Андрей Белый. О ритмическом жесте / РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 59. [1917].
Андрей Белый. Кризис жизни. М., 1918.
Андрей Белый. О ритме // Горн. 1920. № 5. С. 47–54.
Андрей Белый. Записки чудака. М.; Берлин, 1922. Т. 1.
Андрей Белый. Ритм жизни и современность // Россия. 1924. № 2. С. 132–145.
Андрей Белый. Ветер с Кавказа. М., 1928.
Андрей Белый. Ритм как диалектика и «Медный всадник». М., 1929.
Андрей Белый. Маски. М., 1932.
Андрей Белый. Ритм и действительность // Культура как эстетическая проблема. М., 1985. С. 136–143.
Андрей Белый. [Рец.]: А. Черный. Сатиры и лирика. Книга вторая. Новое, дополненное издание. Книгоиздательство «Грани» в Берлине. 1922. // Europa Orientalis. 1989. Anno VIII. P. 468–470. (В составе публ.: Malmstad J. E. Andrej Belyj at Home and Abroad (1917–1923): Materials for a Biography // Ibid. P. 425–480.)
Андрей Белый. Ритм жизни и современность // Русский символизм и мировая культура. М., 2004. Вып. 2. С. 287–297.
Андрей Белый. Собрание сочинений. М., 2014. Т. 14: Ритм как диалектика и «Медный всадник».
Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. СПб, 1998.
Белоус В. Г. Вольфила (Петроградская Вольная Философская ассоциация), 1919–1924. М., 2005. Т. 1.
Бугаева К. Н. Воспоминания об Андрее Белом. СПб., 2001.
Дмитриев В. В. поЭТИКА (Этюды о символизме). СПб., 1993.
Зайцев П. Н. Воспоминания. М., 2008.
Захарова А. В., Торшилов Д. О. Глобус звездного неба: Поэтическая мастерская Нонна Панополитанского. СПб., 2003.
Иванов-Разумник Р. В. История русской общественной мысли: В 2 т. СПб., 1907.
Иванов-Разумник Р. В. О смысле жизни. Ф. Сологуб, Л. Андреев, Л. Шестов. СПб., 1908 (1910).
Иванов-Разумник Р. В. Александр Блок, Андрей Белый. Сб. статей. Пг., 1919.
Иванов-Разумник Р. В. Вершины. Пг., 1923.
Колчева Т. В. Ритм как культурологическая проблема. Дис…. канд. культурологии. М., 2004.
Лавров А. В. Рукописный архив Андрея Белого в Пушкинском доме // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1978 год. Л., 1980. С. 23–63.
Спивак М. Л. Последняя осень Андрея Белого: Дневник 1933 года / А. Белый; публ., вступ. ст., коммент. М. Л. Спивак // НЛО. 2000. № 46. С. 178–215.
Флакер А. Победа шута над теургом («На горах» и «Ананас» Андрея Белого) // Andrej Belyj: Pro et contra. Bergamo, 1984. P. 87–98.
Ханзен-Лёве О. А. Русский формализм. Методологическая реконструкция на основе принципа остранения. М., 2001.
Шулова Я. А. «Петербург» и «Москва» А. Белого (вопросы генезиса поэтики). СПб., 2009.
Эйхенбаум Б. М. Теория формального метода // Эйхенбаум Б. М. Литература: Теория. Критика. Полемика. Л., 1927. С. 116–148.
Эйхенбаум Б. «Москва» Андрея Белого // Андрей Белый: Pro et contra. СПб., 2004. С. 755–756.
Cooke О. М. “Kosnojazychie” in the Final Decade of Andrej Belyj’s Artistic Life // Russian Literature. 2005. Vol. LVIII. № 3/4. P. 47–59.
D’ Ippolito G. Studi Nonniani: l’Epillio nelle Dionisiache. Palermo, 1961.
Lawler J. G. Celestial Pantomime: Poetic Structure of Transcendence. New Haven, 1979.
Противостояние формализму от символизма к соцреализму:Павел Медведев, Андрей Белый и Борис Пастернак на рубеже 1930-х годов
По прочтении книги Павла Медведева «Формальный метод в литературоведении» 6 февраля 1929 года Андрей Белый написал автору, что с книгой он «во многом весьма согласен (например – в позиции по отношению к формализму)» [Белый, 1988: 436]. 20 августа того же года Борис Пастернак написал Медведеву, что он «целиком разделяет» изложенную в книге критику формализма [Пастернак, 1983: 709]. Этот неожиданный консенсус трех столь ярких и разных мыслителей проливает свет не только на взгляды Белого и Пастернака насчет русского формализма накануне его фактического запрета. Поскольку книга Медведева является одной из наиболее тонких разработок марксистской эстетики в России и вместе с тем одним из важнейших предвосхищений теории социалистического реализма, сочувствие Белого и Пастернака к идеям Медведева помогает понять и то, как две самобытные творческие личности, которые к тому же сформировались до октябрьской революции, могли не только принять советский эстетический режим начала 1930-х годов, но и оценить его как достойное разрешение бурных художественных споров 1920-х годов и даже, хотя бы ненадолго, как системно-теоретическое оправдание их собственных художественных практик.
В своей марксистской теории культуры Павлу Медведеву удается установить и соблюсти тонкий и устойчивый баланс между двумя императивами, которые у формалистов и многих их современников часто считались принципиально несогласуемыми: это, с одной стороны, императив идеологической осмысленности художественной формы и, с другой, императив ее суверенности. Медведев задается вопросом: «Как объединить в единстве художественной конструкции непосредственную материальную наличность единичного произведения, его здесь и теперь, с бесконечною смысловою перспективой введенных в него идеологических значений?» [Медведев, 1928: 161][143]. С одной стороны, индивидуальное осуществляется лишь в тех конкретных формах, которые предоставляет идеология:
Идеологическая среда есть осуществленное, материальное, выраженное во вне социальное сознание данного коллектива. Оно определено его экономическим бытием и, в свою очередь, определяет индивидуальное сознание каждого члена коллектива. Собственно индивидуальное сознание только и может стать сознанием, осуществляясь в этих, данных ему, формах идеологической среды: в языке, в условном жесте, в художественном образе, в мифе и т. д. [Там же: 24].
С другой стороны, идеологическая среда сама по себе – всегда лишь потенциальная, реально же она существует только в виде дискретных произведений или высказываний:
Все продукты идеологического творчества – произведения искусства, научные работы, религиозные символы и обряды и пр. – являются материальными вещами, частями окружающей человека реальной действительности. Правда, это вещи особого рода, им присуще значение, смысл, внутренняя ценность. Но все эти значения и ценности даны только в материальных вещах и действиях. Они не поддаются действительному осуществлению вне какого-либо обработанного материала [Там же: 15].
Поскольку идеологическая среда и обработанный ею материал тесно взаимообусловлены, то каждое материальное осуществление дотоле абстрактных «значений и ценностей» сдвигает параметры внутри чисто абстрактной среды потенциальных идеологических смыслов. Работая сосредоточенно над материальной формой, разрешая внутренние задачи своего замысла, художник производит новые идеологические смыслы в идеологии как таковой. Таким образом, Медведев впервые предлагает истинно диалектическую теорию о взаимодействии идеологии как среды потенциальных значений в той или иной общественной формации с ее индивидуальными проявлениями в материальной культуре.
Для Медведева новый смысл производится (и тем самым «становится историческим явлением» [Там же: 163]) в виде социальной оценки, содержащейся имплицитно в форме материального произведения и эксплицитно в его восприятии адресатами. Автор высказывания (у Медведева «поэт») работает не с «лингвистическими формами, а
Формалистско-марксистский синтез Медведева настолько тонок, что, предваряя свой проницательный разбор книги, Борис Пастернак писал ему: «Я не знал, что вы скрываете в себе такого философа» [Пастернак, 1983: 707]. Очевидно, Пастернак симпатизирует не только содержащейся в книге Медведева критике формального метода и «дешевого гибридного марксизма», но и его стремлению построить теоретическую систему, совмещающую научные достижения европейского формализма, метафизические амбиции диалектического материализма и объяснительный размах исторического материализма. Подчеркивая значительность отдельных «счастливых» и «дальнобойных» идей формалистов, таких как «остранение», Пастернак сетует на «непостижимость их замиранья на самых обещающих подъемах» [Там же]. «На их месте, – добавляет Пастернак, – я тут же, сгоряча, стал бы из этих наблюдений выводить систему эстетики» [Там же]. Можно сказать, что Медведев и Пастернак сходятся на необходимости теории в современном значении этого слова – как систематического анализа взаимоотношений между материальной культурой, идеологией и субъективностью.
В случае же Белого можно сказать еще более определенно: и Медведев, и Белый признают себя монистами и ищут диалектическое разрешение кажущегося противоречия между эстетическим и социальным рядами. Монизм Медведева наиболее четко сформулирован, как это ни странно, в его очерке о Демьяне Бедном, где он утверждает диалектический материализм как «монизм культуры» [Медведев, 1925: 8]. Искусство не чужеродно историческому бытию, но «помогает ее (жизни) организации, ее оформлению в жизни психической, точнее – эмоциональной» [Там же]. Поэтому «социально-положительные эмоции» лирической поэзии, например, «помогают революционному жизнестроительству» [Там же]. Сближение символизма и марксизма вокруг «жизнестроительной» функции искусства не столь неожиданно, если