разреза [Богатырев, 1928–1929: 85; 1930(б): 92] – то есть к метафоре, отсылающей, у Соссюра, к «ахронической синхронии».
В контексте этнографических исследований – в частности, изучения заговоров – ахрония кажется равнозначной панхронии. Тем самым, вполне вероятно, что именно (слишком?) внимательное чтение «Курса общей лингвистики» Богатыревым могло лежать в основе некоторых его колебаний, связанных с изучением заговоров, – даже если панхронический (или ахронический) подход к изучению фольклора и этнографии в целом еще сегодня довольно распространен в России и без того, чтобы его приверженцы, в отличие от некоторых представителей «формальной школы», считали себя поклонниками соссюрианской лингвистики: эпистемологические предпосылки колебаний такого рода у Богатырева и у современных этнолингвистов, испытавших на себе гораздо меньшее влияние Соссюра, будут различными. Вопрос же о влиянии Соссюра на формалистов в свете всего сказанного выше получит, как хочется надеяться, некоторое новое освещение.
Богатырев П. Г. Чешский кукольный и русский народный театр. Берлин; Пг., 1923.
Богатырев П. Г. Этнографические поездки в Подкарпатскую Русь. Опыт статического исследования [1926] // [Богатырев, 2006: 74–79].
Богатырев П. Г. K вопросу об этнологической географии [1928–1929] // [Богатырев, 2006: 80–90].
Богатырев П. Г. Леви-Брюль и этнография европейских народов [1930(a)] // [Богатырев, 2006: 94–96].
Богатырев П. Г. Этнологическая география и синхронистический метод [1930(б)] // [Богатырев, 2006: 91–93].
Богатырев П. Г. Введение в структуральную этнографию [1931(a)] // [Богатырев, 2006: 121–125].
Богатырев П. Г. Задачи этнографа в Подкарпатской Руси [1931(б)] // [Богатырев, 2006: 108–117].
Богатырев П. Г. K исследованию народных обрядов и поверий при постройке дома в Восточной Словакии и Подкарпатской Руси [1931(в)] // [Богатырев, 2006: 184–200].
Богатырев П. Г. K проблеме размежевания фольклористики и литературоведения [1931(г)] // [Богатырев, 2006: 118–120].
Богатырев П. Г. Своеобычное в русской фольклористике [1931(д)] // [Богатырев, 2006: 126–143].
Богатырев П. Г. Функционально-структуральный метод и другие методы этнографии и фольклористики [1935] // [Богатырев, 2006: 144–155].
Богатырев П. Г. Функции национального костюма в Моравской Словакии [1937] // [Богатырев, 1971(a): 297–366].
Богатырев П. Г. Рождественская елка в восточной Словакии: K вопросу о структурном изучении трансформации функций этнографических данных [1932–1933] // [Богатырев, 1971(a): 387–392].
Богатырев П. Г. К вопросу о румынских погребальных плачах [1939] // [Богатырев, 2006: 156–162].
Богатырев П. Г. Традиция и импровизация в народном творчестве [1964] // [Богатырев, 1971(a): 393–400].
Богатырев П. Г. Заговоры // Русское народное творчество: Учебное пособие. М., 1966. С. 43–53.
Богатырев П. Г. Вопросы теории народного искусства. M., 1971(a).
Богатырев П. Г. Магические действия, обряды и верования Закарпатья [1971(б)] // [Богатырев, 1971(a): 167–296].
Богатырев П. Г. Народный театр чехов и словаков [1971(в)] // [Богатырев, 1971(a): 11–166].
Богатырев П. Г. Функционально-структуральное изучение фольклора. М., 2006.
Богатырев П. Г., Якобсон Р. О. Фольклор как особая форма творчества [1929] // [Богатырев, 1971(a): 369–383].
Вельмезова Е. В. Два мира славянских заговоров: Россия/Славия // Евразия на перекрестке языков и культур. М., 1999(a). С. 29–30.
Вельмезова Е. В. Текст человека и болезни: чешский лечебный заговор. Опыт исследования семантической структуры. Дис…. канд. филол. наук. М., 1999(б). Т. I–III.
Никишенков А. А. Трубецкой и феномен евразийской этнографии // Этнографическое обозрение. 1992. № 1. С. 89–92.
Серио П. Структура и целостность. М., 2002.
Сорокина С. П. Функционально-структуральный метод П. Г. Богатырева // [Богатырев, 2006: 5–72].
Трубецкой Н. С. Верхи и низы русской культуры [1921] // Трубецкой Н. С. История. Культура. Язык. M., 1995. С. 126–140.
Bogatyrev P. Actes magiques, rites et croyances en Russie Subcarpatique. Paris, 1929 (Испр. и доп. рус. изд.: [Богатырев, 1971(б)]).
Bogatyrev P. Lidové divadlo české a slovenské. Praha, 1940 (Испр. и доп. рус. изд.: [Богатырев, 1971(в)]).
Engler R. Zur Neuausgabe des Cours de linguistique générale // Kratylos. 1967. № 12. S. 113–128.
Koerner E. F. K. Ferdinand de Saussure: Origin and Development of his Linguistic Thought in Western Studies of Language. Braunschweig, 1973.
Mauro T. de. Notes // [Saussure, 1976: 405–477].
Saussure F. de. Cours de linguistique générale. Paris, 1976.
Рецепция работ В. Я. Проппа в современной венгерской фольклористике
Прежде чем обратиться к теме, указанной в заглавии настоящей статьи, следует отметить, что теория В. Я. Проппа оказала более плодотворное влияние в Венгрии не на фольклористику, а на литературоведение. Поэтологический подход не только раскрыл свою эвристическую значимость, но и популяризовался по мере распространения идей и методов формализма. Профессора Арпад Ковач и Дьюла Кирай издали сборник лучших и наиболее характерных статей русских и советских поэтологов, в частности и Проппа, которого раньше у нас считали исключительно фольклористом [Кирай, Ковач, 1982]. В предисловии авторы четко определяют место каждого выдающегося ученого как в отношении к формализму, так и вне его. В своей книге, посвященной поэтике романов Достоевского, Ковач рассматривает теорию сюжета и жанра сквозь призму соотношения методологических концепций Веселовского и Проппа [Ковач, 1985][239].
Итак, труды Ковача отличает не только глубокое понимание и новизна интерпретаций, но и распространение новых открытий русской поэтики‚ в том числе трудов Проппа и формальной школы. Благодаря его усилиям, подход Проппа к волшебной сказке и формалистов к литературному тексту стал весьма плодотворным и популярным за последние 30 лет среди венгерских русистов. Можно составить длинный список тех работ, статей и монографий, которые эксплицитно или имплицитно ссылаются на эти методы анализа или применяют их.
Стоит также отметить, как широко распространились они в венгерском литературоведении, в том числе в семиотической и нарратологической деятельности Арпада Берната, Золтана Каньё и Каройя Чури [Bernáth, Csúri, Kanyó, 1990]. Последовали и переводы работ формалистов, выполненные в 1970–1980-х годах, а также включение их статей или отрывков в антологии или учебные материалы[240]. Наши русисты и – что знаменательно – исследователи венгерской литературы, объединившиеся в школу, успешно внедряют поэтику формалистов, В. Я. Проппа‚ А. А. Потебни‚ О. М. Фрейденберг‚ М. М. Бахтина‚ Ю. М. Лотмана‚ В. Н. Топорова в изучение венгерских классиков и современных писателей[241]. Развивая дальше эту культуру мысли в контексте современных направлений‚ венгерские теоретики обращают на себя внимание работами по поэтике дискурса‚ теории стиха‚ прозы и жанра‚ исследованиями по европейскому и русскому роману. Венгерская школа поэтики‚ об одном из важнейших истоков которой мы сегодня здесь говорим‚ ныне признана академической и университетской ученой средой.
Возвращаясь к Проппу, отметим, что на курсах русско-советской поэтики среди слушателей любимой темой стала морфология волшебной сказки, точнее выискивание последовательности сказочных функций и мотивов, в частности и в русской классической литературе[242]. В связи с опытом применения данного метода отметим, что актуализация сказочных мотивов в литературных произведениях рождает специфическую наррацию, в которой доминирующую роль играет метафоризация, обновление семантики слова.
Теперь обратимся к рецепции трудов русско-советского фольклориста в венгерской фольклорной науке. К сожалению, несмотря на то что научный журнал «Этнография» регулярно извещал о трудах великого ученого – в первую очередь в форме обзоров его научной деятельности, написанных известным венгерским фольклористом Вильмошем Фойтом [Voigt, 1964; 1972], – труды Проппа так и не оказали весомого влияния на венгерскую фольклористику, хотя отмечен и вклад, вложенный ученым в том числе и в исследование народной баллады [Vargyas, 1962].
Причина того, почему венгерская фольклористика поздно начала применять теорию Проппа в своих исследованиях, может заключаться в следующем. Две важнейшие книги Проппа были переведены на венгерский язык сравнительно поздно. Несмотря на то что вскоре после русской (1928), а потом и англоязычной публикации «Морфологии сказки» (1958) уже вышли первые венгерские рецензии на нее, на венгерском языке эта книга вышла в свет только в 1975 году [Propp, 1975]. Новый, исправленный перевод монографии появился спустя 20 лет [Propp, 1995], и успех книги привел к ее републикациям в 1999 и 2005 годах в переводе Андраша Шопроны. С тех пор не только отдельные фольклористы, читающие по-русски, но и литературоведы и широкая публика получили возможность ознакомиться с этим фундаментальным трудом.
Все свидетельствовало о нарастающем интересе к трудам Проппа, хотя морфологический анализ венгерской сказки так и не был сделан. Исследовательница русского фольклора Эржебет Каман в своем докладе на конференции в Санкт-Петербурге, посвященной 100-летию со дня рождения Проппа, утверждала как вечную актуальность русского формализма в изучении устной и письменной литературы, так и ключевую роль юмора как конструктивного элемента сказки. Здесь же выступила Ильдико Криза, которая применила метод анализа функций при разборе изображения героя в венгерских сказаниях о короле Матьяше [Kámán, Kriza, 1995].