Сталин пошел дальше. Он не только все это использовал.
Он создал артиллерийские армии, чего не было у немцев. Как надо вести наступление? Во-первых, авиация должна бомбить хорошенько. Начинать она должна, потом артиллерия продолжает, дальняя артиллерия, только после этого танки, а после танков — пехота. Четыре этапа развития наступления Сталин разработал глубоко. Не знаю, были ли у немцев дивизии артиллерийские, у нас были дивизии, а к концу войны — уже армии артиллерийские. Такая масса артиллерии, она пройдет любой фронт. Это у нас применялось. Дивизии, во всяком случае. Может, только говорилось об армиях. Но это уже готовилось.
В первые же месяцы войны, а по-моему, даже перед войной, Сталин заметил, что командующие не умеют управлять всеми видами войск сразу. Я не вижу, чтоб это где-то у наших военных было отражено, не вижу.
Он занимался подготовкой командующих нового типа, которые владели управлением всеми видами войск. Сталин еще в начале тридцатых годов на параде сказал Буденному насчет тачанок: «Не пора ли это все в музей?» Но кавалерию надо было использовать эффективно, с наименьшим ущербом и с наибольшим результатом. Этого командующие наши не понимали. Не говоря уж о Ворошилове.
Сталин был не военный, но с руководством Вооруженными Силами справился хорошо. Хорошо. Никакой нарком не руководил авиацией, а руководил Сталин, и военно-морскими делами руководил Сталин, и артиллерией — Сталин. Были и ошибки. Они неизбежны, но все шло, и это накачивание новой техники военной — под его началом. Этого почти никто не знает».
И.В.Сталин в ноябре 1945 резко критиковал В.М.Молотова за проявление политической близорукости. Находясь на лечении после перенесенного инсульта на Кавказе, И.В.Сталин узнал, что В.М.Молотов, оставшийся руководителем страны, дал указание опубликовать в газете «Правда» — центральном органе партии — изложение речи У.Черчилля в английском парламенте 7 ноября 1945.
В телеграмме В.М.Молотову, Г.М.Маленкову, Л.П.Берия, А.И.Микояну от 10 ноября И.В.Сталин отмечал: «Считаю ошибкой опубликование речи Черчилля с восхвалениями России и Сталина. Восхваление эту нужно Черчиллю, чтобы успокоить его нечистую совесть и замаскировать свое враждебное отношение к СССР… Опубликованием таких речей мы помогаем этим господам. У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны Черчиллей, Трумэнов, Бирсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают у нас угодничество перед иностранными фигурами. С угодничеством перед иностранцами нужно вести жестокую борьбу… Советские лидеры не нуждаются в похвалах со стороны иностранных лидеров. Что касается меня лично, то такие похвалы только коробят меня».
В ответной телеграмме И.В.Сталину В.М.Молотов признавал:
«Опубликование сокращенной речи Черчилля было разрешено мною. Считаю это ошибкой… Во всяком случае, ее нельзя было публиковать без твоего согласия».
И.В.Сталин критиковал В.М.Молотова на октябрьском (1952) Пленуме ЦК КПСС: «Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, — говорил Сталин, находясь под «шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. Разве не ясно, что буржуазия — наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей — это, кроме вреда, ничего не принесет. А что стоит предложение товарища Молотова передать Крым евреям? У нас есть Еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта республика. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш Советский Крым. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член Политбюро. И мы категорически отклоняем его надуманные предложения.
Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение Политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится известным товарищу Жемчужиной. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, заключил И.В.Сталин, что такое поведение члена Политбюро недопустимо».
В.М.Молотов, взойдя на трибуну, признал свои ошибки и, оправдываясь, стал заверять, что он был и остается верным учеником Сталина. Прервав Молотова, Сталин сказал:
— Чепуха! Нет у меня никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина.
МОНТГОМЕРИ Аламейнский (Montgomery of Alamein) Бернард Лоу (1887–1976), английский фельдмаршал (1944). Во Вторую мировую войну командовал армией в Северной Африке, группой союзных армий, высадившейся в Нормандии (1944). В 1946–1948 начальник имперского Генерального штаба
Вскоре после войны было решено пригласить в нашу страну с официальным визитом английского фельдмаршала Монтгомери. Он прибыл в январе 1947 года. Сразу нанес официальный визит начальнику Генерального штаба Маршалу Советского Союза А. М. Василевскому.
С коротким приветственным словом Василевский вручил Монтгомери бекешу и папаху. Фельдмаршалу подарок очень понравился. Он долго его разглядывал, спросил, точно ли это настоящая белка и какова стоимость меха. Затем решил надеть бекешу и папаху. Оказалось, что папаха была впору, а бекеша слишком длинна.
Василевский успокоил:
— Дело поправимое. Завтра к утру бекеша будет доставлена вам в надлежащем виде.
Однако это не устраивало фельдмаршала, и он попросил, чтобы бекешу укоротили здесь же, при нем, он подождет. Все недоуменно переглянулись.
Минут через сорок привезли портного с машинкой. Была произведена примерка, и портной в приемной начальника Генштаба сел за работу.
«Между тем, — пишет генерал С.М.Штеменко в книге «Генеральный штаб в годы войны», — официальная часть визита была исчерпана.
Завязался непринужденный разговор. Вспомнили дела минувших дней. Монтгомери с большой охотой и подробностями рассказал про известную нам битву под Эль-Аламейном, в которой он одержал победу над Роммелем. В третий раз выпили кофе. Наконец портной работу закончил, сделал еще одну примерку — бекеша была теперь впору. Довольный, не снимая ее, Монтгомери покинул Генштаб.
Накануне отъезда фельдмаршала И.В.Сталин дал обед в честь Монтгомери. На обед приглашалось человек двадцать. К назначенному сроку мы — военные и представители МИДа — уже прибыли, оставалось пять минут, а Монтгомери все не было. Дозвонились до резиденции: говорят — выехал. Тут же открывается дверь, и в приемный зал входит Монтгомери, одетый в бекешу и папаху.
— В чем дело? — бросились мы к сопровождающим его советским офицерам. — Почему не раздели как положено?
— Категорически отказался.
Фельдмаршал, заметив замешательство и недоумение на лицах присутствующих, сказал:
— Хочу, чтобы меня увидел Генералиссимус Сталин в русской форме.
В это время вошли И.В.Сталин и члены правительства. Монтгомери объяснил и ему, в чем дело. Сталин посмеялся, сфотографировался вместе с ним, потом Монти (как его звали англичане) тут же разделся, и начался обед.
На следующий день мы провожали Монтгомери с Центрального аэродрома. Он приехал в той же бекеше и папахе, принял рапорт начальника почетного караула и улетел, не расставаясь с нашим подарком…»
МОРОЗОВ Савва Тимофеевич (1862–1905), из* рода текстильных фабрикантов. Участвовал в создании Художественного театра. Друг М. Горького, К.С. Станиславского, Н.Э. Баумана.
В фойе МХАТа среди ведущих артистов театра висел и портрет Саввы Морозова, зрители часто возмущались, почему на почетном месте находится портрет фабриканта.
Снять портрет Морозова решил Н.С. Власик — начальник охраны Сталина. Владимир Иванович Немирович-Данченко решительно запротестовал: «Не позволю снимать портрет Саввы Тимофеевича, пока я жив. Морозов спас наш театр от банкротства».
Власик решил не отступать. Однажды в машине обратился к Сталину: «Товарищ Сталин, мы хотели снять из фойе МХАТа портрет капиталиста Морозова, но Немирович-Данченко запротестовал. Как быть?»
Сталин сказал: «Владимиру Ивановичу виднее. Власик, вы плохо знаете историю МХАТа. Оставьте в покое эту затею».
НЕРУДА (Neruda) Пабло (1904–1973), поэт, политический и общественный деятель Чили. С 1950 член Всемирного Совета мира. Лауреат Международной Сталинской премии «За укрепление мира между народами» (1953).
В воспоминаниях «Признаюсь: я жил» Неруда пишет: «Мы ехали в Москву с Луи Арагоном и его женой Эльзой, чтобы принять участие в работе Комитета по Сталинским премиям. Снежные заносы задержали нас в Варшаве, и мы поняли, что вовремя не приедем. Один из сопровождавших нас советских товарищей взялся передать в Москву имена кандидатов, которых собирались выдвинуть мы с Арагоном и которые потом были одобрены членами комитета. Самое любопытное в этой истории то, что наш советский спутник, переговоривший по телефону с Кремлем, отозвал меня в сторону и сказал:
— Поздравляю вас, товарищ Неруда. Товарищ Сталин, прочитав список кандидатов, воскликнул: «Почему здесь нет Пабло Неруды?»
Неруда отмечал, что, когда после смерти Маяковского его злобствующие враги, люди реакционных взглядов, всячески пытались очернить его память, стереть имя поэта с карты советской литературы, Сталин написал: «Маяковский был и остается лучшим, талантливым поэтом нашей советской эпохи». Недруги поэта были повергнуты.
— Моя позиция, — заявлял Неруда, — такова: образ Сталина сложился у меня с самого начала — образ строгого к себе, как анахорет, человека, титанического защитника русской революции. Помимо всего, война возвеличила этого невысокого человека с большими усами; с его именем бойцы Красной Армии шли на штурм гитлеровской крепости и не оставили от нее камня на камне.
Я написал лишь одно стихотворение, посвященное Сталину, — этой сильной личности. По случаю его смерти. Стихотворение можно найти в любом собрании моих сочинений. Эта смерть получила космический резонанс. Содрогнулась человеческая сельва. И мое стихотворение отразило человеческую панику тех дней.