аловством. «Да оставь уже все так, как есть, – умоляла его Гарриет по поводу затеянного им обустройства дома, – просто дай мне с моей горничной въехать».
В день свадьбы запряженная четверкой лошадей новехонькая карета с раннего утра стояла наготове в конюшне, чтобы сразу после венчания умыкнуть молодых к месту, выбранному ими для проведения медового месяца. Ведь в эпоху Регентства свадьба по моде, похоже, подразумевала, что чем короче, скромнее и непринужденнее она пройдет, тем лучше.
Даже столь безмерно состоятельная пара, как леди Фрэнсис Энн Вейн-Темпест и лорд Чарльз Стюарт, чья склонность к пышным роскошествам и помпезным излишествам в последующие годы станет чуть ли не символом предосудительной вульгарности, свадьбу сыграли сравнительно тихо. Хотя полсотни приглашенных на нее «близких друзей» по меркам эпохи Регентства были внушительным сборищем, роль гостей была скромна: собравшись вечером 3 апреля 1819 года, вскоре после долгожданного вердикта Канцлерского суда в пользу пары, в доме леди Антрим на Брутон-стрит, они просто поприсутствовали при назначенном на девять вечера и занявшем меньше часа обряде венчания у нее в гостиной и вскоре разъехались. Ну а уж лорд Каслрей, брат Чарльза, и вовсе предстал во всей красе своей беззаботной непринужденности, опоздав к венчанию по причине того, что тем же вечером принимал гостей на домашний ужин у себя.
Никаких поминутно расписанных программ свадебных торжеств также не имелось, а потому и накладки, которые сегодня выглядели бы катастрофичными, воспринимались с легкостью и гостями, и газетчиками. Гаррио и ее жених лорд Гренвиль, рассказывала читателям Morning Post, битый час протоптались перед домашним алтарем, поскольку декан Виндзорский по каким-то причинам к девяти часам вечера в особняк ее отца так и не прибыл, и герцогу Девонширскому пришлось срочно послать за местным викарием, чтобы тот обвенчал их вместо него. Еще хуже прошло не сулившее ей ничего доброго венчание наследницы Кэтрин Тилни-Лонг в церкви Св. Якова на Пиккадилли в 1812 году: посреди обряда выяснилось, что жених забыл купить невесте обручальное кольцо, и проведение обряда пришлось приостановить, послав гонца к ближайшему ювелиру.
Однако при всей неформальности обряда бракосочетания эпохи Регентства современная британская невеста, окажись она магическим образом перенесенной туда во времени, нашла бы в церемонии его проведения много знакомого. Фрэнсис Энн, как тогда было принято, сопровождали две «подружки невесты» (в ее случае действительно таковыми и являвшиеся, хотя зачастую в те годы эту роль играли сестры). Затем ее «отдали», как любую другую невесту того времени и многих из нынешних, – и на место ее отца заступил герцог Веллингтон, явно пользовавшийся особой популярностью в качестве исполнителя роли посаженого отца наряду с принцем-регентом на свадьбах дочерей своих старых и добрых высокородных друзей. Далее обряд венчания проходил вполне узнаваемо для всех, кому в наше время доводилось через него проходить в англиканской церкви, включая обмен клятвами верности; хотя, конечно, невеста в ту пору клялась не только «любить и лелеять» своего мужа, но и беспрекословно «повиноваться» ему, зато была единственной из их четы, кому причиталось обручальное кольцо. И, конечно же, никаких гимнов во время венчальной службы не исполнялось, и поцелуями в знак того, что они стали мужем и женой, молодые не обменивались. Любые демонстративные проявления на публике такого рода сантиментов в ту пору были немыслимы.
Зато прослезиться на людях по случаю заключения брака испокон веков не возбранялось никому. Леди Антрим чуть ли не с гордостью сообщила леди Фрэнсис Шелли, что ее дочь «пролила обильные слезы» на церемонии своего бракосочетания; но ведь и леди Анна Мария Стэнхоуп в день своей свадьбы в 1808 году по свидетельству миссис Калверт «все время плакала». Да и не одних лишь невест ошеломляла эта вселяющая «ужас» перспектива (кстати, и под «ужасом» в эпоху Регентства понимался скорее «благоговейный трепет» перед неизбежным). По свидетельству сестры Уильяма Литлтона, пока они добирались из Мейфэра в Уимблдон на его свадьбу с леди Сарой, ее брату вполне хватило времени на то, чтобы вконец изнервничаться по поводу приближающегося обряда венчания. «Вот как узнает она сейчас карету, так у нее сердце-то и зайдется!» – воскликнул он при въезде в приусадебный парк по воспоминаниям любящей сестры, полагавшей, что и у него самого сердце «в тот момент едва ли билось ровно, мирно покоясь на своем месте». Его тревога до того ее тронула, что она взяла брата за руку, дабы его приободрить. «Не надо! Не побуждай меня на преждевременные слезы!» – такую странную отповедь получила она от него в ответ на сестринское сочувствие. Когда же пришло время крошечному кортежу из восьми собравшихся «чинно прошествовать» в церковку при поместье, то миссис Поул-Кэрью тут же получила возможность убедиться, что не только ее любимый брат, но и его невеста и ее будущая свояченица была настолько перенапряжена тем, что им предстоит, что она выглядела «так, будто едва держалась на ногах».
Обратный путь из церкви к дому дался всем куда бодрее. Сообразно с обычаями раннее дневное бракосочетание полагалось увенчивать déjeuner [40], как тогда в бомонде называли свадебный ланч, у родителей новобрачной, и Спенсеры выставили гостям по случаю праздника легкое угощение, включая «большущий кремовый торт», пришедшийся весьма по вкусу миссис Поул-Кэрью. Бывало, что по случаю ранних свадеб потчевали и пообильнее. К примеру, после состоявшегося в четыре часа пополудни обряда венчания леди Анны Марии Стэнхоуп с лордом Тавистоком собравшимся предложили отметить свадьбу не только фуршетом, но и аналогом дискотеки эпохи Регентства – танцами в саду под военно-духовой оркестр полка его светлости.
При полностью домашней вечерней свадьбе на дому у жениха и невесты были хорошие шансы на то, что все гости им давно знакомы по совместным застольям, и при таких «совиных» венчаниях счастливая пара часто имела возможность сесть в карету и уехать к месту проведения медового месяца прямо из-под венца. В 1804 году леди Сара Фейн с лордом Вильерсом также быстро уехали из Лондона, после того как завершилась церемония бракосочетания в доме ее отца. На следующий год их примеру последовали сестра Сары леди Мария и лорд Дунканнон, также отбывшие прочь из Лондона сразу же по завершении назначенного на девять вечера обряда венчания. При этом новоявленной свекрови Марии леди Бессборо остатка вечера после отбытия молодых хватило еще и на какой-то дежурный визит, и на записку любовнику, и на то, чтобы отправиться вместе с мужем в гости к ее сестре в Чизвик.
Но даже и венчавшиеся засветло редко уделяли более пары часов тому, чтобы отметить это событие в кругу родных и близких. Миссис Поул-Кэрью с братом Уильямом, выехав из центра Лондона в два часа пополудни, попрощались со Спенсерами и отбыли из Уимблдона обратно уже в начале пятого вполне довольные тем, как все сложилось. Она оставила новобрачных Литлтонов «похрустывающими он сухариками, она печеньем, сидя бок о бок на софе с лучащимися любовью и радостью лицами». В их случае никакой кареты для отъезда в свадебное путешествие не требовалось. Вместо этого лорд и леди Спенсер «немедленно уехали сразу же после обеда», оставив Уимблдонское имение в «их полном распоряжении на весь медовый месяц».
Как видим, само по себе выражение «медовый месяц» со времен Регентства изменений не претерпело, чего никак нельзя сказать о вкладываемом в него смысле. Это в наши дни под ним понимают разгульный отпуск молодых после свадьбы; а в ту пору это был «первый месяц супружества, в котором нет места ничему, кроме нежности и счастья», если верить толковому словарю Сэмюэла Джонсона. Впрочем, за полвека с лишним, минувшим со времени его издания, понятие «медовый месяц» как раз и стало на глазах трансформироваться в направлении того, что под ним понимается в наше время. В XVIII веке путешествия в медовый месяц обычно ограничивались объездом молодыми родни для получения поздравлений и подарков в компании кого-нибудь из братьев, сестер или подружек новобрачной. Именно к эпохе Регентства в высших кругах стал приживаться обычай, по которому новобрачные удалялись из общества куда-нибудь подальше, чтобы провести свой медовый месяц (или хотя бы неделю-другую) наедине, вкусить прелестей брака, конечно же, но также еще и получше узнать друг друга.
Приют молодоженам на время медового месяца обычно предоставлял кто-нибудь из родственников, освобождавших им под это загородную усадьбу. Свежеиспеченные лорд и леди Стюарт последовали возобладавшей моде и умчались в красивой почтовой карете с четверкой в загородный дом лорда Каслрея в Кенте вечером после свадьбы, где и провели первую неделю медового месяца в компании животных из домашнего зверинца супруги хозяина. Ясно, что уединение им понравилось и возвращаться в светские круги они не спешили, поскольку, когда Каслреи нагрянули к ним, вернее, к себе из Лондона с кучей гостей, молодожены тут же съехали и перебрались в усадьбу Уайлдернесс-хаус, уступленную им дядей Чарльза лордом Кэмденом, где провели еще неделю в приватных радостях.
Молодым, привыкшим до вступления в брак общаться, в основном, с лицами каждый своего пола, и обычно вовсе не имевшим возможности проводить время наедине с представителями противоположного пола, внезапное попадание в ситуацию многодневного пребывания наедине друг с другом, естественно, давалось непросто, и именно поэтому их уединение редко оставалось вовсе не нарушаемым. Уильям и леди Сара, к примеру, провожая из Уимблдона миссис Поул-Кэрью, взяли с нее твердое обещание вернуться «отужинать и переночевать там в ближайшее время». В точности так же и новоявленная леди Дунканнон с радостью приняла гостей в лице своей мачехи и ее сестры леди Сары Джерси, которая по итогам визита сообщила леди Бессборо, что Мария им пела и играла, пребывая в хорошем расположении духа. Интересно, однако, что семья сочла необходимым опровергнуть газетные сообщения о том, что Дунканноны прервали свое медово-месячное уединение на первой же неделе после свадьбы ради того, чтобы принять приглашение отужинать с герцогом и герцогиней Девонширскими, поскольку это, очевидно, свидетельствовало бы о том, что не все у молодоженов складывается благополучно.