Наблюдение может быть самоотверженным. Этому научили нас люди, с которыми мы встретились в этой книге. Они показали нам, что наблюдение может освобождать, придавать сил, расширять мир – и за это мы им благодарны.
«Скорбеть не станем. Лучше силы обретем в том, что осталось…»
И снова мы возвращаемся к самому недооцененному из философских течений ХХ века – феноменологии, с ее les minutes heureuses [минутами счастья]. И к мысли, что в мире, не освещенном более ни богом, ни разумом, все попытки свести бесконечное многообразие (будь то вселенной или нашего опыта) к концепциям, идеям и сущностям – религиозным или научным, включающим в себя «душу» или «природу», «частицы» или «жизнь после смерти», – уменьшают то разнообразие, без которого реальность утратит большую часть своего смысла, если не обессмыслится вовсе.
Разумеется, религиозные люди способны на феноменологический подход к миру ничуть не менее людей светских. Но как им «откалибровать» свое восприятие? В книге «Доказательство рая: путешествие нейрофизиолога в загробную жизнь», упомянутой во Введении, Эбен Александер пишет, как, находясь в коме, побывал на небесах, где цвели прекрасные цветы и порхали бабочки. Были ли эти цветы и бабочки прекраснее своих земных собратьев? Если да, как же нам относиться к тем цветам и бабочкам, что мы видим на земле – как к чему-то низшему, неполноценному? А если цветы и бабочки в раю такие же, как здесь – к чему тогда рай? Еще Александер рассказывает, что небеса «населены» ангелами и душами праведников, вкушающими вечное блаженство. Значит ли это, что здесь, на земле, люди неполноценны, недостаточно хороши? Если да – как нам наслаждаться земной жизнью, когда мы знаем, что на свете есть нечто бесконечно большее? Неудивительно презрительное фырканье Джона Грея: «Что может быть тоскливее совершенного человека?!»[883]
Абсолютное большинство из нас, сосредоточившись и вооружившись воображением, вполне способно «нарекать имена» миру – или хотя бы попробовать. Значение воображения превозносили Рильке, Сантаяна, Стивенс, Лоуренс, Стейнер, Рорти, Скрутон и многие, многие другие. Прелесть «наречения имен» в том, что, в отличие, например, от войны, создания Большого адронного коллайдера [возведен Европейской организацией ядерных исследований (CERN) в Швейцарии], или какого-либо общественно-политического проекта, будь то строительство нового дома или атомной подлодки, оно не требует серьезной подготовки – а результат его неоспорим: наречение имен радует нас, делает наш мир богаче и укрепляет в нас чувство общности с собратьями-людьми. Иными словами, приносит этический и моральный успех.
Возможно, в этом – величайшее достижение современной нравственной философии. Быть может, каждый неверующий, которому случалось об этом задумываться, ощущает где-то в глубине души, что укрепление и расширение общности между людьми – достижение все большего равенства, свободы и справедливости – это лучший и, в сущности, единственный путь вперед. Однако по нему нельзя идти без ответственности перед самими собой, без чувства собственного достоинства, без восприятия жизни как представления, без отвращения к пошлости, без личного нарратива, нуждающегося в прояснении. Здесь стоит вспомнить слова Томаса Нагеля: нельзя обрести смысл жизни, помогая другим. Точнее сказать: только помогая другим.
Мы можем разделить жизнь на три области: область науки, соприкосновение с которой для большинства из нас неизбежно, которая принесла нам множество технических и интеллектуальных достижений, а также прогресс в понимании мира; область феноменологии – мир Сартровых petites heureses [маленьких радостей], живописи и поэзии, мир отдельных вещей в их спокойной, терпеливой вещности – тоже своего рода форма понимания мира, дополняющая науку. И третья область – мир желания.
С тех пор как Ницше провозгласил смерть бога, о желании было сказано не так уж много, хотя сам он живо ощущал разницу между аполлоническим и дионисийским. Разумеется, за последние сто лет диапазон приемлемости наших желаний немало расширился: так, жизнь женщин или гомосексуалистов, быть может, не преобразилась вполне – но стала намного легче.
Однако и здесь есть свои потери, спады и тупики: достаточно вспомнить женское обрезание – варварский обычай, по-прежнему практикуемый в некоторых регионах мира.
Джеймс Джойс в 1920–1930-х годах, в «Улиссе» и «Поминках по Финнегану», тоже писал о потерях. Все эти грандиозные перемены и новшества, особенно в Европе – семья, условия жизни, образование, контрацепция, мобильность населения, роль СМИ – по его мнению, повлекли за собой поистине страшную утрату: они убили истинную любовь. Эта глубоко интимная форма самореализации, прежде доступная каждому, сделалась теперь музейной редкостью.
Как показывает статистика разводов, люди в наше время не только не достигают истинной любви, но уже ее и не ждут: должно быть, считают, что она того не стоит или что в реальной жизни такого все равно не бывает. Недавний французский фильм «L’Amour» рассказывает историю пожилой пары, связанной истинной любовью – и общей страстью к музыке; но приходит старость, жену разбивает инсульт, потом еще один – и постепенно она становится неспособной ни на что, кроме любви. Но для мужа в ней не остается того, что можно любить. Музыка не приносит ему утешения. Из любви он душит жену, а затем кончает с собой.
Да, в этом смысле современная жизнь обеднела, и найти в ней смысл стало труднее. Люди религиозные, быть может, возразят на это, что испытывают истинную любовь к Церкви или к богу; но могут ли церковь и бог отвечать на твои чувства так, как отвечают супруги или возлюбленные? Разве не во взаимности – самая суть желания, то, что делает его исполнение столь желанным? Есть ли на свете что-то более утешительное, радостное, примиряющее с жизнью, чем знать, что тебя любят – и всегда будут любить? Многочисленные скандалы со священниками, совращающими детей, как бы говорят нам: даже жизнь, проведенная в Церкви, не дает желанию такого удовлетворения, как взаимная человеческая любовь.
Однако, когда доходит до сравнения, религиозная жизнь блекнет и рядом с наречением имен. Дело в том, что религии – по крайней мере великие монотеистические религии, – определенно движутся в другом направлении. Хабермас прав в том, что многие стороны религиозных учений и обрядов рациональны, призваны облегчить положение человека; такова же цель и тех новых ритуалов, которые предлагает Ален де Боттон для атеистов. Однако величайшее достижение (если это можно так назвать) религии со времен Ницше состоит в идее бога как абсолютно «другого», определяемого как… ну, в сущности, никак не определяемого, не именуемого. Выходит, что бог – это в каком-то смысле ничто.
Но к чему это нас ведет? В своей недавней книге «Анатеизм» (что означает «возвращение к богу») Ричард Кирни утверждает, что после всех ужасов ХХ столетия традиционные представления о боге более не приемлемы. Он обсуждает работы таких мыслителей, как Поль Рикер, Эммануил Левинас, Жак Деррида и Юлия Кристева, и их взгляды на то, какую форму может принять теперь религиозная вера. Однако сложность как их, так и его собственных писаний, теснота и запутанность синтаксиса, очевидные трудности в поисках имени для того, что сам Кирни соглашается считать неименуемым, превращают его книгу в полную противоположность поэзии: она – не островок ясности посреди хаоса, она – сам хаос.[884] Насколько можно понять, Кирни утверждает, что некоторым просто нравится «состояние веры», поэтому они предпочитают веру неверию и только и ищут повода во что-нибудь поверить. Говорит ли это что-нибудь о предмете их веры? Нет: но их вера в свидетельствах и не нуждается. Словом, мы возвращаемся туда, откуда начали.
Выходит, новейшие «открытия» в религии по определению не могут дать нам ни смысла, ни внятной цели: они ведь описывают бога как «неименуемое» – а значит, не имеют ничего общего с великим, неостановимым процессом наречения имен вещам мира сего. В заголовок этого подраздела мы вынесли строки из стихотворения Вордсворта – прекрасные строки, в которых безошибочно узнается их гениальный создатель. Однако, если здесь вообще уместны критические замечания, стоит заметить: «то, что осталось», выглядит в этих стихах неподвижным, в то время как мир неостановимо движется вперед. Как сказал больше трехсот лет назад французский философ и богослов Николя Мальбранш: «Мир еще не закончен».
Итак, в заключение повторим мудрые слова великого любителя поэзии, философа Ричарда Рорти, сказанные о тех, кто дает имена миру: «Чем богаче словарь той или иной культуры, тем больше в ней человечности, тем дальше она отстоит от мира животных».
Благодарности
Хочу поблагодарить коллег и друзей, которые помогали мне писать эту книгу: за их ценные предложения, полезные критические замечания, указания на ошибки, за то, что готовы были обсуждать мой труд со мной, ссужали (или дарили) мне книги, читали текст целиком или отдельные его части.
Почетное место отходит Алану Сэмсону, издателю «Вейденфилд энд Николсон», который подал мне идею книги и поддерживал на протяжении работы над ней, предлагая бесценные советы по ее облику и содержанию. Также хочу поблагодарить: Дэвида Эмброуза, Роберта Арнольда, Ричарда Эллиса, Иэна Гордона, Дэвида Хенна, Чарльза Хилла, Николу Ходжкинсон, Джеймса Джолла, Уильяма Кистлера, Тома Лебьена, Жерара Леру, Джорджа Лудона, Констанцию Лоуэнталь, Сару Макалпин, Брайана Макартура, Лейтона Маккарти, Каролин Мавролеон, Гислена Венсана Морлана, Брайана Мойнахана, Эндрю Нюрнберга, Кэтрин Палмер, Николаса Пирсона, Рюдигера Сафрански, Алана Скотта, Михаэля Штюрмера, Марка Томпкинса, Донну Уорд, Энтони Уайгрема, Дэвида Уилкинсона.
Список литературы по этой теме постоянно пополняется, и не в силах человеческих охватить его целиком: каждую неделю я натыкаюсь на новую публикацию.