дном моем самолете обнаружился дефект в подкосах шасси. От этого произошел ряд неприятностей. Меня вызвали к товарищу Сталину, но я не знал, по какому вопросу он меня вызывает. Когда я пришел в кабинет Иосифа Виссарионовича, он сидел за столом. Увидев меня, пожал мне руку, пригласил сесть и сразу спросил:
— Что у вас там с подкосами шасси?
Я доложил товарищу Сталину о дефекте. Иосиф Виссарионович задал ряд технических вопросов, уточняющих характер дефекта. Я рассказал о допущенной мною ошибке, которая явилась причиной этого дефекта. И тут же рассказал о мерах, принятых для ее устранения.
Под конец беседы товарищ Сталин дал мне ряд ценных указаний. В частности, он сказал мне, что нужно конструировать самолеты так, чтобы они были просты в производстве и в эксплуатации и были бы доступны среднему летчику.
Такое же внимание конструктор ощущал и в годы Отечественной войны. Так, И.В. Сталин вызывал его в декабре 1942, когда поставил вопрос о модификации самолета Ил-2 и о необходимости его серийного производства. Уже в 1943 промышленность освоила серийное производство двухместного самолета этой марки. Боевые качества машины возросли после установки на ней мощного двигателя и установки 23-мм пушки, а у части самолетов 37-мм пушки. В 1944 продолжалось наращивание выпуска двухместного штурмовика Ил-10. В 1945 этих самолетов промышленность выпустила в 1,8 раза больше, чем в 1944.
ИСАКОВ Иван Степанович (1894–1967), Адмирал Флота Советского Союза (1965).
В Военно-Морском Флоте с 1918. В 1938–1946 заместитель наркома ВМФ, в 1946–1950 начальник Главного штаба и заместитель Главнокомандущего ВМФ. Лауреат Сталинской премии (1951).
Вспоминая строительство одного крупного военного объекта, важного предприятия на Севере, И.С. Исаков говорил, что дорога к этому объекту никуда не годилась. Сначала там через болото провели шоссе, которое было, как подушка, и все шевелилось, когда проезжали машины, а потому, чтобы ускорить дело, не закончив строительство железной дороги, просто положили на это шоссе сверху железнодорожное полотно. Часть пути приходнлось ехать на машинах, часть — на дрезинах или в железнодорожном составе, который состоял всего из двух грузовых вагонов. В общем ерунда, так дело не делается.
Руководитель комиссии не имел касательства к Наркомату путей сообщения, поэтому не был заинтересован в дороге. Несмотря на мои, члена комиссии, возражения, докладывая Сталину, он сказал, что все хорошо, все в порядке, и формально был прав, потому что по линии объекта, находившегося непосредственно в его подчинении, все действительно было в порядке, а о дороге он даже не заикнулся. Тогда я попросил слова и, горячась, сказал об этой железнодорожной ветке, о том, что это не лезет ни в какие ворота, что так мы предприятия не построим и что вообще эта накладка железнодорожных путей на шоссе, причем единственное, — не что иное, как вредительство. Тогда «вредительство» относилось к терминологии, можно сказать, модной, бывшей входу, и я употребил именно это выражение.
Сталин дослушал до конца, потом сказал спокойно: «Вы довольно убедительно, товарищ (он назвал мою фамилию), проанализировали состояние дела. Действительно, объективно говоря, эта дорога в таком виде, в каком она сейчас есть, не что иное, как вредительство. Но прежде всего тут надо выяснить, кто вредитель? Я — вредитель. Я дал указание построить эту дорогу. Доложили мне, что другого выхода нет, что это ускорит темпы, подробностей не доложили, доложили в общих чертах. Я согласился для ускорения темпов. Так что вредитель в данном случае я. Восстановим истину. А теперь давайте принимать решение, как быть в дальнейшем».
Это был один из многих случаев, когда он демонстрировал и чувство юмора, в высшей степени ему свойственное, очень своеобразного юмора, и в общем-то способность сказать о своей ошибке или заблуждении, сказать самому.
Надо сказать, что он вел заседания по принципу классических военных советов. Очень внимательно, неторопливо, не прерывая, не сбивая, выслушивал всех. Причем старался дать слово примерно в порядке старшинства, так, чтобы высказанное предыдущим не сдерживало последующего. И только в конце, выловив все существенное из того, что говорилось, отметя крайности, взяв полезное из разных точек зрения, делал резюме, подводил итоги. Так было в тех случаях, когда он не становился на совершенно определенную точку зрения с самого начала. Ну, речь идет в данном случае, разумеется, о вопросах военных, технических и военных, а не общеполитических. На них я, к сожалению, не присутствовал.
Когда же у него было ощущение предварительное, что вопрос в генеральном направлении нужно решить таким, а не иным образом, — это называлось «подготовить вопрос», так, кстати, и до сих пор называется, — он вызывал двух-трех человек и рекомендовал им выступить в определенном направлении. И людям, которые уже не по первому разу присутствовали на таких заседаниях, было по выступлениям этих людей ясно, куда клонится дело. Но и при таких обсуждениях тем не менее он не торопился, не обрывал и не мешал высказать иные точки зрения, которые иногда какими-то своими частностями, сторонами попадали в орбиту его зрения и входили в последующие его резюме и выработанные на их основе резолюции, то есть учитывалось тоже, несмотря на предрешен-ность, — в какой-то мере, конечно.
Сталин в гневе был страшен, вернее, опасен, трудно было на него смотреть в это время и трудно было присутствовать при таких сценах. Я присутствовал при нескольких таких сильных вспышках гнева, но все происходило не так, как можно себе представить, не зная этого.
…Это происходило на Военном совете, незадолго до войны, совсем незадолго, перед самой войной. Речь шла об аварийности в авиации, аварийность была большая. Сталин по своей привычке, как обычно на таких заседаниях, курил трубку и ходил вдоль стола, приглядываясь к присутствующим, иногда глядя в глаза, иногда в спины.
Давались то те, то другие объяснения аварийности, пока не дошла очередь до командовавшего тогда военно-воздушными силами Рычагова. Он был, кажется, генерал-лейтенантом, вообще был молод, а уж выглядел совершенным мальчишкой по внешности. И вот когда до него дошла очередь, он вдруг говорит:
— Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать на гробах.
Это было совершенно неожиданно, он покраснел, сорвался, наступила абсолютная гробовая тишина. Стоял только Рычагов, еще не отошедший после своего выкрика, багровый, взволнованный, и в нескольких шагах от него стоял Сталин. Вообще-то он ходил, но когда Рычагов сказал это, Сталин остановился.
Скажу свое мнение. Говорить это в такой форме на Военном совете не следовало. Сталин много усилий отдавал авиации, много ею занимался и разбирался в связанных с нею вопросах довольно основательно, во всяком случае, куда более основательно, чем большинство людей, возглавлявших в то время Наркомат обороны. Он гораздо лучше знал авиацию. Несомненно, эта реплика Рычагова в такой форме прозвучала для него личным оскорблением, и это все понимали.
Сталин остановился и молчал. Все ждали, что будет.
Он постоял, потом пошел мимо стола, в том же направлении, в каком и шел. Дошел до конца, повернулся, прошел всю комнату назад в полной тишине, снова повернулся и, вынув трубку изо рта, сказал медленно, тихо, не повышая голоса:
— Вы не должны были так сказать!
И пошел опять. Опять дошел до конца, повернулся снова, прошел всю комнату, опять повернулся и остановился почти на том же самом месте, что и в первый раз, снова сказал тем же низким спокойным голосом:
— Вы не должны были так сказать, — и, сделав крошечную паузу, добавил: — Заседание закрывается.
И первым вышел из комнаты.
Вот так это происходило. Вот так выглядела вспышка гнева у Сталина.
Адмирал Иван Степанович Исаков получил тяжелое ранение во время Туапсинской операции 1942. Долго лечился. В 1946 нарком обороны И.В. Сталин предложил Исакову занять должность начальника Главного штаба Военно-Морского флота СССР. Адмирал стал отказываться и в качестве убедительного довода сказал: «Товарищ Сталин, но у меня нет ноги». На это Сталин ответил: «У наших адмиралов есть ноги, но не всегда присутствуют головы».
ИСАКОВСКИЙ Михаил Васильевич (1900–1973), поэт. Лауреат Сталинской премии: 1943 — за тексты песен «Катюша», «И кто его знает» (1939) и 1949 — за стихи и песни (1948).
Исаковский воспевал советскую новь и героику Великой Отечественной войны. Многие его песни стали народными, интернациональными («Катюша», «Снова замерло все до рассвета» и другие).
Поэт написал много песен о И.В. Сталине — «Песня о России», «Слава советской державе», «Слово к товарищу Сталину», «Песня о Сталине», «Величальная И.В. Сталину», «Урожайная» и другие.
В «Величальной И.В. Сталину» Исаковский слагал:
А кому ж мы песню, Друзья, посвящаем? А кого ж мы с вами, Кого величаем?
Величаем мы сокола, Что всех выше летает, Чья могучая сила Всех врагов побеждает. Величаем мы сокола, Друга лучшего нашего, Величаем мы Сталина — Всенародного Маршала!
ИСТМЕН Макс Форрестер (Eastman) (1883–1969), американский издатель, редактор. Пропагандировал «Письмо к американским рабочим» В. И. Ленина. В 1924 вывез копию ленинского «завещания», переданного Троцким. И.В. Сталин назвал его «отъявленным лжецом» и «гангстером пера».
КАГАНОВИЧ Лазарь Моисеевич (1893–1991), советский государственный и партийный деятель.
Участник Гражданской войны. По предложению Генерального секретаря ЦК РКП(б) И.В.Сталина в 1922 Л.М.Каганович назначен заведующим Организационно-распределительным отделом ЦК. НаХП съезде партии избран кандидатом в члены ЦК РКП(б). По рекомендации И. В. Стал ина в 1925 Л.М. Каганович избран Генеральным секретарем ЦК КП(б)У. В 1930–1935 был первым секретарем Московского комитета партии. С 1930 по 1957 член Политбюро (Президиума) ЦК ВКП(б) — КПСС. В 1935–1944 нарком путей сообщения СССР.
В годы Великой Отечественной войны Л.М.Каганович член Государственного Комитета Обороны-(1942–1945), член Военных советов Северо-Кавказского и Закавказского фронтов. Он отвечал за транспортные перевозки грузов, за работу военных трибуналов и заградотрядов. Герой Социалистического Труда (1943). С 1944 Л.М.Каганович заместитель Председателя Совнаркома СССР.