По заданию Общества поощрения художников Иванов выполнил в Риме копию фрески «Сотворение человека» Микеланджело в Сикстинской капелле, поразив своим мастерством и итальянских, и русских художников. В 1835 году Иванов написал картину «Явление Христа Марии Магдалине после воскрешения» и отправил ее в Петербург. Картина вызвала восторг. Общество поощрения художников преподнесло ее императору Николаю I и на два года продлило художнику заграничный пенсион. А Академия художеств присвоила Иванову звание академика живописи. Он был обрадован и удивлен высокой оценкой своей работы, потому что считал картину «Явление Христа Марии Магдалине после воскрешения» только началом творческих поисков. Художник уже задумал картину «Явление Христа народу», которая стала главным трудом его жизни. Он работал над ней более двадцати лет и создал действительно непревзойденный шедевр.
Иногда Иванова называют художником одной картины. В каком-то смысле это так. Но, работая над «Явлением Христа народу», художник написал около двух тысяч этюдов и многие из них представляют законченные произведения самого высшего уровня художественного мастерства.
За годы работы у Иванова от переутомления развилась тяжелая болезнь глаз. Ему много раз приходилось выпрашивать продолжение пенсиона. За него хлопотали восхищавшиеся его творческим подвижничеством Н. А. Гоголь, вице-президент Академии художеств Ф. П. Толстой, В. А. Жуковский. Но даже Жуковский не понимал, почему художник работает так долго и зачем он взялся за такой грандиозный труд, который под силу разве что только коллективу художников. «Куда он пишет такую картину, – недоумевал поэт, – ведь ее и повесить-то будет некуда».
Когда Рим посетил наследник престола, будущий император Александр II, Иванов, оставшийся к тому времени совсем без средств к существованию, обратился к нему с просьбой о пособии. Он обещал завершить свой труд за три года и картину передать в собственность императорского двора. Увидев незаконченную картину, наследник престола назначил художнику пособие на три года по три тысячи рублей в год. Но и за три года Иванов не закончил работу. В 1845 году его мастерскую посетил император Николай I. Он поддержал художника, но годы шли, для продолжения работы нужны были деньги. Художник уже всем надоел своими просьбами, его начали избегать. Картина уже считалась императорским заказом, и придворные чиновники обвиняли живописца в том, что он, несмотря на взятие с него письменного обещания, не дописывает картину. Иванова заподозрили в том, что он делает это нарочно, чтобы получить побольше денег.
Художника не понимали и многие коллеги-живописцы. Мягкий и простодушный Иванов начал избегать их. В это время он влюбился в богатую аристократку. Она как будто отвечала ему взаимностью, но потом неожиданно вышла замуж за другого человека из своего круга. Страдая от этой душевной раны, никем не понимаемый, не имея денег даже на самое необходимое, почти впав в нищету, Иванов упорно продолжал свой титанический труд.
В 1848 году умер отец художника. Иванов тяжело переживал эту утрату, но небольшое наследство – три тысячи рублей – позволили ему работать еще несколько лет. Он переболел лихорадкой, у него развилась подозрительность, о нем говорили, что он одичал и сошел с ума. Иванов никого не пускал в мастерскую, болезненно боясь отрицательных отзывов о своей картине.
В 1857 году в Рим приехала вдовствующая императрица Александра Федоровна. Иванов согласился показать ей картину. Императрице картина понравилась. Она уговорила слепнувшего художника заняться лечением глаз, оплатила врачей, назначила ему небольшое содержание и убедила открыть мастерскую для посетителей.
Несмотря на отдельные недоброжелательные отклики завистливых собратьев по кисти, «Явление Христа народу» имело огромный успех, который помог художнику восстановить свое психическое здоровье. Спустя год он согласился считать свой труд завершенным и повез картину в Петербург.
Картина была выставлена в Зимнем дворце. Она вызвала восторг публики, все поставили ее в один ряд с «Последним днем Помпеи» Карла Брюллова. Император Александр II дважды приезжал смотреть «Явление Христа народу», лично беседовал с художником и высказал ему похвалу и благодарность. Это очень сильно поддержало Иванова. Хотя по прежним договоренностям картина могла считаться собственностью двора, император распорядился купить ее еще раз за десять тысяч и назначить художнику пожизненную пенсию в две тысячи рублей в год. Художник узнал об оценке его труда, но воспользоваться этой милостью не смог – спустя несколько дней он умер от холеры. Похоронен Иванов в Петербурге, на кладбище Девичьего монастыря.
…Краснею, глядя на тебя,
Поэт и труженик-художник,
Отвергнув льстивых муз треножник
И крест единый возлюбя,
Святой земли жилец заочный,
Ее душой ты угадал,
Ее для нас завоевал
Своею кистью полномочной.
И что тебе народный суд?
В наш век блестящих скороспелок,
Промышленных и всяких сделок
Как добросовестен твой труд!
В одно созданье мысль и чувство,
Всю жизнь сосредоточил ты;
Поклонник чистой красоты,
Ты свято веровал в искусство.
В избытке задушевных сил,
Как схимник, жаждущий спасенья,
Свой дух постом уединенья
Ты отрезвил, ты окрылил.
В искусстве строго одиноком
Ты прожил долгие года,
И то прозрел, что никогда
Не увидать телесным оком.
Священной книги чудеса
Тебе явились без покрова,
И над твоей главою снова
Разверзлись в славе небеса.
Глас вопиющего в пустыне
Ты слышал, ты уразумел —
И ты сей день запечатлел
С своей душой в своей картине.
Спокойно лоно светлых вод;
На берегу реки – Предтеча:
Из мест окрестных, издалече
К нему стекается народ;
Он растворяет упованью
Слепцов владеющую грудь;
Уготовляя Божий путь,
Народ зовет он к покаянью.
А там спускается с вершин
Неведомый, смиренный странник:
«Грядет он, Господа избранник,
Грядет на жатву Божий сын,
В руке лопата: придет время,
Он отребит свое гумно,
Сберет пшеничное зерно
И в пламя бросит злое семя.
Сильней и впереди меня
Тот, кто идет вослед за мною:
Ему – припав к ногам – не стою
Я развязать с ноги ремня.
Рожденья суетного мира,
Покайтесь: близок суд. Беда
Древам, растущим без плода:
При корне их лежит секира».
Так говорил перед толпой,
В недоуменье ждавший чуда,
Покрытый кожею верблюда
Посланник Божий, муж святой.
В картине, полной откровенья,
Все это передал ты нам,
Как будто от Предтечи сам
Ты принял таинство крещенья.
Пишу к вам об Иванове. Что за непостижимая судьба этого человека! Уже дело его стало, наконец, всем объясняться. Все уверились, что картина, которую он работает, – явление небывалое, приняли участие в художнике, хлопочут со всех сторон о том, чтобы даны были ему средства кончить ее, чтобы не умер над ней с голоду художник, говорю буквально – не умер с голоду, – и до сих пор ни слуху ни духу из Петербурга. Ради Христа, разберите, что это все значит. Сюда принеслись нелепые слухи, будто художники и все профессора нашей Академии художеств, боясь, чтобы картина Иванова не убила собою все, что было доселе произведено нашим художеством, из зависти стараются о том, чтоб ему не даны были средства на окончание. Это ложь, я в этом уверен. Художники наши благородны, и если бы они узнали все то, что вытерпел бедный Иванов из-за своего беспримерного самоотверженья и любви к труду, рискуя действительно умереть с голоду, они бы с ним поделились братски своими собственными деньгами, а не то чтобы внушать другим такое жестокое дело. Да и чего им опасаться Иванова? Он идет своей собственной дорогой и никому не помеха. Он не только не ищет профессорского места и житейских выгод, но даже просто ничего не ищет, потому что уже давно умер для всего в мире, кроме своей работы. Он молит о нищенском содержании, о том содержании, которое дается только начинающему работать ученику, а не о том, которое следует ему, как мастеру, сидящему над таким колоссальным делом, которого не затевал доселе никто. И этого нищенского содержания, о котором все стараются и хлопочут, не может он допроситься, несмотря на хлопоты всех. Воля ваша, я вижу во всем этом волю провиденья, уже так определившую, чтобы Иванов вытерпел, выстрадал и вынес все, другому ничему не могу приписать.
Доселе раздавался ему упрек в медленности. Говорили все: «Как! Восемь лет сидел над картиной, и до сих пор картине нет конца!» Но теперь этот упрек затихнул, когда увидели, что и капля времени у художника не пропала даром, что одних этюдов, приготовленных им для картины своей, наберется на целый зал и может составить отдельную выставку, что необыкновенная величина самой картины, которой равной еще не было (она больше картин Брюллова и Бруни), требовала слишком много времени для работы, особенно при тех малых денежных средствах, которые не давали ему возможности иметь несколько моделей вдруг, и притом таких, каких бы он хотел. Словом – теперь все чувствуют нелепость упрека в медлительности и лени такому художнику, который, как труженик, сидел всю жизнь свою над над работою и позабыл даже, существует ли на какое-нибудь наслажденье, кроме работы…
… а его в это время укоряли даже знавшие его люди, даже приятели, думая, что он просто ленится, и помышляли серьезно о том, нельзя ли голодом и отнятием всех средств заставить его кончить картину. Сострадательнейшие из них говорили: «Сам же виноват; пусть бы большая картина шла своим чередом, а в промежутках мог бы он работать малые картины, брать за них деньги и не умереть с голода», – говорили не ведая того, что художнику, которому труд его, по воле бога, обратился в душевное дело, уже невозможно заняться никаким другим трудом, и нет у него промежутков, не устремится в мысль его ни к чему другому, как он ее ни принуждай и ни насилуй.