Другим ударом стал крах дома Фуггеров, бизнес которых пошел на спад после 1600 г. Эра инфляции и фискального кризиса продолжилась и в первой половине XVII в. Многие проблемы, которые германские князья испытали на протяжении Тридцатилетней войны, были последствиями их налоговой системы. Даже платежеспособный князь Максимилиан из Баварии вскоре потерял свое богатство, пытаясь содержать армию, и когда ландскнехты захватили контроль, то ни один из князей не был в состоянии остановить их от разорения страны. Но к середине века ситуация радикально изменилась. После 1630 г. импорт серебра из Америки начал иссякать, и ценовая политика скоро стабилизировалась. Реальные зарплаты во Франции, Англии и Голландии возвратились к уровню начала XVI в. Пока Испания переживала потери в экономическом и политическом плане и медленно переходила в ранг второстепенных стран, англичане, французы и голландцы жили в полном достатке, их правительства переживали небывалый подъем. В 1678 г. Людовик XIV смог оплатить армию в 270 тысяч человек — а это в четыре раза больше, чем армия Филиппа II. Даже в Бранденбург-Пруссии смогли на налоги содержать армию в 30 тысяч солдат — что сопоставимо с армадой Филиппа. Этот значимый рост армий был симптоматичным для усиления правительств в конце XVII в. Какие преимущества имел Людовик XIV, что было у Великого курфюрста, что пропустил Филипп II?
Ответ кроется в сочетании факторов. Первое: в XVII в. наблюдался рост социального стандарта среди собственников, особенно в трех основных странах Атлантики. Второе: была шире циркуляция денег и больше доверия кредитам; это привело к пониманию того, что достаток Европы — работающий капитал. Третье: правительством были разработаны более подходящие технологии поддержания своего благосостояния при помощи налогов с продаж, а не с производства.
В противовес Валуа и Габсбургам XVI в., Бурбоны во Франции XVII в. старались увеличить доходы от налогов развитием промышленности и торговли. Однако фискальная система Франции XVII в., хотя и позволяла поддерживать победоносную армию Людовика, была относительно устаревшей и давала меньший доход, чем в Англии и Голландии. Талья по-прежнему приносила неплохие доходы. Жан-Батист Кольбер, министр финансов Людовика XIV, безуспешно старался изменить талью с налога на крестьянство на налог с имущества.
Он смог повысить основной налог. Но французские налоги все равно собирались преимущественно с бедных. Кольбер был не в состоянии преодолеть мнение высших и средних классов, что уплата налогов — это признак неблагородства. Голландские и английские землевладельцы платили налог на собственность так же, как и не имеющие ее.
Английское правительство в 1680 г. постаралось отказаться от налогов на землю и получать 50 процентов доходов от сборов с межнациональной колониальной торговли. Английская морская торговля страдала под гнетом налогов, но Стюарты получали с этого достаточно средств, чтобы сохранять свою независимость от парламента, — результаты этого мы сможем наблюдать в следующей части. С того момента, как Голландия стала более, чем Англия, зависима от торговли, она сдерживалась от введения столь тяжелых пошлин. Вместо этого голландцы обложили налогами внутреннюю торговлю, назначив акцизы на новые виды товара. Акциз был предназначен, как и английские торговые сборы, чтобы перекачивать излишек средств без участия бизнеса. Это был очень практичный налог. Бранденбург-Пруссия и Англия тоже использовали акцизы.
Ни одна из этих стран не смогла бы выжить только на налоги; займы были необходимы для покрывания расходов на войны и прочие чрезвычайные положения. И здесь вновь голландцы повели себя находчивее, чем французы. Пока Людовик XVI платил от 8 и больше процентов и отдавал большую часть своего бюджета по кредитам, голландцы удачно изменили государственную ссуду до 3 или 4 процентов. Тысячи горожан в Голландии, включая очень скромно живущих, отдавали деньги с уверенностью, что они делают надежное вложение.
Англия и Голландская республика были в налоговом аспекте самыми эффективными странами XVII в., поскольку они были наиболее развиты в коммерческом плане: В период революции цен доходы с продаж показали, что они гораздо эффективнее доходов от промышленности или сельского хозяйства. Правительства обеих стран поддерживали очень тесные партнерские отношения с торговцами из Амстердама и Лондона. Везде правительство гарантировало торговые привилегии и протекции торговому союзу и в ответ получало доходы с продаж, благодаря чему могло до разумных пределов снизить налог с горожан. Голландские и английские налоги на отечественные и ввозимые товары давали больше дохода, чем шахты в Америке. Купцы, по традиции пренебрежительно называемые священниками духовными и моральными паразитами, теперь ощущали себя намного спокойнее, понимая, что они составляют новый, динамично развивающийся социальный класс. «Смотрите, достоинство зарубежной торговли, — писал английский купец Томас Ман в 1620 г., — в том, что она является крупнейшей статьей дохода короля, честью королевства, знатной профессией купца, школой для наших искусств, поддержкой нашим желаниям, помощью для бедных, способствует укреплению наших земель; это колыбель для наших моряков, стены нашего королевства, наше богатство, помощь в войнах, ужас наших врагов».
Капитализм и кальвинизм
Была ли связь между развитием бизнеса и религиозным рвением? Стремились ли воинствующие протестанты к капиталистической экспансии, пока реформа католицизма не воспрепятствовала им? Было ли неким совпадением то, что наиболее предприимчивые дельцы вышли как раз из протестантской Голландии и наиболее высокий индустриальный рост пришелся на протестантскую Англию? Обе страны были ярко кальвинистскими. Почему гугеноты добились таких успехов среди делового сообщества католической Франции? И почему протестантская Бранденбург-Пруссия под властью кальвинистского Великого курфюрста, единственная из княжеств Германии в XVII в., смогла добиться благосостояния? И почему католические Италия, Португалия, Фландрия, выдающиеся деловые центры до 1559 г., пришли в такой упадок к 1689 г., а Испания, самая агрессивная католическая страна того времени, переживала экономический коллапс?
Ученые спорят на эту тему в течение последних 60 лет, и безрезультатно. Немецкий социолог Макс Вебер начал эту дискуссию в 1904 г., когда вышла его книга «Протестантская этика и дух капитализма», в которой он доказывал, что различные ветви протестантизма — особенно Кальвин и его сподвижники — повлияли на рождение капитализма на протяжении XVI и XVII вв. Вебер заметил, что на протяжении Средних веков и Ренессанса было много мелких индивидуальных капиталистов, но он соглашался и с тем, что эти дельцы не были включены в общеевропейское экономическое сообщество. Он описывает дух капитализма как рационально просчитанное и высокосистематизированное стремление к доходу, в отличие от иррационального стремления к власти или величию. Вебер не находит черт этого рационального капитализма в дореформационных купцах-банкирах, таких как Медичи во Флоренции или Фуггеры в Аугсбурге. Он утверждал, что Медичи и Фуггеры были ужасно скупы в своих финансовых операциях. Они рисковали ради своего статуса, давали сомнительные займы королям и духовенству, тратили прибыли на проекты, меценатство или вкладывали их в имущество и жилье. Вебер связывает зарождение духа капитализма с мелким и средним купечеством XVI–XVII вв. в Англии и Нидерландах. Эти дельцы, считает он, практиковали сдержанное, приносящее выгоды производство и просчитывали всю необходимую экономию для того, чтобы получать нормальный доход. В своей деловой практике они применяли этическое учение Кальвина. Вебер придавал большое значение кальвинистской идее о том, что любая профессия или занятость человека — это «зов» Бога. Если человек слышит этот призыв, то этот знак Бога приведет его к спасению. По мнению Вебера, кальвинистская доктрина предопределения воспитала в ее адептах внутреннее одиночество и внешнюю дисциплину, аскетизм и любовь к действиям. Энергия купцов-кальвинистов поднимала их над социальным классом. Они гордились своим презрением к роскоши и праздности аристократов и банковских принцев. Поддерживая Вебера, Р.Х. Тауней писал, что «Кальвин сделал для буржуа в XVI в. то, что Маркс сделал для пролетариата в XIX».
Идеи Вебера критиковались с разных сторон. Некоторые отвергали его предпосылку о том, что есть значимая культурная связь между религией и экономикой. Другие не видели смысла в изучении феномена «дух капитализма». Марксисты и прочие экономисты в целом отклоняли версию Вебера о том, что экономические идеи и поведение людей вызывают изменения в практической сфере. Они утверждали, что, наоборот, практика влияет на изменения в экономическом поведении. Поэтому основной точкой исследования должна быть экономика сама по себе, а не некий ее «дух». Другие критики упирали на веберовский дореформационный капитализм. Они указывали, что Флоренция и Венеция периода Возрождения использовали все бизнес-технологии Амстердама и Лондона XVII в. Многие члены католической буржуазии практиковали самодисциплину и воздержанность задолго до того, как Кальвин обозначил эти черты. Другим направлением критики стало то, что Вебер разрушил этическое учение Кальвина. Он обвинялся в искажении понимания «предопределения» и игнорировании репрессивной атмосферы кальвинистской Женевы, которая скорее тормозила, чем стимулировала развитие бизнеса. Более того, было утверждено, что наиболее преданные Кальвину регионы Европы в XVI–XVII вв. — Шотландия и Нидерланды — оставались экономически неразвитыми. В сравнении с аграрной Фрисландией Амстердам вряд ли можно было назвать кальвинистским: он одинаково нейтрально относился и к католикам, и к евреям и его священники не придерживались доктрины о предопределении. Наиболее ярые критики Вебера вообще утверждали, что кальвинисты были противниками капитализма.
Этот спор угас за несколько лет. Сегодня многие специалисты в ист