[427].
В деле выработки согласованной энергетической политики внутри Западного блока, администрация Дж. Картера вплоть до 1979 года находилась в довольно слабой позиции. Несмотря на принятые обязательства и договоренности, Вашингтон не только не смог остановить рост импортной зависимости от нефти ОПЕК у себя дома, но и в энергосбережении был далек от тех цифр, которые демонстрировали европейцы. В силу всех этих причин в конце 1970-х годов США не педалировали тезис о советской нефтяной угрозе в их диалоге с Европой. Однако важно понять, что само появление этого концепта, пусть и во внутриамериканском политическом обиходе, маркирует принципиально новое восприятие фактора советской нефти в отношениях между Западом и Востоком.
В связи с этим нельзя не задаться вопросом о том, насколько реалистичными были оценки советской угрозы в конце 1970-х годов? Задумывался ли сам СССР над тем, чтобы применять «нефтяное оружие» против стран Европы? Версия о мифичности этой угрозы поддерживается такими исследователями, как П. Хогзилиус и Т. Митчелл[428]. В доступных советских документах, в беседах с Е. М. Примаковым, отвечавшим тогда за группу в ИМЭМО по анализу последствий энергетического кризиса в странах Западной Европы, нам не удалось обнаружить следа таких замыслов. В СССР по-прежнему господствовало убеждение, что главным гарантом безопасности государства является мощная армия и продвинутый ВПК. Вес этих факторов трудно оспорить, однако в какой-то момент эта уверенность приводила к недооценке той роли, которую может играть экономика в глобальном противостоянии. «Идея перекрытия крана относится к сфере бульварных детективов, а не серьезной внешнеэкономической политики»[429], – примерно так можно резюмировать позицию Москвы.
На наш взгляд, советская нефтяная угроза в 70–80-е годы действительно была скорее мифом, чем реальностью. Во-первых, несмотря на важность советского экспорта в Европу, все же его объемы были не столь значительны. Лишь одна страна – нейтральная Финляндия в большей степени зависела от нефти СССР, чем нефти ОПЕК (см. Табл. 15). Во-вторых, в свете приведенных выше данных об огромных инвестициях, направленных в нефтегазовый комплекс, а также важности нефтедолларов для советского бюджета, попытка углеводородного шантажа была бы крайне рискованной для самого СССР. В-третьих, к тому, что касалось экономических отношений и поддержания разрядки со странами Европы, в СССР относились с большим трепетом. Если принять все эти доводы во внимание, то становится понятен скепсис европейских лидеров в отношении этой угрозы. В нем, на наш взгляд, как ни в каком другом вопросе проявлялась асинхронность политики разрядки между Европой и СССР в сравнении с разрядкой на уровне сверхдержав[430].
Подведем итоги. Расширение взаимодействия между Западным и Восточным блоком в сфере нефти и газа было одним из ответов развитого мира на «нефтяную атаку» 1973–1974 года. Это сотрудничество представляется крайне интересным в понимании модификации правил и установок биполярной системы международных отношений в контексте политики разрядки. По сути, оно стало ответом первого и второго мира на ревизионистские действия третьего мира (ОПЕК) в международно-экономической сфере. Будучи продуктом политики разрядки, нефтяные связи между Западным и Восточным блоком неизбежно должны были пройти через те же этапы «заморозок» и угасания, что и политика разрядки в целом. Если в первой половине 1970-х годов («золотой» период разрядки) все три основных центра западного мира – США, Япония и европейские страны – вели переговоры по целому ряду углеводородных проектов с Советским Союзом, то с приходом к власти администрации Картера произошел отказ от этих проектов со стороны Японии и США. Еще в 1973 году личный помощник президента США Ч. Колсон предупреждал, что важно не дать «золотой лихорадке», царившей в 1972–1973 годах среди американских бизнесменов, угаснуть «в результате перегрузки и несоответствия аппетитов реально существующим условиям, как это уже бывало ранее»[431].
К сожалению, именно такой сценарий в итоге и реализовался. Первый удар по «лихорадке» был нанесен принятием поправки Джексона – Вэника. После 1976 года эта тенденция только усилилась, когда перестановка акцентов с сотрудничества – соперничества на соперничество – сотрудничество в области энергетики синхронизировалась с общим внешнеполитическим курсом. В таких обстоятельствах «нефтегазовые возможности» СССР стали осмысляться Вашингтоном двойственно. Во-первых, они стали восприниматься как «слабое место», в связи с проблемами советского нефтепрома, давление на который стало частью стратегии по использованию невоенных преимуществ в судьбоносном противостоянии. Во-вторых, этот же сектор стал восприниматься как потенциальный источник угрозы безопасности и интересам Западного блока, что может быть связано с секьюритизацией нефтяной и энергетической проблемы. Последнее может быть объяснено распространением концепта советской угрозы на понятийное пространство экономики в ситуации выхода биполярной конфронтации за узкие военно-политические рамки.
Глава 6
Второй энергетический кризис 1979–1980-х годов: от «картеля» к рынку потребителей
Конец 1970 – начало 1980-х годов принесли серьёзные изменения в отношениях СССР и США и Западного и Восточного блока в целом; изменилась ситуация и в ряде ключевых регионов мира, включая Ближний Восток. Введение ограниченного военного контингента СССР в Афганистан[432], срыв ратификации договора об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-2) между США и СССР, размещение новых советских ракетных комплексов средней дальности «Пионер» (СС-20) в Европе и принятие «двойного решения» НАТО, предусматривавшего развертывание продвинутых американских ракетных систем средней дальности и одновременное ведение переговоров с Москвой об ограничении данного вида вооружений – все это отправило разрядку международной напряженности на страницы учебников истории.
Заключение египетско-израильского мирного договора в 1979 году изменило характер конфликта, являвшегося стержневым для региона Ближнего Востока. Не менее драматичные события наблюдались и в Персидском заливе. Приход к власти в Иране исламской оппозиции не только сокрушил систему безопасности, тщательно выстраиваемую США в рамках «стратегии двух столпов», но и представил миру принципиально новое явление радикального (политического) ислама, не вписывавшегося в рамки биполярной системы международных отношений. «Полицейского Залива больше нет» – так охарактеризовал эту ситуацию The Economist[433].
Все эти изменения бросали вызов прежней системе снабжения нефтью развитого мира, что наглядно продемонстрировал второй нефтяной шок 1979–1980 года, которому в литературе незаслуженно уделяется меньше внимания, чем событиям 1973–1974 года, хотя во многом его ход и исход дал начало процессам и явлениям, которые определяют характер сегодняшнего нефтяного рынка. Между тем, два энергетических шока 1970-х годов были принципиально различны по своей природе[434]. Если «нефтяная атака» 1973 года спровоцировала переход накопившихся в системе международных отношений противоречий из латентной стадии в кризисную, то второй нефтяной кризис стал реакцией на серьезные политические катаклизмы, что маркирует постепенное перемещение вопроса о нефти из политико-дипломатической в политико-экономическую плоскость. Очередная встряска на рынке энергоносителей серьезным образом повлияла на восприятие широкого спектра угроз политическими элитами, а значит, и на процесс принятия решений, которые, в конечном счете, привели ко второму витку холодной войны. 6.1. Исламская революция, ирано-иракская война и рождение спотового рынка торговли нефтью
Конец 1970 – начало 1980-х годов вошли в историю энергетической политики как период второго нефтяного шока. В настоящее время термины «кризис 1979–1980 годов», «второй нефтяной кризис», «второй нефтяной шок», «второй энергетический кризис» являются общеупотребительными. В американской и европейской литературе, в прессе того времени и в официальных документах утвердилось название «второй нефтяной шок», или «второй нефтяной кризис», что само по себе как бы указывает на преемственность одного кризиса по отношению к другому, а это является заблуждением. Хотя связь этих двух явлений понятна с точки зрения потребительской: оба события привели к небывалому росту цен, и в этом смысле в них действительно было много общего. В советской литературе энергетические кризисы 1973 и 1979–1980-го годов было принято рассматривать в рамках концепции общего кризиса капитализма, как две его стадии[435], однако такой подход был не единственным. Так, заместитель директора Института США и Канады АН СССР Г. Е. Скоров выступил с критикой традиционной советской концепции: «…США пережили два энергетических кризиса. Иногда их рассматривают как две фазы одного и того же энергетического кризиса. Представляется, что для такой оценки нет оснований. Кризис не является чем-то постоянным. Кризисы наступают и преодолеваются»[436].
Второй нефтяной шок длился около двух лет и проходил в два этапа. Первый развернулся в 1979 году, поскольку массовые выступления против режима шаха Пехлеви привели к полной остановке нефтяной промышленности Ирана, бывшего вторым производителем нефти в ОПЕК после Саудовской Аравии, что неизбежно сказалось на состоянии мирового нефтяного рынка. Революция в Иране также стала одним из самых серьезных факторов перемен для регионального баланса сил после 1945 года. Второй этап кризиса пришелся на осень – зиму 1980 года и был вызван началом ирано-иракской войны, повлекшей снижение уровня добычи ее участниками. В обоих случаях на фоне незначительного и непродолжительного снижения добычи рынок оказался охвачен паникой, приведшей к небывалому росту цен, который, по словам Ф. Аль-Чалаби, бывшего в то время заместителем Генерального секретаря ОПЕК, «трудно объяснить даже сегодня и, тем более, обосновать экономически»