Вся семья, должно быть, задавалась вопросом, стоила ли Фрэнсис Энн столь дотошного изучения их подноготной в Канцлерском суде. «Она не красавица, хотя и крайне миловидна», – писал лорд Каслрей отцу, лорду Лондондерри, через пару дней после сделанного Чарльзом предложения. Что до личностных качеств, то он признавал, что она не только умна, но и «для своего возраста, похоже, невероятно решительна и сильна характером», добавив вполне пророческое: «В той ситуации, в которую она поставлена, и то, и другое от нее потребуется в огромной мере».
Фрэнсис Энн самым что ни на есть публичным образом связала свою судьбу с мужчиной весьма сомнительного характера, хотя и была, как сама позже писала, «запугана до смерти всеми этими болезненными историями про него, которые передо мною день за днем выкладывали», имея в виду, бесспорно, не только сплетни, но и факты в изложении лорда-канцлера. Он настоял на проведении ряда частных бесед с нею вне судебных слушаний, поскольку желал «изложить все имеющиеся у него доводы против [брака] с той же полною силой, с какой они были заявлены ему». Похоже, что он, как и миссис Тейлор, считал, что ей следовало бы повременить и провести побольше времени на брачном рынке. Фактор времени, на самом-то деле, часто влиял на решение родителей относительно согласия на брак. Племянницу леди Джернингем в семнадцатилетнем возрасте отговорили принимать предложение от одного недостаточно богатого, по мнению ее родителей, ухажера, а через несколько лет с удовольствием приняли его же в свою семью. Поскольку предложений руки и сердца за промежуток времени между двумя его предложениями ни от кого побогаче не поступило, их союз перестал считаться нежелательным. Аналогичным образом и герцог Бедфорд лишь поначалу противился поспешной женитьбе своего сына и наследника лорда Тавистока на даме шестью годами старше него, поскольку тому еще только предстояло достигнуть совершеннолетия и окончить Кембридж.
Но, что бы ни имела сказать на этот счет ее тетя, Фрэнсис Энн была куда искушеннее в мужчинах и брачных схемах, нежели большинство ее восемнадцатилетних ровесниц. В своих фантазиях она еще в пятнадцатилетнем возрасте мнила себя влюбленной в одного отпетого охотника за наследством, доводившегося младшим братом одному из многих любителей пофлиртовать с ее матерью и к тому же уже помолвленного с другой. В шестнадцать лет она хладнокровно отвергла предложение обремененного долгами ирландского графа. Она успела покрасоваться и перед герцогом Лейнстером, и перед рядом других титулованных господ, которые, как она слышала, «только и говорили, что» о ней. И по морским курортам за нею всюду следовала целая свита красивых обожателей из числа младших сыновей. Также она провела некоторое время под наставничеством миссис Тейлор в роли компаньонки перед официальным «выходом в свет» в год своего дебюта. Что еще важнее, сколько бы леди Антрим ни пела хвалебных од мужчинам, которых приглашала к себе на ее смотрины, мнение дочери всякий раз оставалось решающим. Ирландский граф ей не понравился настолько решительно, что она была уверена, что никакое время этого не изменит. Герцог ей показался настолько унылым и скучным, что она ничуть не пожалела, когда всякие разговоры о возможной помолвке с ним были резко пресечены миссис Тейлор. Знаки внимания со стороны лорда Форбса ей отчасти льстили, а вот насмешливого и любвеобильного лорда Бошана она побаивалась. Точнее сказать, она его просто возненавидела.
По всему выходило, что и к своим выводам о Чарльзе она также пришла самостоятельно. Он часто и охотно беседовал с нею при дворе, и ей запомнился его живой интерес к ее мнениям; может, именно этого ей и не хватало от других ухажеров? Или, возможно, он выказывал ей сочувствие по случаю того, что она из-за своих воинственно настроенных опекунш лишена беспристрастного советчика и даже дома вынуждена довольствоваться обществом одной лишь своей бывшей гувернантки. Чарльз и сам был не чужд чувства одиночества и даже приступов «дьявольской тоски» во время пребывания на чужбине, да и вообще был человеком «превеликих чувств» по словам одной его прежней поклонницы. И в свои сорок лет он слыл по-прежнему весьма красивым и, хотя и «кичился своим смазливым лицом», если верить недоброжелателям, был по-прежнему популярен у дам, считавших его внешность «захватывающей». А вот что касается его статуса всего лишь младшего сына, совсем недавно произведенного в пэры, то тут как раз и закрадывается подозрение, что этим он очень даже мог не устраивать Фрэнсис Энн, сызмала преисполненную чувствами собственной значимости и высокого призвания в части сохранения семейного наследства через брак с высокородным дворянином или даже главой древнего дома, для которого ее земли и угольные копи будут всего лишь дойной коровой, близко не сопоставимой по ценности с его собственными родовыми акрами, и он просто дождется рождения второго сына и завещает их ему. Чарльз же с его репутацией энергичного деятеля и прозорливого организатора, особенно во всем, что касалось его военной карьеры, был кандидатом совершенно иного рода – вполне способным, вероятно, перетряхнуть ее чахнущие поместья и вдохнуть в них вторую жизнь. Возможно, ее и не захлестнула нежданная волна чувств, как Сидни Оуэнсон, и бурления любви и ощущения дара судьбы подобно Саре Спенсер она не испытывала, но при каждом допросе с пристрастием у лорда-канцлера непоколебимо стояла на своем желании выйти замуж именно за Чарльза.
Итоговое заседание Канцлерского суда с оглашением окончательного вердикта было назначено на конец июня. Утром в день его проведения зал был переполнен и гудел как улей; все сидячие места были заняты за добрый час до начала, да и в проходах к скамьям адвокатов яблоку было негде упасть. Среди зрителей была замечена миссис Лонг-Уэлсли, как никто понимавшая, что лежит на чаше весов для Фрэнсис Энн. Вышедшему для оглашения приговора лорду-канцлеру сделать это удалось далеко не сразу и с большим трудом из-за стоявшего в аудитории гвалта. Ему пришлось несколько раз умолкать до тех пор, пока перевозбужденные зрители из числа публики не угомонятся и не рассядутся чинно по своим местам. Завершилось же это зрелище, однако, полным обманом ожиданий перевозбужденной публики. После чтения долгой преамбулы дела вместо кульминационной развязки вдруг последовало объявление лорда-канцлера о том, что для вынесения окончательного вердикта ему понадобится уточнить еще несколько моментов и в последний раз взять показания у Фрэнсис Энн.
В результате окончательного ответа ей пришлось дожидаться еще две недели. «Такой брак не может быть признан самым подходящим для молодой леди», – объявил лорд-канцлер перед «великим стечением» публики, собравшейся и на отложенный последний акт судебного спектакля, после чего, как писали газеты, сообщил, что, несмотря на это, «он не усмотрел ни единого принципиального основания для вынесения определения о недопустимости этого сочетания». Вердикт этот трудно было назвать громкой победой лорда Стюарта, который на следующее утро, вероятно, испытывал толику смущения при мысли о том, что его друзья и коллеги прямо сейчас читают в газетах признания высшего судебного чина страны в том, что он всячески отговаривал Фрэнсис Энн от столь опрометчивого брака, приводя множество веских аргументов. С другой стороны, из постановления суда явствовало, что юридических препятствий для брака не имеется, а личное мнение лорда-канцлера таковым и остается, как и созвучное ему личное мнение миссис Тейлор. И он, и она, похоже, чувствовали, что Фрэнсис Энн при ее богатстве и очаровании вполне могла бы заполучить себе мужа и помоложе, и без сомнительной славы, и познатнее, чем лорд Стюарт с его недавно жалованным баронством, а значит, и с каким-нибудь символическим дворянским титулом в запасе, чтобы сразу наделить им ее первенца. На самом деле, лорд-канцлер впоследствии не преминул напомнить Фрэнсис Энн о том, что свой вердикт он вынес не в пользу ее брака, а всего лишь в знак признания того, что «не нашел законных оснований воспрепятствовать ему».
Хотя союз с лордом Стюартом удачным для богатой наследницы назвать трудно, не поворачивается язык и припечатать его как полный mésalliance [27]. Могло ведь сложиться и намного хуже для нее, сбеги Фрэнсис Энн, скажем, с учителем музыки или бравым солдатом вовсе без роду и имени. В целом, однако, дочери доставляли родителям, как правило, куда меньше головной боли, нежели их братья, по той простой причине, что у них было несоизмеримо меньше шансов познакомиться с кем ни попадя и тайком вступить в совершенно неприемлемый с точки зрения семьи брак. Вся светская жизнь дочерей с самого их дебюта проходила под пристальным наблюдением. Балы у Альмака и частные вечеринки потому только и были строго зваными, чтобы обеспечить контроль допуска на них исключительно кавалеров, удовлетворяющих минимальному перечню критериев приемлемости. Матерям приходилось с особой тщательностью подходить к отбору приглашаемых в дом и допускаемых к знакомству с дочерями – вплоть до рассаживания званых гостей за столом в порядке их перспективности как женихов. При этом самим девушкам отнюдь не возбранялось присматривать себе среди них наиболее приглянувшегося, – вот только это обычно была наиболее подходящая рыба из моря возможных женихов.
Молодые же люди, напротив, вольны были перемещаться не только по всей столице, но и по всей стране. Будучи свободными от всякого присмотра со стороны провожатых, они не только с легкостью сходились и водили дружбу с людьми за пределами круга общения их родителей, но не чурались и смешения с представителями низших классов. Потому и не удивительно, что сыновья знати раздвигали границы дозволенного гораздо чаще и шире, нежели их сестры. В то время как леди Джорджиана Леннокс своей помолвкой с лейтенантом флота Уильямом де Росом свою амбициозную мать, герцогиню Ричмондскую, всего лишь огорчила (жених был не особо богат и знатен и к тому же доводился младшим братом отъявл