В свое время «Третья фабрика» подверглась разгромной критике именно за «этакие интимности», «розановщину» и «игру в неглижирование» [Бескин, 1927: 18]. «Записная книжка», выступающая в «Гамбургском счете» эквивалентом всей литературной деятельности Шкловского, словно отвечает на улюлюканье «напостовцев» своей подчеркнуто произвольной, неупорядоченной структурой, характерной для всей книги. «Заготовки», открыто отсылающие к розановскому типу бытового анекдота, объединяют фрагменты мыслей автора о современной литературе, о судьбе фельетона, о кино. Они помещены в книгу как ее экстракт (кстати, именно под таким заголовком Шкловский помещает свои возражения на книгу Валериана Переверзева, следующие через несколько страниц после статьи «В защиту социологического метода», что отсылает к иным коннотациям понятия: экстракт как извлечение, в данном случае – из собственного текста). «Заготовки» состоят из цепочек фраз-эпизодов, построенных на неожиданном разрешении исходной ситуации. Например:
Сравнивал «L’art poetique» московского издания с нашей «Поэтикой» 1919 г. До чего улучшилась бумага! [Шкловский, 1928: 16][334].
Или:
Видел карточку (кажется) Федина. Он сидит за столом между статуэтками Толстого и Гоголя. Сидит – привыкает [Там же: 107].
«Заготовки» обрамляют корпус законченных фельетонов внутри «Записной книжки», за исключением только двух первых заметок. На метауровне подобную структуру можно прочитать так: фельетон вырастает из случайной записи, ремесленной заготовки, чтобы затем снова сжаться, раздробиться на фрагменты, вернуться в исходное состояние потенциальности.
Современная литература поглощена поисками своего места в истории, и Шкловский во многом способствовал активизации этих поисков. Навряд ли можно и нужно решать вопрос, выдерживает ли он счет, который предъявил сам себе в «Рецензии на эту книгу», помещенную в «Гамбургский счет». Разговор о Толстом, составлявшем целые биографии путем особой организации материала, является необходимой преамбулой для следующего заявления:
Я не считаю себя виновным в том, что я пишу всегда от своего лица, тем более, что достаточно просмотреть все то, что я только что написал, чтобы убедиться, что говорю я от своего имени, но не про себя. Потом, тот Виктор Шкловский, о котором я пишу, вероятно, не совсем я, и если бы мы встретились и начали разговаривать, то между нами даже возможны недоразумения [Там же: 106][335].
После этого «становится особенно трудно истолковывать смятение, выраженное им <Шкловским. – Я. Л.> двумя годами ранее в „Третьей фабрике“: если реальный Шкловский не может быть там обнаружен, то его существование не более определенно и здесь, где он судит о своих более ранних изводах» [Shepherd, 1992: 135]. На это есть ответ:
Представление слитности литературного произведения у меня заменено ощущением ценности отдельного куска [Шкловский, 1928: 107].
Так, во всех рассмотренных выше текстах слитность пародируется, а фрагментарность получает дополнительную композиционную нагрузку. Но несмотря на неуязвимость и маневренность писательской позиции, Шкловский уже не в состоянии предложить новый, нестандартный вариант синтезирования художественного и теоретико-литературного дискурса.
Во всяком случае, следующая за «Рецензией…» программная статья, озаглавленная «Журнал как литературная форма», при всей внутренней логичности отличается, конечно, намеренной умозрительностью. Журнал, о котором размышляет Шкловский, должен быть сродни диккенсовскому «сверх-роману», который «не удался, от него вышли только куски, в том числе „Лавка древностей“» [Там же: 112]. Тем не менее, утверждает Шкловский, так называемые «монологические журналы» могли взять верх в западноевропейской традиции, но так и не взяли. Литературная современность также еще не ответила на запрос Шкловского (уже говорилось, что «Временник» Эйхенбаума был еще впереди). Если предположить, что умозрительность входила в намерение Шкловского, то можно заключить, что в своих вещах он прошел искусственно ускоренный цикл от сближения теории и критики с «младшими» жанрами до полного торжества последних над первыми. Сложность недолговечна: прием удержания в одном тексте двух дискурсивных установок, как и его обнажение, автоматизировался быстрее всего. Парадоксальным образом страх стагнации привел к тому, что текст окончательно лишился слепых пятен, составляющих его жанровый потенциал, открытость изменениям.
Таким образом, если «Ход коня» был призван очертить принцип реорганизации коллажа текстов и построение нового «пародического» единства, то «Гамбургский счет», открыто присуждающий первенство журналу, отказывает самому себе в праве быть арбитром, подводящим черту под имеющимися жанрами литературы. Единство текста, созданного всезнающим теоретиком, распадается, уступая место случайности. В свою очередь теоретик перестает притворяться писателем и начинает разграничивать в себе эти функции. В итоге «Гамбургский счет» выступил итоговой энциклопедией приемов, с помощью которых Шкловский хотел эксплицировать высшие уровни доступных ему нарративных моделей. Можно считать, что с выходом этой книги линия развития «коллажа как целого» исчерпывается. Опубликованные вскоре «Поденщина» и «Поиски оптимизма» используют опробованную стратегию «Гамбургского счета», при этом почти исключая из поля зрения повествователя проблемы литературоведческой рефлексии.
По замечанию Александра Чудакова, Шкловский «едва ли не первым среди формалистов… признал необходимость учета внеэстетических рядов» [Шкловский, 1990: 517]. Переоценку концепции Опояза, вылившуюся в его самоуничтожение, связывают с неудавшимся поворотом к социологизму, то есть к «внетекстовым» структурам, что было тогда воспринято либо как закономерная капитуляция перед более сильным противником[336], либо как поспешная мимикрия[337]. Однако, несмотря на все маневры 1930-х годов и необходимость говорить «не своим голосом», жанровая пролиферация привела Шкловского к «третьему пути», а именно – фактической смене профессии, возвращению к писательству в формах журналистики.
[Бахрах А. В.] Кир. Кириллов. Шах конем. [Рец.:] В. Шкловский. Ход коня. Книга статей. Изд. Геликон. Берлин, 1923 // Дни. 1923. 4 февраля. № 81. С. 11.
Бескин О. Кустарная мастерская литературной реакции // На литературном посту. 1927. № 7. С. 18–20.
Галушкин А. Ю. Четыре письма Виктора Шкловского // Странник. 1991. Вып. 2. С. 75–80.
Гриц Т. О «Третьей фабрике». Творчество Виктора Шкловского. Баку, 1927.
Лотман Ю. М. Лекции по структуральной поэтике // Ю. М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М., 1994. С. 10–263.
Маяковский В. В. Выступления на диспуте «Леф или блеф?» 23 марта 1927 г. // Новое о Маяковском. Т. 1. М., 1958. С. 47–70. (Лит. наследство; Т. 65).
Медведев П. [Рец.]: В. Шкловский. О теории прозы. М.: Круг, 1925 // Звезда. 1926. № 1. С. 262–265.
Панченко О. Виктор Шкловский: Текст – Миф – Реальность. К проблеме литературной и языковой личности. Szczezin, 1997.
Тынянов Ю. Н. Журнал, критик, читатель и писатель // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 147–149.
Федин К. Мелок на шубе [1922] // Федин К. А. Собр. соч.: В 12 т. М., 1985. Т. 9. С. 292–294.
Флейшман Л. Б. В. Томашевский в полемике вокруг формального метода // Slavica Hierosolymitana. Jerusalem, 1978. Т. III. С. 384–388.
Чудаков А. П. Спрашиваю Шкловского… // Литературное обозрение. 1990. № 6. С. 93–103.
Чудакова М. О., Тоддес Е. А. Прототипы одного романа // Альманах библиофила. М., 1981. Вып. X. С. 172–190.
Чудакова М. О. Поэтика Михаила Зощенко // Чудакова М. О. Избранные работы. М., 2001(а). Т. 1. С. 79–244.
Чудакова М. О. Социальная практика, филологическая рефлексия и литература в научной биографии Эйхенбаума и Тынянова // Там же. М., 2001(б). Т. 1. С. 433–454.
Шкловский В. Ход коня. Берлин, 1923.
Шкловский В. Конец похода. М., 1925.
Шкловский В. Гамбургский счет. Л., 1928.
Шкловский В. О теории прозы. [Изд. 2-е.] М., 1929.
Шкловский В. В пустоте. [Репринт]. Letchworth, 1978.
Шкловский В. Гамбургский счет: Статьи – воспоминания – эссе (1914–1933). М., 1990.
Шкловский В. «Еще ничего не кончилось…» М., 2002.
Эрлих В. Русский формализм. История и теория. СПб., 1996.
Avins C. Border Crossings. The West and Russian Identity in Soviet Literature. 1917–1934. Berkeley, 1983.
Dohrn V. Die Literaturfabrik: Die frühe autobiographische Prosa V. B. Šklovskijs – ein Versuch zur Bewältigung der Krise der Avantgarde. München, 1987.
Shapovaloff L. The Russian State Institute of Art History: its contribution to literary scholarship and its liquidation // Transactions of the Association of Russian-American scholars in USA. 1972. Vol. VI. P. 115–159.
Sheldon R. Viktor Shklovsky and the Device of Ostensible Surrender // Slavic Review. 1975. Vol. 34. № 1. P. 86–108.
Shepherd D. Beyond Metafiction: Self-Consciousness in Soviet Literature. Oxford, 1992.
«Ракетка и глаз, заброшенный в пространство»:визуальные коды русского формализма в новеллах Сигизмунда Кржижановского
Термины «остранение» и «новое зрение», тесно связанные с визуальным контекстом эпохи, отразили не только эксперименты и приемы близких к формализму писателей, но и общую тенденцию искусства начала XX века