Для недавних дебютанток только что с рынка невест медовый месяц становился первым в жизни глотком воздуха свободы, получаемой вместе с переходом из девиц в матроны. Гарриет Фейн была одной из множества тех, кому не терпелось расправить крылья, вот она и умоляла Чарльза вывезти ее на Средиземное море, а именно, в Испанию, где еще недавно сражались ее братья-офицеры. Но из-за того, что растерзанная войной Европа оставалась не самым гостеприимным местом для путешественников на день их свадьбы в январе 1814 года, ей пришлось вместо этого довольствоваться медовым месяцем с Чарльзом в сельской глуши Нортгемптоншира, отложив средиземноморские амбиции до лучших времен.
Уильям Литлтон и леди Сара, однако, были преисполнены решимости отважиться на вылазку куда-нибудь подальше в поисках мало-мальских приключений, прежде чем приступать к размеренной семейной жизни, ведь Сара в бытность дебютанткой всем сердцем желала именно этого, полагая, что «юным леди модно пускаться в странствия», да и Уильям жаждал этого не меньше нее. Столкнувшись с той же проблемой, что и Гарриет, они просто решили выбрать направление побезопаснее средиземноморского и выбрали достаточно нетипичный для британских туристов в Европе маршрут. В конце июня 1813 года молодожены отбыли на паруснике в Швецию, где (после двухнедельного и не без шторма путешествия) несколько месяцев путешествовали по стране, знакомясь с ее природой, культурой и достопримечательностями. Весь этот опыт пришелся Саре по душе еще и благодаря «неустанному, непомерному и при этом еще и всевозрастающему доброму вниманию» к ней со стороны «мистера Л.». Из Швеции они, повинуясь спонтанному порыву, переехали в Санкт-Петербург, – и это было даже несколько отчаянное решение, поскольку Наполеон лишь годом ранее отступил из Москвы, – и, в отличие от него, продержались в морозной России до мая 1814 года, видимо, в ожидании полного поражения и отречения Бонапарта, дабы спокойно и без риска вернуться на родину транзитом через Германию и Францию.
Магдален Холл в юности
Отвага Литлтонов, не позволивших затяжной войне порушить их мечты о свадебном путешествии за границу и проведших на континенте – вдвоем и без сопровождения – почти полтора года, конечно же, впечатляет. Однако их медовый месяц все-таки никак не тянет на звание самого экстравагантного за всю эпоху Регентства. Пальму первенства по этой части однозначно заслуживает чета де Лэнси, планы которых война с Францией не просто преобразила, но и едва не сорвала вовсе. Идиллически складывавшийся для новой леди де Лэнси медовый месяц в апреле 1815 года не более чем через десять дней был нарушен доставленным им в тихое шотландское имение приказом ее мужу срочно вернуться из отпуска на действительную воинскую службу за морем.
Роман у Магдален развивался бурно. Славный ветеран полковник сэр де Лэнси, едва переступив порог их семейного дома в Эдинбурге шестью месяцами ранее, сразу же завоевал ее сердце. Высокий брюнет, блестящий потомственный офицер родом из Америки, увешанный военными крестами, этот красавец, прибывший в их столицу на первый в его жизни тыловой пост заместителя генерала-квартирмейстера в Северной Британии, не мог не произвести переполоха среди юных знатных шотландок. Но именно Магдален, двадцатиоднолетняя дочь шотландского баронета и видного ученого [41], попалась ему на глаза и очаровала его своей нежной красотой и развитостью ума. К декабрю тридцативосьмилетний де Лэнси стал завсегдатаем загородного дома ее отца в Данглассе в тридцати милях от Эдинбурга, а к марту было объявлено о скорой свадьбе. Вступив 4 апреля в священный брак в исторической францисканской Greyfriars Kirk в самом центре Эдинбурга, молодые отправились обратно прямиком в Дангласс в надежде провести там тихий и романтичный медовый месяц с видом на Шотландское море и лесистые холмы Ламмермура в преддверии будней супружеской жизни.
Так бы оно все там для них, вероятно, счастливо и сложилось, если бы еще раньше не начали сгущаться над континентом зловещие тучи возобновления войны. 26 февраля Наполеон сенсационно бежал со средиземноморского острова Эльба, куда был сослан годом ранее после отречения, и вернулся обратно во Францию. Практически не встречая сопротивления со стороны ранее находившихся под его командованием сил, бывший император к концу марта без особых проблем восстановил свое правление и снова пошел войной на всю Европу. Новость эта стала пугающе неожиданной не только для уставшей от войны нации, но и для новобрачных де Лэнси. То есть слухи о бегстве Наполеона с Эльбы до сэра Уильяма, возможно, доходили и до свадьбы, но он, подобно большинству военных, не почитал их достаточным основанием для тревоги, поскольку, во-первых, все это походило просто на дерзкую попытку реванша со стороны низвергнутого лидера французов, а во-вторых, казалось быстро и легко пресекаемым. Поэтому, лишь когда к их дому в Данглассе прискакал прямо по парадной аллее на взмыленной лошади вестовой с приказом полковнику немедленно вернуться в расположение конной гвардии, до молодых начали доходить истинные масштабы последствий наполеоновского побега. Герцог Веллингтон в Брюсселе вовсю готовился к возобновлению войны с Францией, а потому первейшим делом и призывал давнего соратника де Лэнси под свои знамена на привычную тому роль главного квартирмейстера. Приказы такого рода не обсуждают, и Уильям – пусть даже и вопреки своей воле – вынужден был отбыть обратно в Лондон всего через семнадцать дней после венчания. Ему, должно быть, думалось, что на этом его медовый месяц и закончился преждевременно в силу официального распоряжения.
Сэр Уильям де Лэнси в форме полковника, 1814 год
Но он недооценил свою молодую жену. Вместо того, чтобы смириться с разлукой и тихо ждать у себя в Шотландии весточек от него, Магдален настояла на том, чтобы он взял ее с собою в Лондон, а оттуда в Брюссель, видимо, сочтя это хоть какой-то перспективой продолжения медового месяца. Это был отчаянно смелый шаг. Конечно, она, как жена высокопоставленного офицера, вправе была рассчитывать на то, что вовсе без крыши над головой и неких бытовых удобств не останется, однако театр военных действий – не опера, и добровольная отправка туда была сопряжена для нее с колоссальным риском. Ведь при неблагоприятном сценарии – реванше Наполеона, поражении союзников и гибели мужа – она могла застрять на чужбине без средств к существованию, друзей и семьи и всякой возможности эвакуироваться на родину перед лицом потенциально свирепых и люто жаждущих мести французов. Но даже и при успешном исходе миссии союзников победа могла прийти не скоро. Магдален могли предстоять долгие недели неопределенности и тревоги, да еще и впервые в жизни в полном одиночестве в чужой стране. Имея за плечами двадцать два года военной карьеры, сэр Уильям понимал это куда лучше своей молодой жены. Но идея не расставаться оказалась слишком соблазнительной, чтобы отказаться от нее. Так, в начале июня Магдален в «мятущемся расположении духа» покинула Англию и присоединилась к мужу, обосновавшемуся в брюссельском особняке графа де Ланнуа по соседству с Веллингтоном.
Ее там ждала приподнято-праздничная атмосфера, плохо вязавшаяся с подготовкой к войне, которая хотя и велась с полной серьезностью, но как бы на заднем плане, а то, что она наблюдала с некоторым даже неодобрением, состояло в продолжении веселой светской круговерти с участием британских семейств наподобие Кэпелов и Ленноксов на фоне всевозрастающей численности высаживающихся в Бельгии солдат и офицеров. Ни Магдален, ни Уильям не питали ни малейшего интереса к вечеринкам и пикникам здешних британских богачей. Все его свободное время они проводили исключительно наедине друг с другом. «К счастью, дел у моего мужа там почти не имелось, и на службе он проводил от силы по часу в день», – наивно-беззаботно вспоминала она. На самом же деле опьяненный любовью полковник, всю жизнь славившийся добросовестностью и верностью долгу, должно быть, просто договорился с подчиненными ему штабными офицерами о том, чтобы они взяли оперативное планирование на себя, высвободив ему время для создания у его молодой супруги хотя бы видимости продолжения вынужденно прерванного медового месяца. В конце концов, будучи главным квартирмейстером, он нес персональную ответственность за размещение и снабжение семидесятитысячного британского воинского контингента в Европе. И то, насколько мучительно ему давалось балансирование на грани разрыва между велениями головы и сердца, его сослуживцам было прекрасно видно. «Бедняга де Лэнси все вздыхает по своему коттеджу в Каледонии посреди полной неясности перспектив всей его дальнейшей воинской репутации», – сочувственно отметил один из его младших офицеров.
Дожидаясь день за днем его возвращения со службы, Магдален все никак не могла свыкнуться со своим новым статусом жены высокопоставленного военного и высоким званием леди де Лэнси и коротала время, сидя у окна и рассматривая важных соседей, прогуливающихся при параде по прилегающему парку. По ее собственному признанию ни Брюсселя, ни его обитателей она за все проведенное там время толком и не видела. Они с Уильямом обычно выходили на прогулку в три часа пополудни, когда все местные обедают, а сами обедали в шесть вечера, когда местное общество как раз выходит в свет. Так что весь круг общения в Брюсселе для нее сводился, помимо мужа, к паре его сослуживцев, которых он изредка приглашал разделить с ними трапезу. Сами они приглашений куда бы то ни было не принимали. Полковника де Лэнси не привлекали ни скачки, ни пьянки, занимавшие досуг других офицеров; а Магдален было жалко времени на утренние визиты к их женам или вечерние посиделки в гостях. В общем, это была «сцена счастья столь идеального, столь незамутненного, – вспоминала она позже, – что я наслаждалась жизнью во всей ее полноте».
Но, конечно, вопреки кажущемуся благополучию, этот их медовый месяц никак нельзя назвать счастливым в традиционном понимании. Под самой поверхностью мнимой идиллии таились страшные тени. Магдален в ужасе сознавала, что решающая битва неумолимо приближается, и новая разлука с мужем ей предстоит гораздо скорее и при куда более тревожных обстоятельствах, нежели она могла себе представить, выходя, озаренная улыбкой, из церкви десятью неделями ранее.