Сходясь во мнениях относительно всестороннего влияния кризиса 1973–1974 г. на человечество, ученые так и не пришли к консенсусу о его причинах. Одни из них придерживаются версии политической ангажированности решения ОАПЕК[98]. Д. Ергин пишет о том, что основная цель ОПЕК состояла в том, чтобы расколоть западный мир и использовать противоречия внутри него в свою пользу[99]. По мнению К. Белоусовой[100], дирижер арабского выступления король Фейсал, налагая эмбарго, желал предотвратить сближение Израиля и Египта, вернуть Каир в лоно арабских стран, однако эффект этого начинания оказался обратным.
Другая группа ученых разделяет экономический взгляд на природу «нефтяной атаки». С. Бромли говорит о том, что глубинной причиной произошедших событий стала эволюция международного режима распоряжения нефтью, а именно переход от рынка потребителей к рынку производителей, положивший конец экономическому буму и ставший причиной модификации системы, основанной на гегемонии США[101]. В том же духе высказывается американский экономист и историк Д. Дауд, подчеркивавший, что решения нефтяного картеля следует рассматривать с учетом высокой инфляции, наблюдавшейся еще до октября 1973 года[102]. Экономическая версия причин кризиса находит подкрепление и в выступлениях официальных лиц[103]. Так, например, в экономическом докладе президента Никсона за 1973 год одной из причин рывка цен на нефть называется то, что в течение всего послевоенного периода (с 1947 по 1971 год) рост цен на сырье серьезным образом отставал от роста цен на остальные товары (13,1 % и 53,4 % соответственно)[104].
Часть исследователей, разделяющих версию об экономической природе кризиса, называют несбалансированность спроса и предложения на нефтяном рынке его объективной причиной. В частности, они обращают внимание на негативные последствия для американской экономики, вызванные контролем цен на бензин, который был введен президентом Никсоном в 1972 году в качестве меры борьбы с инфляцией. Искусственно закрепив цены на уровне ниже мировых, правительство поддерживало высочайшие темпы роста спроса на нефть и нефтепродукты и лишь разжигало «аппетит американцев к нефти»[105]. Эта точка зрения нашла отражение также и в официальной риторике. Как подчеркивал Р. Никсон в своем обращении к нации по поводу энергетической проблемы в ноябре 1973 года, США, с их всего лишь 6 % от населения Земли, потребляли 30 % всей вырабатываемой на планете энергии[106]. Наконец, англо-американский эксперт по энергетической проблематике У. Леви объяснял резкий скачок цен тем, что ОПЕК привела в действие свою давнюю угрозу. Ведя трехлетний диалог с нефтяными компаниями, организация не раз предупреждала о переходе к политике односторонних шагов, что и совершила в итоге[107]. Интересный методологический подход предлагает автор книги «Нефтяная дипломатия ХХ века» Ф. Венн. Она настаивает на необходимости разделять кризис ценовой и кризис нефтяных поставок, приводя пример Ирана, не участвовавшего в эмбарго, но бывшего главным застрельщиком повышения цен[108].
На наш взгляд, стоит признать наличие объективной экономической (несбалансированность спроса и предложения) и политической составляющей в смене режима «Семи сестер» на режим ОПЕК. Политическая составляющая была частью более широкого процесса модификации системы международных отношений, сложившейся после Второй мировой войны. Вместе с тем нельзя не признать роль субъективного фактора – Октябрьской войны – в том росте цен на энергоносители, который мы наблюдали в 1973 году и который был связан с конкретным региональным конфликтом.
Помимо экономических последствий, Октябрьская война и энергетический кризис спровоцировали очень серьезные перемены на политической арене, что и придало данному кризису глобальный характер. Он затронул, хоть и разным образом, и капиталистический, и социалистический мир, страны глобального Юга и глобального Севера.
2.3. «Европейцы ведут себя как шакалы»: Октябрьская война 1973 года в американо-европейских отношениях
Война и энергетический кризис стали серьезным испытанием на прочность американо-европейских отношений. По иронии судьбы, 1973 год был провозглашен в США «годом Европы», что выражало намерение Вашингтона разрешить накопившиеся в предыдущем десятилетии разногласия с союзниками[109]. Однако на деле динамика отношений оказалась далеко не столь однозначной. Понимая, что за началом поставок оружия Израилю последует нефтяное эмбарго, а также осознавая масштабы урона для собственной экономики, европейские страны, за исключением Португалии, отказали США в праве использовать свои территорию для переброски американского оружия в Израиль. Более того, Франция и Великобритания приостановили поставки вооружения, закупленного еврейским государством еще до начала войны[110].
Реакция американцев на подобное «диссидентство» весьма красочно может быть выражена фразой госсекретаря Киссинджера: «Европейцы ведут себя как шакалы. Это просто позор. Они всячески подстрекают арабов <…> Они не оказали нам никакой поддержки, когда мы в этом нуждались <…> Когда это все закончится, – а это произойдет в ближайшие несколько дней – мы в первую очередь должны оценить состояние отношений с нашими европейскими союзниками и то, чего стоят все эти разглагольствования об общности интересов в сфере безопасности и по всем другим вопросам»[111]. Небывалое со времен выхода Франции из военной организации НАТО «неповиновение» союзников не могло пройти незамеченным для внешних игроков. Так, советский еженедельник «Новое время» отмечал: «В конце нынешнего года проблемы в НАТО носят новый, мягко говоря, своеобразный характер. Многое в мире выглядит по-разному, если смотреть на это из окон Пентагона или из министерских кабинетов в западноевропейских столицах»[112].
Причина кризиса в атлантических отношениях заключалась, на наш взгляд, в несопоставимости американской и европейской точек зрения на происходящее на Ближнем Востоке. Например, в одном из меморандумов Форин-офиса отказ Великобритании помочь США с доставкой оружия Израилю объяснялся тем, что Лондон не рассматривал этот конфликт «как конфронтацию между Западом и Востоком»[113]. В одном из аналогичных докладов, посвященных проблеме влияния Октябрьской войны на отношения внутри НАТО, делалось заключение, что вплоть до 1973 года США игнорировали «тот простой факт, что Европа и Япония очень серьезно зависят от нефти из этого региона»[114].
Что касается общего тона отношений между союзниками, то, например, Лондон с досадой отмечал публичную критику союзников со стороны Вашингтона в конце октября – начале ноября 1973 года. На Даунинг Стрит интерпретировали нападки министра обороны США Дж. Шлессинджера как знак того, что у политического истеблишмента США «сдают нервы»[115]. Последнее может объясняться также тем, что в самих США завершающая стадия Уотергейтского скандала совпала с войной на Ближнем Востоке: 10 октября 1973 года вынесен приговор бывшему вице-президенту Спиро Агню по обвинению в коррупции, а 20 октября произошло событие, вошедшее в историю как «резня в субботний вечер». Министр юстиции Э. Ричардсон, отказавшись уволить по приказу президента специального следователя по Уотергейтскому делу А. Кокса, ушел в отставку вместе со своим заместителем У. Ракелхаусом. Кокс в конце концов все-таки был уволен, но этот эпизод, подхваченный прессой, резко усилил подозрения относительно личного участия президента в скандале. 30 октября 1973 года, в пору, когда Уотергейт достиг своего пика, Р. Никсон чистосердечно признавался А. Ф. Добрынину: «Я подвергаюсь постоянной ожесточенной атаке всеми моими противниками <…>. Если говорить просто, по-человечески, временами мне бывает очень трудно»[116].
Стоит ли говорить, какую панику в европейских столицах вызвало объявление состояния повышенной боевой готовности американских войск в Европе. Согласно британскому исследователю Э. Скотту, Вашингтон известил о своем решении Лондон (и только Лондон!) всего за 1,5 часа до выступления Никсона. Этого времени не хватило для получения дополнительных разъяснений, так что премьер-министр Э. Хит вынужден был предстать перед палатой Общин, имея на руках лишь ту информацию, которую его штаб сумел почерпнуть из прессы[117]. При этом, если, например, в Великобритании эту меру администрации считали адекватной сложившейся обстановке, хотя и замечали, что США «могли бы получше информировать нас»[118], то для Франции такие действия были просто неприемлемы. Именно поэтому президент Ж. Помпиду выступил с инициативой раннего созыва саммита глав государств ЕЭС, что, как опасались в Лондоне, в контексте ситуации на Ближнем Востоке могло спровоцировать дальнейший рост напряжения между союзниками[119]. А. де Старк, представитель Бельгии при НАТО, в одном из своих выступлений подчеркнул, что предварительные консультации с союзниками по вопросу введения состояния повышенной боевой готовности были «не просто обязанностью, а юридическим и моральным долгом» США[120].
Критика курса США на Ближнем Востоке не могла не усугубляться еще и тем, что европейские страны находились под очень серьезным политическим давлением со стороны арабских государств. В течение октября 1973 года послы девяти стран – членов ЕЭС в Саудовской Аравии были извещены о том, что в королевстве склонны полагать, что их правительства «делают меньше, чем могли бы, для мирного урегулирования»[121]. Это, безусловно, было искусным ходом Эр-Рияда. 16 ноября ливийский лидер, чья страна поставляла большую часть нефти на итальянский рынок, заявил, что поставки европейского оружия и ливийского топлива отныне будут связаны напрямую[122]. В итоге осознание уязвимости собственного положения подтолкнуло ЕЭС к самостоятельным политическим шагам на ближневосточном направлении.