ей похожее, но принципиально другое название – «Поэтика Александра Блока» – и убрал из нее первые три раздела, описывающие духовный путь Блока как религиозную трагедию. Помимо понятных конъюнктурных соображений, можно сказать, что теория символа в ранних работах В. М. Жирмунского соединяет две тенденции, резко разошедшиеся в позднейшей науке[121]: истолкование символа как поэтического тропа, как особого феномена поэтического языка и понимание символа как неотъемлемого элемента религиозно-философского миропонимания и как указания на расширительно понятый мифологический нарратив.
Аверинцев С. С. «Скворешниц вольный гражданин…». Вячеслав Иванов: путь поэта между мирами. СПб., 2001.
Белый А. Символизм: Книга статей. М., 1910.
Белый А. Критика; Эстетика; Теория символизма. М., 1994. Т. 2.
Блок А. А. Собрание сочинений. М.; Л.: 1962. Т. 6.
Волынский А. Л. Борьба за идеализм: Критические статьи. СПб., 1900.
Гаспаров М. Л. Антиномичность поэтики русского модернизма // Гаспаров М. Л. Избранные статьи. М., 1995. С. 286–304.
Жирмунская-Аствацатурова В. В. Поэзия и поэтика в трудах В. М. Жирмунского // Жирмунский В. М. Поэтика русской поэзии. М., 2001. С. 7–24.
Жирмунский В. М. Поэзия Александра Блока // Об Александре Блоке. Пг., 1921. С. 65–166.
Жирмунский В. М. Валерий Брюсов и наследие Пушкина: Опыт сравнительно-стилистического исследования. Пб., 1922.
Жирмунский В. М. Поэтика русской поэзии. М., 2001.
Жирмунский В. М. Немецкий романтизм и современная мистика. М., 1996.
Иванов Вяч. И. По звездам; Борозды и межи. М., 2007.
Кузнецова О. А. Дискуссия о состоянии русского символизма в «Обществе ревнителей художественного слова» (обсуждение доклада Вяч. Иванова) // Русская литература. 1990. № 1. С. 200–207.
Лавров А. В. В. М. Жирмунский в начале пути // Лавров А. В. Русские символисты: Этюды и разыскания. М., 2007. С. 544–559.
Ханзен-Лёве А. Мифопоэтический символизм. СПб., 2003.
Поэзия и личность Александра Блока в трактовке Андрея Белого и русских формалистов
Блок – точка скрещения множества силовых линий отечественной литературы и филологии. Исторически неизбежным было пересечение в этом пункте путей Андрея Белого и трех крупнейших деятелей Опояза. Андрей Белый, Тынянов, Шкловский и Эйхенбаум видели в Блоке прежде всего личность. Вместе с тем они уделили немалое внимание чисто формальным особенностям его поэзии. «Блоковский» дискурс этих литераторов тяготеет к универсальности, к преодолению узкоспециализированных подходов и в этом смысле особенно актуален сегодня.
Судьба поставила Андрея Белого и Блока в редчайшее соотношение. Сердечный друг, творческий единомышленник, любовный соперник, литературный критик, биограф, исследователь стихотворной техники и звуковых повторов, мемуарист… Таковы многочисленные роли, сыгранные Белым в прижизненной и посмертной судьбе Блока. К этому еще надлежит добавить насыщенную и обширную переписку, обмен стихотворными посланиями и посвящениями, аллюзии на Блока в прозе Белого. В рамках заявленной темы мы коснемся лишь того поворота от лирической субъективности к научной объективности, который определяет эволюцию блоковского дискурса Андрея Белого.
В 1906 году, находясь в Париже, Белый предпринимает попытку восстановить охладевшую дружбу, адресуя Блоку пылкое письмо, фотографию и стихотворение «А. А. Блоку» («Я помню – мне в дали холодной…»), которое впервые будет опубликовано в 1940 году. Блок отвечает сдержанным письмом, в конце которого просит адресата писать «ты» с маленькой буквы. На просьбы друга о «примирении» он реагирует следующим образом: «Для меня вопрос дальше примирения, потому что мы еще до знакомства были за чертой вражды и мира» [Белый, Блок, 2001: 297]. Иными словами, ситуацию «до знакомства» Блок считает мерой правдивости отношений.
В самом же послании Белого обратим внимание на следующую строфу:
И мы потухали, как свечи,
Как в ночь опускался закат.
Забыл ли ты прежние речи,
Мой странный, таинственный брат?
Несмотря на столь интенсивную близость, Блок оставался для Белого «странным». И разрыв, отдаление создали в дальнейшем условия для более адекватного постижения («остранения») Андреем Белым личности «таинственного брата» и его произведений. Весьма показательна в этом смысле статья «Поэзия Блока» (впоследствии названа «А. Блок»), написанная в конце 1916 года в качестве отклика на завершение издания «Стихотворений» Блока в трех книгах в издательстве «Мусагет».
Статья написана так, как если бы автор не был знаком с анализируемым поэтом, даже с предпочтением академического «мы» личному «я»: Последний раздел начинается словами: «Александр Блок – наиболее певучий поэт…» [Белый, 1997: 441] и содержит разбор блоковской звуковой инструментовки. Разбор аллитераций тщателен и подкреплен примерами: «„Рдт-дтр“ пробегает по третьему тому стихов…» [Там же: 442], и т. п. Обратим внимание, что это написано как раз тогда, когда уже формируется Опояз.
Если Андрей Белый в своем осмыслении Блока идет от субъективности к объективности, то лидеры Опояза именно в своих работах о Блоке отдали наибольшую дань субъективизму и личностным критическим оценкам.
Отношение Юрия Тынянова к Блоку было скорее полемическим, чем апологетическим. Воплощением эстетической новизны для Тынянова являлась поэзия Хлебникова. Возможности символистской поэтики представлялись Тынянову исчерпанными. Отсюда – жесткое суждение в статье «Промежуток» (1924): «У нас нет поэтов, которые не пережили бы смены своих течений. Смерть Блока была слишком закономерной» [Тынянов, 1977: 169]. Имя Блока также встречается в разделе о Есенине, который оценивается как «необычайно схематизированный, ухудшенный Блок» [Там же: 171].
Первым тыняновским обращением к собственно блоковской теме стала статья «Блок и Гейне», опубликованная в коллективном сборнике «Об Александре Блоке» (1921) и прочитанная автором в качестве доклада в октябре 1921 года на научном заседании в ГИИИ. По мысли Тынянова, Блок и Гейне стоят на двух разных полюсах поэзии. Гейне – образец самодовлеющего словесного искусства, Блок же отнесен к подчиненному роду поэзии – эмоциональному. Статья заслуживает отдельного внимания и, в частности, стала предметом пристального разбора [Ронен, 2002].
Вывод Тынянова явно гиперболичен. Преувеличены и значение Гейне для новой поэзии, и его спорность. В свою очередь Блок оказался отнюдь не бесспорной фигурой. О «недостатке вкуса» у Блока поэты продолжают говорить до сих пор: в подобном духе высказывались, например, такие разные поэты, как Бродский и Евтушенко. В целом же попытка отнести Блока к «подчиненному роду поэзии» не сработала. Например, поэма «Двенадцать», продолжающая порождать новые интерпретации, для современного эстетического сознания является примером именно самодовлеющего словесного искусства.
Но в данном случае уместно вспомнить один тыняновский парадокс, зафиксированный в записях Лидии Гинзбург:
Тынянов говорил, что бывают исследования, которые при правильном наблюдении фактов приводят к неправильным результатам, – и бывают такие, которые при неправильном наблюдении фактов приводят к правильным результатам [Гинзбург, 1982: 351].
Готовя к печати сборник «Архаисты и новаторы» (1929), Тынянов переделывает статью и дает ей название «Блок», поясняя в предисловии: «Одна статья представляла собою искусственную параллель между одним новейшим русским поэтом и одним иностранным старым; второй член параллели я отбросил» [Тынянов, 1977: 396]. В новой редакции отчетливо обнаружились «правильные результаты». Совсем иной смысл приобретает фраза, ставшая финальной:
Эмоциональные нити, которые идут непосредственно от поэзии Блока, стремятся сосредоточиться, воплотиться и приводят к человеческому лицу за нею [Там же: 123].
Напрасно Тынянов в предисловии отказывал самому себе в наличии того качества, которое он назвал «афористический ход мысли» [Там же: 396]. Его мысль разворачивается не плоскостно, но объемно, финалы статей неизменно афористичны, в них стягиваются нити предшествовавшего размышления. В финале данной статьи «эмоции» предстают как «материал», а «человеческое лицо», личность – категории другого уровня, эстетическая реальность.
Употребляя выражение «лирический герой», Тынянов, по-видимому, не предполагал, что создает новый термин:
Блок – самая большая лирическая тема Блока. Это тема притягивает как тема романа еще новой, нерожденной (или неосознанной) формации. Об этом лирическом герое и говорят сейчас [Там же: 118].
Для Тынянова «лирический герой» соотносим с героем романным и в этом смысле конкретен. В дальнейшем же понятие лирического героя приобрело в литературоведении более широкий смысл, в частности, было ретроспективно перенесено на поэзию Лермонтова и вообще по своей семантике стало близким к тому, что имел в виду Андрей Белый под «лирическим „я“» в предисловии к сборнику «Пепел», написанному в 1928 году: «…Лирическое „я“ есть „мы“ зарисовываемых сознаний, а вовсе не „я“ Б. Н. Бугаева (Андрея Белого), в 1908 году не бегавшего по полям, но изучавшего проблемы логики и стиховедения» [Белый, 1994: 488].
У Тынянова «лирический герой» отнюдь не соотносим с «мы», это «лицо», единственное в своем роде. Конкретность этого лица даже вызывает у Тынянова (в данном случае – скорее критика-современника, чем бесстрастного исследователя) полемическое отталкивание: «…Когда говорят о его поэзии, почти всегда за поэзией подставляют