отрицания оказывается уже вполне развитою. Нелепостей и несообразностей насмотрелся на своем веку каждый ребенок, следовательно, каждый молодой человек, принимающийся за перо, имеет все данные для того, чтобы всею силою критики разбивать мир предания и рутины. Когда ум занят такого рода работою, тогда нет места для спокойного приобретения знаний; находясь в такой поре развития, мы с наслаждением хватаемся за сочинения, проникнутые полемическими тенденциями, и оставляем в стороне многотомные исследования кабинетных ученых. За это нельзя быть на нас в претензии. Мы ищем того, что соответствует современным потребностям нашего ума. Когда ребенок растет, у него обнаруживаются странные аппетиты: он ест с наслаждением мел, уголь, известку, глину, и эти вещества приносят ему больше удовольствия и даже больше пользы , чем питательная говядина или крепкий бульон; дело в том, что ему надо ввести в кровь именно те вещества, к которым он чувствует странное влечение; на пути нашего умственного развития мы часто бываем поставлены в такое же положении: если нашему уму надо что-нибудь вроде известки или острой кислоты, тогда и не предлагайте нам ни телятины вроде ученых исследований Буслаева, Устрялова и Соловьева, ни миндального печенья, вроде лирических стихов Фета или Полонского» (Сочин., II, 183-86 изд. Павленкова). Замечательно, что в оценке причин, вызвавших отрицательное литературное движенье 60-х гг., сходятся и литературные противники Писарева, как Аксаков, Пирогов, проф. Дмитриев, кн. Одоевский и даже Катков (см. главы V и IV), усматривающие в этом движении естественный продукт уродливых условий дореформенного строя жизни, который сам благонамеренный Валуев характеризовал словами: «Сверху ложь-снизу гниль» (См. выше).
274
«Русск. Мысль», 1878. № 11. С. 22; 1886. № 3. С. 195.
275
Кн. Мещерский, у которого в отличие от бесшабашных опричников – псов консерватизма, по выражению Т. И. Филиппова, встречаются иногда проблески благодушия, правдивости и терпимости, в «Гражданине» (10 ноября 1896 г.) однажды так характеризовал освободительную эпоху. «Освободительные реформы императора Александра II, – писал он, – представляли собою совершенно стройную систему. Освобождение крестьян, создание бесцензурной печати, отделение административной и судебной властей, городское и земское самоуправление – все это представляло одну стройную систему, одно начало, проведенное через все реформы. Это – преддверие конституционного образа правления. В складках этих реформ несомненно заключалась и “свобода”. Она веяла, она чувствовалась, она носилась в воздухе. И в частной жизни, и в общественной, и в государственной замечался сильнейший подъем духа. Воспрянуло, заговорило и поднялось все лучшее в обществе, все лучшие стремления, все высшие проявления души лучшей части общества. Словно Дух Божий, недрящийся (sic) в душах лучших людей России, запертый там, как в темницах , и проявлявший себя по временам в чудных творениях колоссов русской литературы, словно он явился на свет, носился в атмосфере и воспроизводил тот удивительный подъем духа , который окружал освободительные реформы императора Александра II. И что же? Теперь как-то странно даже вспомнить этот подъем духа. Теперь, когда мы присутствуем на похоронах всех этих реформ, когда мы видим затоптанными в грязь все высшие идеалы людей 60-х годов, когда мы наблюдаем (!) повсюду главенство толпы с ее отвратительными, чисто животными инстинктами, становится жутко на душе, слезы душат горло, словно стоите вы перед еще незасыпанной могилой, в которой лежит похороненным все дорогое вашему сердцу, вся ваша духовная жизнь». Почему же все это случилось? – спрашивает князь… Дальше уж не интересно. Начинается обычная «гражданская» сказка про белого бычка, как дворян обидели, как крестьян озолотили (продавши землю выше стоимости), – словом, как вместо крепостного эльдорадо возник «либеральный хаос». Странно только одно, отчего в этом идеальном дореформенном строе «Дух Божий представляется запертым, как в темнице». Но, являясь плохим социологом, благодаря неспособности отвлечься от грубых своекорыстных классовых интересов, кн. Мещерский достоверно свидетельствует об «удивительном подъеме духа», о всеобщем стремлении работать во имя общего блага с верою в силу добра. Этому стремлению была не чужда образованная часть дворянства. Его, этот желанный дух, как справедливо указал статс-секретарь Н. В. Муравьев при открытии в 1894 г. Судебной комиссии, искусственно создать или предписать невозможно: тому доказательство сухосочные плоды этой Комиссии, равно как и Комиссий гражданского и уголовного уложений, несмотря на наличность сравнительно с 60-ми годами многочисленных крупных научных сил. Да и можно ли создать что-нибудь цельное и жизнеспособное, когда и сам не знаешь, куда идешь, и сам не веришь в плодотворность своего труда. Эпоха реакций – «не создавать, а разрушать мастера».
276
О подъеме общественного воодушевления может дать понятие следующий эпизод. Вскоре после помянутого обеда откупщик В. А. Кокорев собирался устроить грандиозный обед-митинг в Москве. Число участвовавших достигло огромной цифры —1500. Обед предполагался в Большом театре. Ложи должны были занимать кадеты. С обеда должны были полететь телеграммы в оба полушария для возвещения о наступлении новой эры свободы для России. Обед был воспрещен ген. – губ. Закревским (См. Матер, для истор. упразд. креп, права. Т. II. С. 190).
277
«Русс. Вест .», 1888. № 1. С. 5.
Описывая этот обед, Е. М. Феоктистов в корреспонденции из Парижа говорил:
«В то время как общество, среди которого мы находимся и которое шло до сих пор во главе цивилизованной Европы, не страшится той мысли, что порядок должен для него сделаться синонимом какого-то оцепенения , не отрадно ли сознавать себя гражданином страны, смело и с уверенностью выступающей на путь великих и благодетельных реформ? В то время как видите пред собою власть все более и более чуждающеюся просвещенного сословия, в котором она не ожидает встретить себе содействия, не отрадно ли думать, что есть страна, где правительство с восторгом приветствуется именно всем, что есть в ней просвещенного, всем, что стоит во главе слова и мысли» («Русск. Вестн.», 1858. № 2).
278
«Русская Мысль », 1885. № XI. С. 357.
279
«Вест. Евр .», 1888. № 2. «Пошехонская Старина». С. 601.
280
Основ, угол. суд. Я. Баршева. С. 68.
281
См. «Русскую Старину», 1888. № 5.
282
Замечательно, что это место статьи выпущено из сборника статей Каткова, редижированного при его жизни. Он выпустил эту часть статьи под тем предлогом, что она «была напечатана не в том виде, в каком была написана». Но биограф Каткова г. Любимов совершенно верно догадывается, что главным и истинным мотивом было коренное изменение отношения самого Каткова к идее и факту общественного мнения («Русский Вестник », 1888. № 1. С. 10–11).
283
В № от 13 октября 1862 г.
284
Стихотворения Жемчужникова, I. С. 174.
285
М. М. Стасюлевич покинул в конце 1861 г. университет вследствие столкновения с администрациею одновременно с профессорами К. Д. Кавелиным, Б. И. Утиным, А. Н. Пыпиным, В. Д. Спасовичем и ректором П. П. Плетневым. См. «За много лет» В. Спасовича. С. 39.
286
Существующий с 1859 г. «Русский Вестник» с 1887 г. после смерти М. Н. Каткова издается под новою редакциею.
287
С 1803 по 1830 гг. « Вестн. Европы» выходил под редакциею Жуковского и Каченовского.
288
С 1803 по 1830 гг. « Вестн. Европы» выходил под редакциею Жуковского и Каченовского.
289
С. VI. Т. I. «Вестн. Европы », 1866.
290
Плетнев умер в Париже 29 декабря того же года.
291
«Вестник Европы », 1891. № 3. С. 417–422.
292
«Вестник Европы », 1866. № 1.
293
«Вестнику Европы » даны были предостережения три раза: первое в 1871 г., второе – в 1873 г. и затем еще раз первое в 1889 г. Журнал запаздывал с выходом, по цензурным условиям, несколько раз.
294
См. статью В. С. Соловьева «Идолы и идеалы». «Вестник Европы», 1891. № 3. С. 367.
295
См. мартов, книгу «В. Е.» за 1866 год, с. I и мартов, книгу В. Е. за 1891. С. 408.
296
16 ноября 1897 г. в Петербурге происходило чествование 50-летия литературнонаучной и общественной деятельности М. М. Стасюлевича, заведывающего петербургскими городскими училищами. Приветствия приносились в сооруженном по мысли М. М. здании училищного дома, где помещаются несколько училищ. Отклоняя с обычною своею скромностью размеры своих заслуг, М. М. между прочим в ответной речи сказал:
«Между тем эта аксиома “нет действия без причины” есть причина и этому празднику, и она такова, что нельзя не радоваться ее существованию. Такою причиною служит вовсе не моя личность; эта причина находится в эту минуту в среде самого собрания, которое я вижу пред собою. Но, конечно, при этом и на мою долю выпало немалое счастье, которым, впрочем, могут свободно пользоваться все, кто родился вместе со мною в самом конце первой четверти ныне истекающего века. И я с ними также дожил, наконец, до таких дней, когда народное просвещение , этот единственно солидный устой образованности в каждой стране, дождался своей очереди и даже, как будто, теснится на ближайшую очередь, находясь у всех не только на языке, но у весьма многих и на уме; в эту же минуту и в нашем собрании под кровом народного училища я уверен, что народное просвещение составляет даже преобладающую над всем мысль. Нам скажут, однако, что наше русское образованное общество ни в чем не уступит любому образованному обществу в какой бы то ни было стране; мы давно имеем в среде этого общества отдельные личности, которые стоят – в литературе, науке, художестве – наряду с лучшими их представителями на Западе; в последнее время наших писателей начали переводить на иностранные языки; пожалуй, Льва Толстого читают за границей если не более, то и не менее, чем в его отечестве; по выражению же одного из поэтов прошедшего столетия, мы имели уже тогда “собственных Ньютонов”. Но этим кончается сходство и равенство нашей образованности с западноевропейскою, и тут же начинается громадная разница. В то время, когда на Западе образованность является опирающеюся на широком базисе народного просвещения, у нас она представляет, так сказать, базис в обширной пустыне народного невежества, – светлое, даже яркое пятно на темном его фоне… Для измерения материального, физического благосостояния и благоустройства избирают обыкновенно мерилом промилле смертности в городе или в целой стране и говорят, что там, где она превышает 30 на 1000 промилле, там и для здоровых субъектов жизнь делается небезопасною, и, наоборот, где смертность падает ниже 20, там и слабое здоровье найдет себе подкрепление, не говоря уже о здоровых организмах. То же самое можно сказать и о просвещении: там, где % безграмотности особенно высок, умственная смерть рано поражает людей, и им остается жить только для того, чтобы дождаться наконец и физической смерти. А мы едва возвышаемся, – не по образованности, а по народному просвещению, – над странами, которые мы сами же считаем малокультурными. Просвещение может справедливо называться народным только там, где оно не ограничивает