Уже по-новому Белый пишет второе предисловие для издания 1917 года («Скифы» 1–2). Здесь он утверждает, что повесть – первая часть большого романа с очевидным автобиографическим названием «Моя жизнь», но к его личной жизни она не имеет никакого отношения. Некоторые факты, поясняет он, взяты из жизни как материал переживания, но не совпадают с реальными событиями. Автор отрицает, что математик Летаев – это его отец (несмотря на значительную аллитерацию в фамилии, которая напоминает фамилию Бугаев, и на черты характера, идентичные с характером его отца). В «романе» (так автор определяет жанр) отражается пережитая им эпоха, поэтому фамилии одних людей реальные, а других вымышленные. Подлинная жизнь, пишет автор, описывается на фоне романа, «все вымышленное», говорит Белый, «не маска, а вымысел». Предисловие заканчивается подписью и датой (Москва, 1917 год).
Через два года после первого издания стратегия изменилась, предисловие становится важным элементом текста. Отрицание автобиографизма сталкивается с другими очевидными автобиографическими элементами в тексте (имя, профессия и другие реальные факты жизни автора, некоторые названия и метатекстуальные пункты, то есть «пункты искренности» (в смысле [Gasparini, 2004: 231]).
В «Записки мечтателей» (1919) Белый включает текст «Вместо предисловия» с подписью «Андрей Белый» и датой «Москва, 1919 Февраль», где утверждает, что «Записки чудака» – часть огромного замысла, призванного объединить «отдельные пункты картины» и «Симфонии», «Серебряный голубь» и «Петербург». В этой работе он намеревается углубиться «в подлинное дело своей жизни». «Основная тема своей творческой жизни» требует подходящего места в крупном произведении, так как «жизнь литератора, чувствующего свое призвание к огромным монументальным полотнам, ужасна» [Белый, 1919: 11].
Паратекстуальная стратегия Белого становится все изысканнее. В издании 1922 года «Записок чудака» (Геликон, Москва) опубликовано очередное нечто «Вместо предисловия» и два послесловия. В интродуцирующем тексте (с подписью «Андрей Белый» и датой «Берлин, 2 января 1922») автор объявляет о намерении включить «Записки…» в цикл «Эпопея», в «серию мной задуманных томов, которые напишу, по всей вероятности, в ряде лет» [Белый, 1997: 280]. Он добавляет, что «Записки чудака» являются «предисловием», «прологом» к томам, снова показывает «рамку в рамке», углубляя с самого начала прием остранения. Белый убедительно отрицает автобиографизм и устанавливает с читателем «автобиографическое соглашение» (в смысле [Lejeune, 1975]). Герой пролога «Я» не имеет никакого отношения к «Я» автора, герой произведения – «Леонид Ледяной», «этим все сказано – Леонид Ледяной – не Андрей Белый» [Белый, 1997: 280]. Кроме того, сам цикл должен был составить предисловие к задуманному, но неосуществленному роману с названием «Моя жизнь». Как заметили некоторые критики (например, [Strano, 1989: 13] в связи с «Путевыми заметками»), произведения Белого часто выступают в роли прологов к последующим.
Паратекстуальная система «Записок чудака» включает в себя «Послесловие к рукописи Леонида Ледяного, написанное чьей-то рукой» без даты и подписи. Текст послесловия изолирован от текста романа: анонимный автор – не то же, что автор «Записок чудака», которого он якобы встретил. Об этой встрече рассказывается в «Послесловии». Автор заставляет читателя подумать, что Белый употребил хорошо знакомый прием найденной рукописи, хотя в других частях произведения речи об этом больше не идет. Кроме того, в тексте «Записок чудака» повествование ведется от третьего лица, и отсылки к главному герою всегда даны в третьем лице.
В «Послесловии» незнакомый автор рассказывает о встрече с автором «Записок чудака», «лысым господином, не нервным вовсе, спокойно затрагивающим какой-то вопрос современной литературы» [Белый, 1997: 492]. В этом тексте автор еще раз подсказывает идею, что произведение – это вымысел, и снова отрицает автобиографизм. Собеседник и автор «Послесловия к рукописи Леонида Ледяного» спрашивает у автора «Записок чудака», как пришла к нему идея произведения. На этот вопрос фиктивный автор романа Леонид Ледяной отвечает: «Не натолкнуло ничто: разве вы отрицаете вымысел?» Ответ нельзя назвать убедительным, он только внешне отрицает автобиографизм, но не спорит с действительностью.
Второе «Послесловие» (с датой «Берлин. Сентябрь. 1922» и подписью «Андрей Белый») открыто заявляет об автобиографизме: «Господин Критик… не понял, что здесь пишу о себе, издевался зло над событиями, болезненно прошумевшими над судьбою моею; пишу то не я, Андрей Белый, а пишет Чудак, идиот, перепутавший планы глубиннейшей внутренней жизни». Дальше добавляет: «В „Записках“ нет строчки, которую я бы не пережил сам так именно, как переживания свои изобразил. В том смысле „Записки“ – единственно правдивая моя книга; она повествует о страшной болезни, которой был болен я в 1913–1916 годах» [Там же: 493–494]. Перспектива намеренно переворачивается.
В первом издании «Крещеного китайца» («Записки мечтателей», 1919) Белый публикует предисловие с названием «Вместо предисловия», с подписью Андрея Белого и датой «1921, июль». В этом коротком тексте автор объясняет, что центральная тема романа – переходное время между детством и младенчеством, когда ребенок совершает свое первое «преступление» (первоначальное название романа, остающееся в качестве названия главы), иными словами, показывает неизменное наследство, полученное от одного из родителей. Вина ребенка, считает Белый, состоит в том, что он вырос в тени матери или отца. Основным пунктом предисловия является намек на фабулу романа как на вымысел. Ложно искать автобиографизм в произведении, объявляет автор. Искусство – результат копии действительности и фантазии. Это произведение, явно считает Белый, – роман полубиографический, полуисторический. Таким образом, оправдывается присутствие настоящих фамилий, таких исторических действующих лиц, как Усов, Коваленский, Веселовский.
Во второй части предисловия Белый возвращается к теме «первого тома» цикла «Эпопея», или «предисловию» «Записок чудака». Белый объясняет причину прекращения публикации, связанную с характером абстрактности содержания, доступного, как известно, знатокам антропософии. Цель автора – придать читателю уверенность в конкретности и читаемости последующих томов цикла, в том числе и «Крещеного китайца». В них, утверждает автор, будет аутентичная фабула и форма романа, структурированная более строго по сравнению с записками первого тома.
Первый основной пункт предисловия – отрицание автобиографизма и выделение вымысла. Как и в «Котике Летаеве» и «Записках чудака», это утверждение сталкивается с явным автобиографизмом романа, укрепленным повторением мотивов, характеризующих «Котика Летаева» и воплощающих автобиографические события.
Описываемые здесь приемы Белого неоригинальны. Как подчеркивает Женетт, уже в античную эпоху авторы представляли в предисловиях объект произведения, устанавливали свою личность, называли свое имя, полемизировали с критикой, подчеркивали свое достоинство и старались определить жанр произведения, выделяя его формальное и тематическое единство. Нередкими бывали тексты, вызывающие сомнения в правдивости событий. Правдивость и искренность, по мнению Женетта, являются общим местом, главным образом для автобиографической прозы.
«Фикциональное соглашение» – термин французского теоретика – это основной пункт в текстах предисловий и послесловий во всех трех произведениях Белого. Автор беспрерывно выделяет элемент вымысла и считает продуктом фантазии основные тексты, окруженные метатекстовыми обрамлениями. Автобиографизм постоянно отрицается, кроме предисловия 1915 года к «Котику Летаеву» и второго послесловия к «Запискам чудака», несмотря на несомненные автобиографические сведения, содержащиеся в романах, и на то, что сам автор ссылается в других произведениях[131] в качестве источников для изучения его биографии. Линия, по которой Белый создает систему предисловий и послесловий, выглядит классической, а их построение приводит к упомянутым законам традиционного (главным образом для французской и английской автобиографической прозы) «автобиографического пакта» в смысле Лежена. Такие случаи мистификации и двусмысленности, какие встречаются у Белого, в русской литературной системе почти не появляются до серебряного века. В постмодернистской литературе они получают большее распространение (самым ярким примером является, возможно, творчество Эдуарда Лимонова).
В творчестве Белого, главным образом в цикле «Эпопея», в первую очередь в «Записках чудака», паратекстуальный элемент предисловий и послесловий можно считать «доминантой» текста. В связи с ним развивается повествование, в центре которого находится автор-рассказчик – главный герой. Белый то подтверждает тексты предисловий и послесловий (особенно в плане отношения вымысла с действительностью), то отрицает их. Ярким примером служат первое и второе послесловия к «Котику Летаеву», в которых автор сначала принципиально утверждает правдивость событий, описываемых в романе, затем ее резко отрицает.
Совсем иной подход выражается в намерении Белого считать сами романы предисловиями к циклу «Эпопея» и сам цикл предисловием к роману «Моя жизнь». В этой перспективе произведения можно интерпретировать как большой автобиографический «архитекст». Они приобретают новый смысл, вытекающий из комплексной структуры связанных элементов[132].
Белый пользуется системой предисловий и послесловий, чтобы придать неопределенность автопортрета, присущую его автобиографическим произведениям. В них то отрицается автобиографизм и выделяется вымысел, то объявляется подлинность описываемых событий. С другой стороны, в произведениях показываются бесспорные автобиографические мотивы. Сложная конструкция выражает идею автобиографии как литературного факта и акта искусства. Другие автофикциональные элементы, изучаемые современными теоретиками автобиографического романа и autofiction [Gasparini, 2004; Colonna, 2004], например повествовательные инстанции, метатекст или хронотоп, у Белого не способствуют мистификации и лжи. Ядро описываемых событий зачастую реально и достоверно. Вокруг них формируется плотная ткань образов, снов, мыслей, выводящая фабулу на высший уровень, который Виктор Шкловский назвал «роем» в статье «Орнаментальная проза. Андрей Белый» (глава «Теории прозы»). Автофикциональные элементы закрепляют неопределенность автобиографического главного лица, созданную контрапунктом предисловий, послесловий и текстов. Вымысел для Белого становится методом интерпретации действительности и обработки художественного произведения. Это понятие развивается впоследствии в теоретических формулировках формалистов [Criveller, 2011] и более конкретно в автобиографической трилогии Шкловского («Сентиментальное путешествие», 1923; «ZOO, или письма не о любви или третья Элоиза», 1923; «Третья фабрика», 1926), где паратекстуальная система занимает центральное место.