Вторые браки порою еще и складывались трудно, в чем имела возможность убедиться, в частности, новоявленная леди Абердин. Как писал позже их сын, явно преуменьшая проблему, «преданность [отца] первой жене и всему с нею связанному, естественно, вызывала [у матери] некое беспокойство, не всегда ею даже полностью скрываемое».
Фредерика Стэнхоуп явно предвидела подобные трудности, когда писала собственному безнадежно преданному ей мужу завещание жениться вторично. С удивительной для двадцатидвухлетней женщины мудростью она советовала ему, прежде всего, избегать сравнений между тем, что бы в той или иной ситуации сделала или сказала она, и тем, что будет делать, говорить или чувствовать его новая леди, особенно при разногласиях, а о ней самой мыслить и говорить как о сестре. «И локон волос ее пусть будет на одной цепочке с моею», – великодушно заповедала ему она. И даже «ежели будут дети у нее, не делай разницы между ними и нашими».
А вот лорду Абердину никто из женщин столь мудрого совета за всю жизнь, судя по всему, так и не дал, либо он этому совету не внял. Будучи, по всем рассказам, нежен и ласков со второй женой и их детьми, он, тем менее, до самого конца жизни, то есть, еще почти полвека, продолжал носить траур по первой супруге. И подаренных Кэтрин колец со своих пальцев он в жизни не снимал, и мыслями, судя по всему, оставался с нею и только с нею. Столь же ревностно внимателен он был и к трем их дочерям, с которыми у него установилось такое же удивительное единодушие, как некогда с их матерью, и которое напрочь отсутствовало в его отношениях с Гарриет.
Сама она, похоже, знала, на что идет, и вступала в брак со вдовцом с открытыми глазами, но он своим показным вечным трауром довел-таки Гарриет до предела терпения. С годами ее стали все более снедать ревность и негодование из-за его нежелания отдать ей первое место в своем сердце. Выдержав пару раз летом недельную дорогу в его родовое поместье в Шотландии, восхищавшее Кэтрин, в последующие годы она стала проводить лето в Брайтоне. Для дочерей Кэтрин Гарриет быстро сделалась классической «злой мачехой» из сказок, обходясь с ними «возмутительно и отвратительно» и всячески выказывая свою «жестокую и противоестественную» ненависть к ним (по сетованиям ее мужа, по крайней мере), – и это при том, что все три девушки росли болезненными, явно унаследовав по материнской линии фатальную подверженность туберкулезу. Она вынудила лорда Абердина встать на свою сторону в распре со средней дочерью Джейн, а в другой раз и вовсе прибегла к мощному эмоциональному шантажу, чтобы принудить его отправить угасающую шестнадцатилетнюю Алису на континент в сопровождении одной лишь гувернантки. Попытка слияния двух их семейств потерпела сокрушительное фиаско, а вклинивание Гарриет в отношения между отцом и дочерьми, вероятно, лишь ускорило смерть девушек. К 1829 году все три умерли от чахотки, не дожив до двадцати лет. Гарриет и Абердин к тому времени давно разъехались и жили отдельно друг от друга.
И все же, вопреки всем рискам, повторное замужество открывало перед некоторыми женщинами окно возможностей. Леди Бессборо как-то раз прикинула, сколько жен «с радостью разошлись бы» со своими мужьями и «с еще большей радостью выбрали бы еще раз [других], если бы они могли это сделать, не сломав свои судьбы», – ведь в реальности кроме скандального побега в никуда вариантов подобное осуществить не имелось. Вдовство, однако, как раз и дарило шанс на повторный выбор без ущерба для репутации – и обычно в более зрелом возрасте, будучи и помудрее, и посвободнее в своем выборе, нежели дебютантки. Луиза Хоуп, жена сверхбогатого ценителя искусств Томаса Хоупа, была лишь одной из многих вдов, последовавших после смерти первого мужа зову сердца. По слухам замуж за богача из бывших купцов ее чуть ли не насильно выдали родители. Познакомившись с четой в их помпезной лондонской резиденции в 1810 году, персидский посол Мирза Абуль-Хасан-хан был шокирован самой мыслью о том, что всего лишь ради презренных денег столь прелестная женщина способна связать себя узами брака со столь уродливым чудовищем. «Если бы такой во сне привиделся, вам было бы больше никогда не проснуться!» – записал он в своем дневнике, явно не без негодования за нее. Не будь он к тому времени давно на родине, он бы бесспорно порадовался за нее в 1831 году, когда Луиза, наконец, овдовела, а вскоре вышла замуж за своего незаконнорожденного кузена генерала Уильяма Карра Бересфорда, за которого, согласно семейному преданию, только и хотела выйти изначально четвертью века ранее.
Конечно, вышедшим замуж неудачно или выданным по расчету проще было увидеть положительную сторону вдовства, чем тем, кто, подобно Магдален, познал «столь совершенное, столь незамутненное счастье» в браке по любви. Леди де Лэнси, однако, не стала следовать примеру лордов Элторпа и Абердина и скорбеть по покойному супругу до конца своих дней. Невзирая на всю ту боль, которую принесла ей первая любовь, она не побоялась снова распахнуть свое сердце. Сюжетно ее новый роман странным образом повторял предыдущий: снова офицер и снова скорое замужество после быстротечного ухаживания в Шотландии. Капитан Генри Харви из армии Ост-Индской компании подружился с ее братом Базилем, капитаном корабля, на котором возвращался на родину, и, прибыв по его приглашению к ним в Эдинбург, там с нею и познакомился. Знакомство их состоялось поздней осенью 1818 года, помолвка была заключена в декабре, а свадьба состоялась в марте следующего года в Данглассе. Если что, Магдален полюбила его даже глубже, чем Уильяма, – и всячески торопила приготовления ко второму в своей жизни венчанию. Трагический опыт выпавших на ее долю тяжких испытаний времен битвы при Ватерлоо лишь придал ей больше уверенности и понимания себя, а превыше всего – решимости найти свое счастье и не упускать его, пока есть шанс.
Глава 8Преступные связи
22 мая 1808 года во двор гостиницы «Корона» в Линдхерсте, Гэмпшир, въехала карета с четверкой лошадей. Джентльмен, бесспорно, из «истинных», спрыгнув на землю, подал руку своей спутнице. Для сторонних наблюдателей ничего необычного в этой сцене не было: пара как пара, пусть и красивая по понятиям тех времен, – вероятно, супруги. Вот только джентльмен, сопроводивший леди Борингдон внутрь и попросивший для них у портье номер получше, доводился ей не мужем, а любовником; тем самым, с которым ее светлость днями ранее, ничуть не таясь, на виду у прислуги, вышла под руку из лондонского дома своего законного мужа без малейшего намерения когда-либо туда вернуться.
Побег любовников уже успел сделаться главной темой обсуждения в столичном свете, ведь крушение брака Борингдонов именно своею публичностью произвело небывалую сенсацию в модных кругах. К удовольствию же тех, кто до сих пор не был осведомлен обо всех пикантных деталях этого скандального дела, потрясшего высший свет, Morning Post сообщала, что располагает исчерпывающей информацией обо всех деталях побега и подтверждает, что «примерно за час до исчезновения леди Б. за нею прямо домой на Камберленд-плейс [52] заехал сэр А. П.», и всем в ту пору было ясно, что за инициалами ее соучастника кроется никто иной как сэр Артур Пэджет, красавец-дипломат и третий сын графа Аксбриджа. «Из дома они вышли вместе, и никто о них с тех пор ничего не слышал, – шло далее в репортаже, – поскольку хватились леди, только когда она не вышла к обеду». Тут уже барон Борингдон «сильно взволновался» и распорядился разослать гонцов по всем окрестным почтам и конюшням на поиски следов супруги. Вскоре после этого о случившемся и стало известно всему свету.
Сэр Артур Пэджет, 1804 год
«Прочтешь в газете о леди Бо[р]ингдон, ушедшей от мужа, – наставляла одна матрона свою дочь, – имей в виду, что это леди Аугуста Фейн в девичестве, истинная красавица. И лорд Бо[р]ингдон также очень красив, но теперь на нем несмываемое пятно [позора] как на ее Муже». Этот ее вроде бы пустячный комментарий, как вскоре выяснила обронившая его леди Джернингем, был не вполне справедливым по отношению к Аугусте. «Теперь все винят во всем самого лорда Бо[р]ингдона, – уточняла она через три дня в следующем письме. – Он сохранил интимную связь с добрачных времен… и знание об этом причиняло великое беспокойство леди Бо[р]ингдон». В итоге, то ли в действительности, то ли по словам решивших ее этим оправдать близких, Аугуста на четвертом году замужества воспылала к своему мужу презрением и перестала на дух переносить его общество.
Аугуста, леди Борингдон
Давая в июне 1804 года клятву супружеской верности ему, восемнадцатилетняя леди Аугуста, дочь графа Уэстморленда и сестра леди Сары Джерси, пребывала, похоже, в полном неведении о том, что у ее жениха имеется постоянная любовница, не говоря уже́ о том, что сердце его будет и дальше принадлежать не ей, а неведомой сопернице. Если верить слухам, ходившим по городу летом 1808 года, правда открылась ей в первые же месяцы замужества после того, как однажды утром она, войдя в кабинет Борингдона, обнаружила на его столе «любовное послание от леди ________ и недописанный ответ на него, который был не менее нежен и явственен».
Джон («Джек») Паркер, 2-й барон Борингдон, в год женитьбы на Аугусте, 1804 год
Соперницей, чья длинная тень омрачила ее едва начавшееся замужество, была «пылкая красавица» леди Элизабет Монк семью годами старше барона, которая была замужем за ирландским аристократом и имела от него двух подросших дочерей. Ко времени женитьбы его светлости на Аугусте их внебрачная связь с Элизабет тянулась уже десять лет, он прижил с нею трех незаконнорожденных сыновей, а она хозяйничала в его загородном имении Салтрам под Плимутом как у себя дома. То есть, их связь никак нельзя назвать случайной или легкомысленной. Более того, к ужасу собственной сестры Джек (так звали Борингдона в семье) [53]