[337], а контракты приобрели характер компенсационных, то есть в обмен на получение советской нефти западные партнеры поставляли технологическое оборудование, которое затем использовалось для развития советского нефтегазового сектора. Сделки ENI были встречены без восторга в Вашингтоне, однако руководство компании сумело отстоять свое право на сотрудничество с восточным соседом, в том числе апеллируя к нечестным практикам американских концернов по недопущению ENI к активам на Ближнем Востоке, что в итоге заставило компанию обратиться к СССР.
В 1968 году Австрия стала первой страной за пределами «железного занавеса», подписавшей соглашение о поставках советского газа, для исполнения которого использовался введённый в эксплуатацию годом ранее экспортный газопровод «Братство»[338]. Следует заметить, что в те годы газ, ввиду своей вторичной по сравнению с нефтью роли в обеспечении энергетических потребностей, рассматривался как «менее стратегический» товар, поэтому изначально ведение переговоров по этому виду топлива вызывало меньше беспокойства. В 1970 году ярким проявлением новой восточной политики ФРГ канцлера В. Брандта стало подписание одного из крупнейших контрактов в нефтегазовой сфере между Западом и Востоком. Это был так называемый «контракт века», предусматривавший поставку советского газа в обмен на трубы большого диаметра, производимые концернами Mannesman and Thyssen, для строительства трубопровода «Союз». Deutsche Bank обеспечивал финансирование сделки.
Вслед за ФРГ и Австрией, в 1971 году Франция подписала первый контракт на поставку советского газа (2,5 млрд м³ в год), который в 1974 году был пересмотрен в сторону расширения объемов (до 4 млрд м³), причем президент Ж. Помпиду надавил на Gaz de France, с тем чтобы первый договор был заключен до его исторического визита в Москву[339]. В марте 1973 года был подписан контракт о строительстве нефтеперерабатывающего завода мощностью 1 млн тонн на основе советского оборудования в г. Амбес и поставку сырья из СССР в течение 10 лет для обеспечения его загрузки[340]. Кроме того, Французский институт нефти – самое уважаемое французское НИИ в нефтяной области – приступил совместно с советскими коллегами к разработке нового беструбного способа бурения при помощи шлакового кабеля[341].
1960–1970-е годы стали поворотными в определении энергетического будущего европейского континента еще и потому, что решение вопросов о поставке энергоносителей из СССР предопределило стратегию развития энергетической инфраструктуры Европы на основе трубопроводных решений, соединивших советские месторождения и европейских потребителей. Именно на трубопроводы до сих пор завязано обеспечение энергетической безопасности европейского континента. И если (чисто теоретически) любые, даже долгосрочные договоренности, могут быть пересмотрены, хоть и со значительным ущербом для обеих сторон, то отказаться от использования физических объектов инфраструктуры, скажем, по политическим причинам, достаточно сложно. С высоты сегодняшнего дня сложно поверить в наличие альтернативных сценариев для Европы, и тем не менее они были. Так, например, Франция, в колониальные владения которой входил крупный производитель углеводородов Алжир, вплоть до конца 1970-х годов. не поддерживала советские трубопроводные инициативы, делая ставку на развитие терминалов для транспортировки сжиженного природного газа из Алжира[342] – путь, по которому в наши дни идет ряд европейских стран в условиях появления на рынке больших объемов американского СПГ.
При этом уже в 60-е годы, на заре советско-европейского сотрудничества, прежде всего, в американском внешнеполитическом мышлении присутствовало осознание стратегической важности развития нефте- и газотранспортной инфраструктуры для геополитического баланса сил в Европе. Так, в 1962–1966 годах в ответ на готовность ряда стран западного блока поставлять компоненты для строительства первого советского нефтепровода «Дружба» (спроектированный как задел для наращивания экспорта, он доходил до западной границы Восточного блока), по настоянию США было введено эмбарго на поставки труб большого диаметра в СССР, чему предшествовало бурное обсуждение вопроса на уровне НАТО. Военные специалисты США полагали, что строительство газопровода в самом сердце Европы создаст в случае потенциального конфликта серьезные преимущества для Красной армии, поскольку она сможет использовать эту артерию для поставки нефти и нефтепродуктов. Расплывчатые формулировки запрета, де факто распространявшие его действие только на новые заказы и оставлявшие имплементацию национальным правительствам, позволили ряду английских и немецких компаний продолжить поставки в СССР. Они также высветили, насколько по-разному в Европе и в США видели пределы и возможности сотрудничества с Москвой[343]. В последующие десятилетия, по мере обострения энергетической проблемы в мире, эти противоречия будут только обостряться.
Еще один малоизвестный факт: ввиду отсутствия физической возможности для поставок иранского газа в Европу, в 1970-е годы между СССР, Ираном (с его крупнейшими доказанными запасами газа в мире) и европейскими странами реализовывалась газовая своп-схема. В 1970 году в присутствии шаха Ирана и Председателя Президиума Верховного Совета СССР Н. Подгорного был открыт Трансиранский магистральный газопровод, по которому в Азербайджанскую ССР должно было поступать до 10 млрд кубометров иранского газа, использовавшегося, главным образом, для удовлетворения нужд советского Закавказья. В свою очередь, эквивалентное количество советского газа поставлялось европейским потребителям по советской газотранспортной системе. В 70-е годы обсуждалась возможность привлечения Ирана к участию в советских экспортных проектах, однако исламская революция конца 70-х годов не позволила этим планам реализоваться, советско-иранская своп-схема перестала действовать, а Трансиранский газопровод и по сей день находится в замороженном состоянии.
Иными словами, еще до кризиса 1973–1974 годов для европейских стран СССР выступал в качестве основного инструмента диверсификации поставок в самом широком смысле этого слова (речь идет как об альтернативных маршрутах поставок, так и о различных видах углеводородов), что являлось приоритетной задачей правительств в условиях жесткой конкуренции за ближневосточную нефть. Важность этого процесса выходила за сугубо экономические рамки, при всей их значимости: на Западе активизация экономических связей с Москвой рассматривалась как проведение в жизнь идеи конвергенции двух систем, выдвинутой социологом П. Сорокиным еще в 1940-х годах и ставшей особенно популярной в 60-е годы. Согласно этой концепции, должно было произойти постепенное сближение социалистической и капиталистической систем за счет их постепенной модификации: построения общества всеобщего благоденствия на Западе, нашедшего отражение в соответствующих реформах, и либерализации политической жизни на Востоке, отчасти воплощенной в хрущевской «оттепели».
На слушаниях в Конгрессе США весной 1973 года были высказаны надежды, что проведение масштабного перевооружения советской экономики западными технологиями не только принесет прибыль американскому бизнесу в сложные экономические времена, но и отвлечет значительные ресурсы от развития советского ВПК, перенаправив их в гражданский сектор[344]. Наконец, не стоит недооценивать и чисто экономические мотивы. На фоне ухудшения для западных компаний условий на рынках стран – членов ОПЕК в 1970-е годы все чаще вставал вопрос об участии компаний из США, ЕЭС и Японии в развитии советского энергетического комплекса путем заключения долгосрочных нефтяных контрактов с Москвой. В США торговля с коммунистическим блоком также рассматривалась как один из способов выравнивания торгового баланса[345].
В контексте энергетического шока 1973–1974 года надежный фундамент для советско-европейского энергетического сотрудничества, заложенный в 60-е годы, позволил оперативно перевести отношения на принципиально иной уровень. Арабское эмбарго поставило СССР в весьма щекотливое политическое положение. То, что СССР поддержал выступление третьего мира против капитализма лишь на словах (см. подробнее главу 1), а не на деле, определило модус развития диалога между США, их союзниками и Советским Союзом в посткризисную эпоху.
Естественно, официальная советская печать приветствовала эмбарго арабских стран, бросивших вызов «акулам капитализма». Но в то же время СССР, выступая жестко против действия Израиля в Октябрьской войне, поставляя оружие его противникам, даже не подумал о том, чтобы поддержать антиимпериалистический и антиизраильский шаг производителей нефти, подключившись к эмбарго. Наоборот, Москва увеличила отгрузки собственной и реэкспортированной нефти в западные страны, ставшие объектами «арабской атаки». И все это – на фоне небывалого политического напряжения в отношениях между сверхдержавами.
Если отбросить в сторону «белый шум» газетно-журнальной пропаганды, позиция, занятая Кремлем по вопросу об эмбарго, была весьма и весьма осторожной. Так, например, советский представитель при СЭВ отказался от участия в семинаре «Нефть и сырье для экономического развития, социального прогресса и справедливых экономических связей», который должен был пройти в Ираке в октябре 1974 года, сославшись на «в основном политическую направленность предстоящего в Багдаде семинара»[346]. Официальная «Правда» также уклонилась от комментариев предстоящей конференции в Триполи, которая в марте 1974 года приняла решение отменить эмбарго против США несмотря на то, что арабоязычное вещание СССР традиционно выступило с призывами к продолжению атаки[347]. Как следует из записи беседы заведующей отделом ИМЭМО РАН М. М. Максимовой с первым секретарем посольства США в Москве Смитом, он даже зондировал возможность присоединения СССР к Западу с целью оказания давления на арабов, так как они «ставят под угрозу достижения разрядки, разрушают мировой порядок, что может навредить и СССР»