ция США в отношении взаимодействия на нефтяном треке с СССР.
Глава 7
Энергетическая дипломатия в условиях возобновления холодной войны 1980-х годов 7.1. Иранская революция и газовый поворот в советско-европейских отношениях
Как было показано в предыдущих главах, предварительная ревизия сотрудничества в нефтяной сфере стран Западного блока и СССР началась в США сразу же после прихода к власти администрации Картера, что было связано с нарастанием негативных тенденций во всем комплексе американо-советских отношений. Четыре года пребывания в Белом доме демократов (1977–1981) стали неким промежуточным периодом, сочетавшим противоречивые элементы соперничества и сотрудничества с СССР. И в этом смысле начало операции в Афганистане стало моментом истины, покончившим с неопределенностью и вернувшим отношения между Западом и Востоком на стабильно конфронтационную основу, «свободную от иллюзий, характеризовавших разрядку 1970-х гг.»[511]. Советская нефть стала осмысливаться американским политическим истеблишментом как фактор преимущества социалистической системы над капиталистической еще в конце 70-х годов, и плодом этого осознания стал тезис о советской энергетической угрозе.
Что касается СССР, то оборотной стороной медали интенсификации торговых связей между Западом и Востоком был рост зависимости Москвы от нефтяных доходов, а также от западных технологий для нефтегазового комплекса. К 1980 году нефтедоллары стали составлять от половины до 2/3 всех валютных поступлений страны. Это сочеталось с ростом значения импорта для советской экономики. Согласно докладу статистического бюро США, к 1980 году отношение импорта к национальному доходу СССР возросло с 7 % (в 1970 г.) до 19 %. От 15 до 20 % всего нового оборудования, устанавливаемого в СССР, закупалось за границей[512].
На рубеже 70–80-х годов на советский нефтегазовый комплекс была окончательно возложена почетная роль «локомотива» народного хозяйства. В целом обстановка оказалась немного благоприятнее, чем то, что описывалось в публикациях аналитиков и разведсообщества США в 1977–1978 годах, которые, по словам президента Академии Наук А. П. Александрова, имели «скорее агитационный и политический характер, чем технический»[513]. За счет массированных ассигнований в сектор удалось выполнить план добычи нефти на десятую пятилетку (1976–1980). В 1980 году доля ТЭК достигла 14 % от общего объема капиталовложений на развитие промышленности, в сравнении с 7 % первой половины 70-х годов. Финансирование нефтяного сектора выросло с 4,45 млрд рублей в 1977 году до 6,80 млрд рублей в 1980 году – на 65,4 % за 4 года (см. Табл. 23)[514]. Не станем останавливаться на технической стороне этого прорыва – последствиях, связанных с ненормально высокими темпами бурения и эксплуатации, ростом аварийности и т. д., что в итоге только усугубило и без того серьезное положение в нефтедобывающем секторе[515]. В конце 1970-х годов советский административный успех – выполнение плана пятилетки – заставил аналитиков ЦРУ пойти на пересмотр тех цифр, которые они пророчили советскому сектору за три года до этого. Прогноз производства нефти в СССР на 1981 год был скорректирован с повышением с 8–10 до 11 мбд[516].
В самом СССР из опыта десятой пятилетки извлекли важный урок – осознание необходимости кардинальных мер для сохранения доли углеводородов в топливно-энергетическом балансе СССР. В этих условиях в 1980–1981 годах при обсуждении плана одиннадцатой пятилетки было принято решение о «газовом повороте» – наращивании добычи, потребления и импорта газа[517]. На XXVI съезде КПСС в марте 1981 года Л. И. Брежнев заявил о намерении повысить ассигнования на газовый сектор на 50 %. Этот выбор был основан на том, что газ оказался «стахановцем» предыдущей пятилетки (его производство возросло в 4,3 раза), а себестоимость его добычи в новых районах в Сибири была крайне низкой по сравнению с нефтью. Кроме того, СССР достиг договоренностей о развитии экспортной инфраструктуры и о долгосрочных контрактах на поставку «голубого топлива» в ряд европейских стран. Озвучивая решения власти, академик Александров заявил о грядущих изменениях в схеме потребления СССР и стран СЭВ: «Структура топливно-экономического баланса, которая сложилась в период до 60-х гг. в пользу увеличения нефти, должна быть изменена»[518].
Табл. 23. Объем инвестиций в энергетическую отрасль, 9–11 пятилетка, в млрд руб.
Источник: Gustafson Th. Op.cit.P.146.
О серьезности положения в отрасли говорило и то, что на рубеже 70–80-х годов впервые стали предприниматься конкретные шаги по экономии топлива, несмотря на то, что тезис о рациональном расходовании ресурсов звучал в экономических программах СССР и СЭВ еще с 70-х годов[519]. Рациональное использование нефти было названо Александровым основной задачей: «Мы должны вести достаточно энергично нефтесберегающую политику. <…> В последние годы, когда было такое довольно свободное использование и нефти, и газа, мы в нашей стране и в странах нашего содружества очень легко шли на процесс, в котором необоснованно были преувеличены затраты энергоресурсов». Академик с тревогой замечал, что на производство единицы ВНП в СССР тратилось в 1,5 раза больше энергии, чем в западных странах, причем с тенденцией к увеличению. Причины этого, по его мнению, состояли не только в том, что в социалистических странах недоиспользуется вторичное тепло, «которое мы выбрасываем через трубы наших предприятий», но и в элементарной бытовой расточительности, обусловленной тем, что оплата «за тепло» взимается не по счетчикам, а «по душам»[520].
«Газовый поворот» стал также одной из мер по замещению потребления нефти на внутреннем рынке с целью увеличения ее экспорта и, следовательно, валютной выручки. За 1980–1984 годы доля нефти в энергетическом балансе СССР упала с 37,5 до 33,2 %, в то время как потребление газа выросло с 26,4 до 32,6 %[521]. В долгосрочной перспективе это решение предопределило вектор развития советского и российского ТЭК, равно как и энергетическую стратегию европейских стран в пользу наращивания потребления газа.
Дополнительным доводом в пользу «газового поворота» стали события в Иране. Как и во время кризиса 1973–1974 годов, в ходе второго нефтяного шока СССР, несмотря на общее ухудшение отношений между Западом и Востоком, показал себя надежным поставщиком. Как мы уже упоминали, с начала 70-х годов Москва предоставляла собственную территорию для транзита в Европу иранского газа, доставляемого к ирано-азербайджанской границе по Трансиранскому магистральному газопроводу. В 1979 году, после свержения режима шаха, эта магистраль прекратила функционировать (ее работа не восстановлена до сих пор), а переговоры о расширении магистрали, которые шли с середины 70-х годов, были остановлены. СССР ударными темпами ввел челябинский участок магистрального газопровода «Союз», построенный при участии Франции, по которому газ Оренбургского месторождения устремился к западной границе, однако газовые аппетиты европейского рынка были гораздо более значительными[522].
Несмотря на то, что добыча в Иране была восстановлена уже весной 1979 года, даже краткосрочная остановка иранской нефтегазовой промышленности и тот шок, который она породила, убедили Европу, на 15 % зависевшую от иранских углеводородов, в необходимости поиска альтернативных поставщиков и скорейшего замещения «черного золота» иными видами топлива – углем, энергией атома, газом. Последний рассматривался в ЕЭС в качестве предпочтительного еще и в силу своей экологичности, а этот фактор в 80-е годы, по мере усиления зеленых партий, стал приобретать все больший вес. Таким образом, «газовый поворот» в СССР не только совпал, но и был обусловлен аналогичными устремлениями стран Европы, бывших главными клиентами советского нефтегазового сектора.
7.2. Такая разная советская угроза: советско-европейские энергетические связи и доктрина Картера
Гармония интересов на энергетическом направлении, однако, совпала с всплеском политических противоречий между Западом и Востоком. В декабре 1979 года афганская кампания СССР вернула эру конфронтации в сфере политики и эпоху санкций в сфере международных экономических отношений. Уже в январе 1980 года президент Картер ввел первые санкции против СССР[523]. Была прекращена продажа зерна (что оценивалось аналитиками как весьма рискованный шаг со стороны президента в предвыборный год); объявлено о решении США бойкотировать Олимпийские игры в Москве; приостанавливалась выдача лицензий на продажу в Советский Союз технологий, включая оборудование для нефтегазового сектора. Саму Москву решение об Олимпийском бойкоте, казалось, задело больше всего.
В целом европейские страны разделяли негодование Вашингтона по поводу поведения СССР и присоединились к бойкоту Игр. Но и здесь не обошлось без осложнений, вызванных практическим отсутствием предварительных консультаций Белого дома с союзниками в момент принятия решений по санкциям. Особенно таким подходом был раздражен Г. Шмидт, который за день до объявления решения Картером выступил перед бундестагом с программной внешнеполитической речью, воздержавшись от упоминания Олимпиады лишь потому, что после двух обращений в США он не получил разъяснений по этому вопросу. Премьер-министр Великобритании М. Тэтчер пыталась успокоить «разбушевавшегося» канцлера, объясняя, что бойкот Олимпийских игр «был лучшим способом донести до советских людей всю тяжесть произошедшего в Афганистане»[524].
Впрочем, канцлер и не пытался оспорить само решение, но подчеркивал неприемлемость того алгоритма его принятия, к которому прибегли в Вашингтоне. Отсутствие четкого и последовательного лидерства со стороны американцев в реагировании на афганские события может быть объяснено «сбоем» в ритме работы Белого дома и Госдепартамента после захвата заложников в Иране. Так, судя по британским документам, представителя США при НАТО не было в Брюсселе в течение целой недели после начала операции в Афганистане, что делало процесс консультаций затруднительным