Одним из наиболее ярких свидетельств функционирования такой идентичности стали попытки возрождения Опояза в конце 1920-х годов, см. [Тынянов, 1977: 531–534; Галушкин, 2000], когда на внутренние противоречия формализма наложилось внешнее идеологическое давление со стороны государства. Подобно другим авангардным сообществам, формалисты попытались упрочить единство коллективных воззрений, используя стратегии «чистки» и борьбы с «уклонизмом». Такого рода утверждение коллективного мировоззрения было характерно в том числе для Якобсона, который впоследствии вспоминал:
Мы с Тыняновым, как я писал Трубецкому, «решили во что бы то ни стало восстановить Опояз и вообще начать борьбу против уклонов вроде Эйхенбаумовского, не говоря уже об эклектизме группы Жирмунского и т. д…» [Jakobson, 1979: 563].
Как мы знаем, ультимативная риторика («во что бы то ни стало» etc.) не вылилась в конкретные действия. В последующие годы борьба на литературоведческом фронте велась уже не за формализм и не вокруг формализма, а против него. Формализм сдался. А в 1960-е Шкловский еще раз подписал капитуляцию – одновременно от своего имени и от имени утраченного сообщества:
Мы виноваты в том, что на пути своем заблудились.
Будут новые сражения, и советское литературоведение овладеет сущностью искусства не до круга горизонта, а до завершения познания.
Пишу не о смертных, не о поражениях, не о боли, а о завтрашних победах молодых [Шкловский, 1966: 131].
Можно ли считать, что эти слова обращены к нам?
Баранкова Г. С. К истории Московского лингвистического кружка: Материалы из рукописного отдела Института русского языка // Язык. Культура. Гуманитарное знание: Научное наследие Г. О. Винокура и современность. М., 1999. С. 359–382.
Галушкин А. «И так, ставши на костях, будем трубить сбор…»: К истории несостоявшегося возрождения Опояза в 1928–1930 гг. // НЛО. 2000. № 44. С. 136–153.
Гаспаров М. Л. Научность и художественность в творчестве Тынянова // Тыняновский сборник: Четвертые тыняновские чтения. Рига, 1990. С. 12–20.
Гинзбург Л. «Чтобы сказать новое и свое, надо мыслить в избранном направлении» / Беседу вела А. Латынина // Вопросы литературы. 1978. № 4. С. 182–198.
Гинзбург Л. Человек за письменным столом. Л., 1989.
Гинзбург Л. Записные книжки; Воспоминания; Эссе. СПб., 2002.
Жирмунский В. М. К вопросу о формальном методе // Вальцель О. Проблема формы в поэзии. Пг., 1923. С. 5–23.
Зенкин С. Работы о теории. М., 2012.
Иванов Вяч. Вс. Знаковые системы научного поведения // Научно-техническая информация. Сер. 2: Информационные процессы и системы. 1975. № 9. С. 3–9.
Каверин В. Избранные произведения. М., 1977. Т. 2.
Каверин В., Новиков Вл. Новое зрение: Книга о Юрии Тынянове. М., 1988.
Левченко Я. Другая наука: русские формалисты в поисках биографии. М., 2012.
Петровская Е. В. Нанси (Nancy) Жан-Люк // Новая философская энциклопедия: В 4 т. М., 2001. Т. 3. С. 12–13.
Пильщиков И. А. Наследие русской формальной школы и современная филология // Антропология культуры. М., 2015. Вып. 5. С. 319–350.
Полилова В. Полемика вокруг сборников «художественная форма» и «Ars poetica»: Б. И. Ярхо и Опояз // Studia slavica. X: Сборник научных трудов молодых филологов. Таллин, 2011. С. 153–170.
Троцкий Л. Сочинения. М.; Л., 1926. Т. 20: Культура старого мира.
Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.
Устинов Д. Формализм и младоформалисты. Статья первая: постановка проблемы // НЛО. 2001. № 50. С. 296–321.
Шапир М. И. М. М. Кенигсберг и его феноменология стиха // Russian Linguistics. 1994. Vol. 18. № 1. P. 73–113.
Шапир М. И. Московский лингвистический кружок (1915–1924) // Российская наука на заре нового века. М., 2001(а). С. 457–464.
Шапир М. И. Московский лингвистический кружок // Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001(б). Стб. 591–594.
Шкловский В. Третья фабрика. М., 1926.
Шкловский В. Жили-были. М., 1966.
Шкловский В. Город нашей юности // Воспоминания о Ю. Тынянове: Портреты и встречи. М., 1983. С. 5–37.
Эйхенбаум Б. К вопросу о «формалистах»: (Обзор и ответ) // Печать и революция. 1924. № 5. С. 1–12.
Эйхенбаум Б. Теория «формального метода» [1925] // Эйхенбаум Б. Литература: Теория; Критика; Полемика. Л., 1927. С. 116–148.
Эйхенбаум Б. Мой временник. Л., 1929.
Якобсон Р. О чешском стихе преимущественно в сопоставлении с русским. [Берлин], 1923.
Якобсон Р. О. Московский лингвистический кружок / Вступ. ст. и коммент. М. И. Шапира // Philologica. Т. 3. № 5/7. С. 365–368.
Якобсон Р. Формальная школа и современное русское литературоведение. М., 2011.
Čermák P., Poeta C., Čermák J. (edd.). Pražský lingvistický kroužek v dokumentech. Prague, 2012.
Culler J. Literary Theory: A Very Short Introduction. Oxford, 1997.
Depretto C. La question du formalisme moscovite // Revue des études slaves. 2008. T. 79. Fasc. 1/2. P. 87–101.
Glanc T. The Russian Formalists as a Community // Theoretical Schools and Circles in the 20th-Century Humanities: Literary Theory, History, Philosophy. New York; Abington, 2015. P. 1–22.
Jakobson R. An Example of Migratory Terms and Institutional Models: (On the fiftieth anniversary of the Moscow Linguistic Circle) // Jakobson R. Selected Writings. The Hague, 1971. Vol. 2. P. 527–538.
Jakobson R. Юрий Тынянов в Праге // Jakobson R. Selected Writings. The Hague, 1979. Vol. 5. P. 560–568.
Pilshchikov I. From Formalism to Structuralism and Beyond: (Metatheoretical Meditations) // Amsterdam International Electronic Journal for Cultural Narratology (AJCN). 2012/2014. № 7/8.
2. Русский формализм в европейском интеллектуальном контексте
Пролегомены к сравнительному анализу русского и немецкоязычного формализмов
Вопрос взаимоотношений между русским и немецкоязычным (Германия, Австрия) формализмами непрост и недостаточно изучен. На различных этапах исследований формализма эти взаимоотношения оценивались очень по-разному.
Пионерская работа Павла Медведева 1928 года отрицает какие бы то ни было генетические отношения между этими двумя формализмами. По Медведеву, две формалистические программы радикально противоположны [Медведев, 1993 (1928): 150]. Виктор Эрлих рассматривает русский формализм как специфически русское явление [Эрлих, 1996 (1955): 58]. Дмитрий Чижевский решительно высказывается против всяких поисков предыстории русского формализма как в России, так и за ее пределами [Tschižewskij, 1966: 298]. Оге А. Ханзен-Лёве в своем фундаментальном исследовании 1978 года тщательно выявляет параллелизмы в развитии этих двух формальных подходов и обрисовывает перспективу типологического чтения европейского формализма [Ханзен-Лёве, 2001 (1978): 260–264, 353]. Согласно Юрию Штридтеру, не стоит переоценивать аналогии между русским формальным подходом и немецкой морфологической традицией в исследовании формы, так как эти подходы различаются в своих основных принципах [Striedter, 1989: 53–54].
Однако, по утверждению Любомира Долежеля, русские формалисты явно вдохновляются работами своих немецкоязычных предшественников. Долежель подчеркивает решающее влияние немецкоязычной формалистической традиции на возникновение русского формализма (см. [Doležel, 1990], особенно главу «Formalist poetics: from Germany to Russia»). Кристиан Шульц оспаривает мнение Долежеля и подчеркивает значительную дистанцию между концепциями обоих формальных направлений [Schulz, 1997: 235]. Заметим, что немецкоязычные формалистические штудии в целом хронологически предшествуют работам русских формалистов или, по крайней мере совпадают с ними [Riemann, 1902; Seuffert, 1909–1911; Walzel, 1910; Schissel von Fleschenberg, 1910; Dibelius, 1910; 1916; Schissel von Fleschenberg, Glonar, 1912; 1913].
Пионерское исследование Карла Клаусберга (1983) прослеживает отношения между, с одной стороны, русским формализмом и пражским структурализмом и, с другой стороны, австрийским эстетическим формализмом (А. Ригль и Венская эстетическая школа). Клаусберг показывает общее теоретическое основание этих двух формальных течений, а именно – психологию Иоганна Гербарта и психологическую эстетику его последователей [Clausberg, 1983].
В конце 1990-х годов генеалогия русского формализма сделалась объектом систематического изучения с особым акцентом на ее психологических корнях [Сироткина, 2004; Светликова, 2005; Romand, Tchougounnikov, 2008; 2009; 2010]. Отношения между двумя формализмами сделались объектом изучения с начала 2000-х годов [Dmitriev, 2002; Heller, 2005; Дмитриева и др., 2009; Trautmann-Waller, Maigné, 2009; Espagne, 2009; 2010(a); 2010(b); Depretto, 2010].
Настоящая статья продолжает современную тенденцию эпистемологического анализа европейского формализма.
Начнем с попытки определения формализма в том виде, как он развился с 1880 по 1930 год сначала в Германии, затем в России. Крайне различные интерпретации понятия «формы» в двух формальных подходах делают его ненадежным основанием для такого определения. Таким основанием является факт, что объектом формального исследования изначально является «ощутимая конфигурация» художественного произведения. Именно эта конфигурация может быть определена посредством понятия «конфигуративности» или «формальности» художественного объекта [Whitney, 2011: 45]. Это понятие «формальности» можно переложить также посредством понятия «основной формы» (Grundformen) [Morelli, 1880 (англ. пер.: Morelli, 1907); Morelli, 1890; 1893; 1897; Wölfflin, 1983 (1915)].