бахтина.
Бахтин М. М. Искусство слова и народная смеховая культура (Рабле и Гоголь) // Контекст 1972. М., 1973. С. 248–259.
Бахтин М. М. К эстетике слова // Контекст 1973. М., 1974. С. 258–280.
Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.
Бахтин М. М. Собр. соч.: В 7 т. М., 1996–2012.
Веселовский А. Н. Историческая поэтика. Л., 1940.
Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII–XIX вв. 3-е изд. М., 1982.
Винокур Г. [Рец.:] Эйхенбаум Б. Сквозь литературу. Л., 1924 // Русский современник. 1924. Кн. 2. С. 293–294.
Винокур Г. О. Филологические исследования: Лингвистика и поэтика. М., 1990.
Гадамер Х. – Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М., 1988.
Мандельштам И. О характере гоголевского стиля: Глава из истории русского литературного языка. СПб.; Гельсингфорс, 1902.
Михайлов А. В. Вильгельм Дильтей как литературовед и эстетик // Дильтей В. Собр. соч.: В 6 т. М., 2001. Т. 4. С. 493‒509.
Переписка Б. М. Эйхенбаума и В. М. Жирмунского // Тыняновский сборник: Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988. С. 256–329.
Попова И. Л. «Рабле и Гоголь» как научный сюжет М. М. Бахтина // Известия РАН. Серия литературы и языка. 2009. Т. 68. № 6. С. 12–18.
Смирнов А. А. Пути и задачи науки о литературе // Литературная мысль. Пг., 1923. Вып. II. С. 91–109.
Тынянов Ю. Литературное сегодня // Русский современник. 1924(а). Кн. 1. С. 291–306.
Тынянов Ю. «Промежуток» // Русский современник. 1924(б). Кн. 4. С. 209–221.
Шкловский В. О законах кино // Русский современник. 1924(а). Кн. 1. С. 245–252.
Шкловский В. Современники и синхронисты // Русский современник. 1924(б). Кн. 3. С. 232–237.
Шкловский В. Александр Веселовский – историк и теоретик // Октябрь. 1947. № 12. С. 174–182.
Эйхенбаум Б. Как сделана «Шинель» Гоголя // Поэтика: Сборники статей по теории поэтического языка. Пг., 1919. С. 151–165.
Эйхенбаум Б. Лермонтов: Опыт историко-литературной оценки. Л., 1924.
Эйхенбаум Б. В ожидании литературы // Русский современник. 1924(а). Кн. 1. С. 280–290.
Эйхенбаум Б. В поисках жанра // Русский современник. 1924(б). Кн. 3. С. 228–231.
Sebillet Th. Art poétique Françoys. Paris, 1548.
Spitzer L. Die Wortbildung als stilistisches Mittel, exemplifiziert an Rabelais. Halle a. S., 1910.