[577].
Как следует из документов, экстерриториальность рассматривалась в Вашингтоне как «опция по умолчанию» – речь о ней шла еще с августа 1981 года. В январе 1982 года уже существовал межведомственный консенсус о ее автоматическом введении, если не удастся достичь согласия союзников по вопросу об экспортных кредитах, хотя Министерство финансов и выступило с критикой такого подхода. На одном из февральских заседаний Д. Риган, министр финансов, заявил, что такие меры поставят крест на всех усилиях США получить для своих компаний режим, аналогичный местным производителям. Он также подчеркнул, что этот шаг будет воспринят европейскими союзниками не иначе как «оскорбление национального суверенитета»[578]. При этом СНБ изначально «задумывало» экстерриториальность как временную меру, не более чем на полгода, и ее действие не планировали продлевать[579].
Резко отрицательная реакция Старого Света на действия США объясняется тем, что там в то время не принимали всерьез тезис о советской энергетической угрозе – ключевой довод Белого дома в пользу введения санкций. Эта угроза не представлялась для европейцев серьезной, ведь, с одной стороны, объемы советского экспорта в Европу в эти годы все-таки были не столь значительны, а с другой стороны, на фоне политической нестабильности на Ближнем Востоке диверсификация энергетических потоков за счет увеличения закупок советского газа была, фактически, единственной разумной и реализуемой гарантией энергетической безопасности ЕЭС. Поэтому действия США рассматривались европейцами не как попытки Вашингтона «спасти Европу от самой себя», от ошибочного и, быть может, фатального расширения контактов с Востоком, а, скорее, как способ лишения европейских производителей конкурентных преимуществ.
Такие подозрения были небеспочвенны. Еще за год до этих событий, вскоре после саммита «Большой семерки» в Оттаве, где Рейган впервые обозначил свою обеспокоенность строительством «сибирской трубы», Белый дом под достаточно серьезным давлением Конгресса и бизнес-сообщества выдал лицензию американской фирме Caterpillar на продажу в СССР 200 трубоукладчиков. При этом, как следует из документов, на полях саммита президент пытался убедить японского премьер-министра приостановить продажу аналогичных трубоукладчиков японской фирмой Komatsu – самым серьезным конкурентом Caterpillar на мировом рынке, мотивируя свою просьбу политическими соображениями[580]. Аналогичная непоследовательность наблюдалась со стороны США и в вопросах продажи зерна. На этом фоне логичным выглядит единогласное принятие Европейским парламентом резолюции об американо-европейской торговле 8 июля 1982 года, утверждавшей, что все «эти меры есть часть общего климата конфронтации в американо-европейской торговле»[581].
Примечательно, что даже М. Тэтчер выступила с достаточно жестким осуждением действий Р. Рейгана на том основании, что они противоречили логике свободного рынка. 2 августа 1982 года она отдала британской фирме John Brown приказ отгрузить заказанное СССР турбинное оборудование, вопреки запретам США, применив принятый в 1980 году закон о защите торговых интересов. Судя по документам, доступным в АВП РФ, решительности Даунинг-стрит придали массовые обращения английских фирм в Министерство финансов (среди них были не только такие гиганты, как John Brown) с жалобами на введенные ограничения – после проведения «соответствующей работы» Торгпредством СССР[582]. Примерно в том же духе высказался и глава комиссии по международным делам французского парламента М. Фор. Он назвал экстерриториальность «тройной ошибкой» и подчеркнул, что такие меры «никогда никого не останавливали от совершения задуманного», добавив, что «в любом случае никто не может диктовать Франции, с кем она имеет право вести дела, в какой области и в каком направлении»[583].
Западногерманские и французские фирмы, правительства которых поначалу не пошли на столь решительные шаги, как М. Тэтчер, оказались под серьезным нажимом со стороны Москвы. Из беседы замминистра торговли В. Н. Сушкова с представителями фирм Mannesmann и Creusot-Loire, которые были обязаны начать поставки оборудования для компрессорных станций в СССР, следует, что Москва отказалась рассматривать наложение санкций США как «форс-мажорные обстоятельства», так как «фирмы руководствуются законами своих стран, а не законами США». Замминистра при этом заметил, что «законы о выполнении обязательств поставщиками и во Франции, и в ФРГ предусматривают возможность для СССР требовать возмещения как прямых, так и косвенных затрат». По сути дела, бизнесменам был выставлен ультиматум, на что представитель Mannesmann посоветовал Москве «не переоценивать способность даже такого крупного концерна повлиять на решение правительства ФРГ»[584]. Однако жесткость Кремля в итоге оказалась оправданной. Уже в начале сентября представитель Creusot-Loire сообщил, что «принято твердое решение правительством Франции поставить все оборудование, предусмотренное контрактами с СССР»[585], заметив при этом, что фирма рискует благополучием 12 филиалов, которые она имеет в США.
Столкнувшись с таким поведением со стороны европейского бизнес-сообщества, Вашингтон был вынужден прибегнуть к смешанному методу давления и уступок. В конце августа – начале сентября 1982 года Министерство торговли США объявило о введении временного эмбарго на экспорт любой американской продукции и услуг французским, немецким, английским, итальянским фирмам – Creusot-Loire, Dresser France, Mannesmann, John Brown, General Electric Germany, Nuovo Pignone. Позднее эта формулировка была изменена на «запрет поставки оборудования, относящегося к разведке, добыче, транспортировке» в нефтегазовом секторе[586]. Санкции против европейского бизнеса (а это были именно санкции в ответ на отгрузку оборудования вопреки введенному ранее запрету США) вызвали бурю недовольства как в деловых кругах, так и в политическом истеблишменте США. Американская компания Dresser, имевшая «дочек» во Франции и Германии, обратилась в окружной федеральный суд Вашингтона с обжалованием санкций, а М. Уайденбаум, занимавший важный пост председателя Совета экономических консультантов при президенте, даже ушел в отставку по причине того, что, как он выразился в интервью The New York Times, «эмбарго против западноевропейских фирм есть серьезный шаг назад, так как оно привело к дальнейшему вмешательству правительства во внешнюю торговлю»[587].
На этом фоне еще летом 1982 года, параллельно объявлению эмбарго, на поиски согласия с союзниками была направлена группа во главе с Дж. Бакли, которая стала именоваться Группой по международной энергетической безопасности (с октября 1982 г. ее стал возглавлять А. Уоллис)[588]. В ходе обмена мнениями между Старым и Новым Светом, особенно интенсифицировавшегося, судя по документам, в октябре, была выработана общая позиция по вопросу об энергетическом взаимодействии с СССР.
Этой группой был также подготовлен доклад об альтернативных источниках энергии для Европы. Исследование велось в двух направлениях: пути поощрения собственно европейской добычи и поиск альтернативных поставщиков углеводородов за пределами Старого Света. Что касается увеличения добычи углеводородов в Европе, то ключевыми в этом вопросе были три страны – Норвегия, Великобритания и Нидерланды, обладавшие выходом к шельфу Северного моря и не желавшие «осушать» собственные запасы раньше времени. Еще весной 1982 года в Госдепартаменте подготовили исследование об ускоренном введении в эксплуатацию двух крупнейших норвежских газовых месторождений в Северном море (Тролль и Слейпнер) и путях транспортировки этого газа на европейский рынок. Возможный план включал «треугольную сделку»: доставку норвежского газа к берегам Шотландии в обмен на эквивалентный объем поставок газа Великобританией на континент. Эту же тему обсуждали американские официальные лица с министром нефтяной промышленности и энергетики Норвегии Г. Г. Раммом. США предложили Осло помощь, финансовую и техническую, в разработке этих месторождений, однако Норвегия наотрез отказалась рассматривать свои месторождения в качестве альтернативы «сибирской трубе»[589]. В итоге они были введены в эксплуатацию только в 1990-х годах.
Предложения США о наращивании добычи в самой Европе не были лишены логики. Помимо снижения советской нефтяной угрозы, это означало бы инвестирование средств, предлагавшихся для развития инфраструктуры на Востоке, в собственное развитие. Введение в эксплуатацию норвежского газа тоже требовало сооружения газопроводов – а значит, и создания рабочих мест, что было одним из основных доводов Бонна и Лондона в пользу «сибирского проекта». И все же эти предложения США оказались недостаточно убедительны.
В СНБ также был поднят вопрос о возможности участия союзников в разработке нефтегазовых месторождений США на Аляске и поставках аляскинской нефти в Старый Свет, для чего требовалось снять действующий запрет на экспорт нефти из США. Однако дальше постановки вопроса дело не двинулось. Стоит заметить, что запрет на экспорт углеводородов в США был снят лишь в конце 2015 года на фоне сланцевой революции. В обмен Европе было предложено увеличить закупки американского угля, чтобы компенсировать потери советского газа. Не совсем понятно, насколько серьезно в самих США относились к этой идее, так как во внутренних документах говорилось о том, что переход на твердые виды топлива потребует переоборудования объектов промышленности, проведения реконструкции принимающих портов и пр., что в итоге сделало бы американский уголь «немного дороже», чем газ СССР[590]. Однако это предложение абсолютно не учитывало «зеленую повестку», которая к 80-м годам стала важной частью политической жизни стран ЕЭС.
Что касается альтернативных газовых проектов для Европы (среди возможных поставщиков назывались Нигерия, Камерун, Тринидад – см. Табл. 24), то все они требовали дополнительных финансовых вливаний и, что важнее, времени. Ни один из них не мог быть реализован раньше 90-х годов. Европейские же страны хотели видеть к началу нового десятилетия серьезные изменения в балансе собственного энергопотребления. Таким образом, в итоге именно советское предложение было признано аналитиками наилучшим с чисто коммерческой точки зрения