(«Русская Старина», 1892. № 3. С. III).
332
См. н. с. Семенова, III, 753.
333
Taciti Vita Agricolae, III.
334
«Весьма естественно было императору Александру II, – говорил бывший секретарь Редакционной комиссии сенатор П. П. Семенов в речи, посвященной памяти вел. кн. Константина Николаевича, – искать не только утешения, но и нравственной поддержки вне Комитета (враждебного реформе) и в особенности в своей семье, в которой он нашел двух горячих и безбоязненных сторонников освобождения крестьян. Это были великий князь Константин Николаевич и великая княгиня Елена Павловна» («Русская Старина », 1892. № 3. Речь сен. Семенова на 31-й годовщине «19 февраля». С. 814).
335
Там же. С. 818.
336
См. выше стр. 17, прим. 1.
337
См. Гл. I. С. 8–9.
338
«Я даже от самых близких мне людей, – с грустью говорил Александр II Я. И. Ростовцеву, – слышу только упреки и сетования за то, что начал это дело освобождения». См. брошюру г. Еленева «Первые шаги освобождения крестьян». С. 59.
339
Боясь решительных мер и не сочувствуя реформе, сановники по обыкновению прикрывалися необходимостью осмотрительности и осторожности в столь важном государственном деле. См. н. речь сен. Семенова. С. 814.
340
См. н. Материалы, I.C.127.
341
Вел. кн. Константин Николаевич всегда стоял за необходимость предоставления печати широкой свободы. «Это был, по замечанию историка Семевского, государственный муж с глубоким убеждением, признававший необходимость возможно более широкой свободы печати и права обсуждения общественной и государственной деятельности всех и каждого. Убеждение это сохранено было великим князем во всю его жизнь, и оно было до того сильно, – добавляет Семевский, – что его не поколебали даже и те нападки и обвинения, которые сыпались на него в русской печати, например, во время польской смуты, из обоих лагерей» («Русск. Стар.», 1892. № 2). Чтобы оценить такое разумное, достойное истинного джентльмена и государственного человека отношение даже к таким беззастенчивым литературным противникам, каков был известный московский маньяк-публицист Катков (ср. Дневник Никитенко, II, 399), достаточно припомнить, как другие расправлялись с своими литературными врагами; достаточно припомнить историю с «Голосом», прекращенным гр. Д. А. Толстым, удаление которого в 1880 г. тот имел неосторожность приветствовать как третье освобождение, совершенное Александром II после освобождения крестьян и болгар.
342
См. н. Материалы, I, 135. Начальник III отделения кн. В. А. Долгоруков, само собою разумеется, был естественным противником гласности. Поэт Тютчев по этому поводу сострил, что кн. Долгоруков не прочь бы даже и страшный суд произвести при закрытых дверях (Н. с. Лероа-Болье, 155, прим.). Из других представителей партии крепостников особенно ратовали против гласности кн. Менщиков, тот самый, который проектировал освобождение крестьян растянуть на 70 лет. По словам князя, с допущением гласности в журналах будут писать не помещики, а профессора и студенты, и ничего доброго из этого не выйдет, а будет одно только зло (См. н. Материалы, II, 134).
«Тайна была нужна и страшна, – пишет в записках своих А. И. Левшин, ближайший помощник министра внутренних дел при Ланском, – при самом приступе к крестьянской реформе, потому что боялись преждевременного открытия ее миллионам крепостных людей; к тому же в понятиях наибольшей части пожилых людей, не исключая многих членов высшего правительства, освобождение крестьян должно было неминуемо вызвать кровопролитие и требование политической свободы. После этого легко себе представить, – говорил Левшин, – что речь государя московским предводителям 1856 г. (о неизбежности освобождения по требованиям века) была громовым ударом для большинства публики и световым лучом надежды для немногих». См. «Достопамятные минуты в моей жизни». Записки А. И. Левшина. «Русский Архив», 1885. № 8. С. 476.
343
Только благодаря гласности правительство делало, по мнению Милютина, решительный шаг, связывавший его самого (См. Лероа-Болье, 14). Любопытно, что «хамы», которых родовитые аристократы и за людей не считали, сразу сообразили, что значит гласность. Дело пошло на огласку, говорили они, теперь господа его не скроют (См. Н. Крылов. «Очерки из далекого прошлого» в «Вестн. Европы», 1900. № 5. С. 154).
344
См. Материалы, I. С. 137. См. ниже главу о Н. А. Милютине.
О допущении гласности в «Записке» Левшина находим следующие подробности. В конце 1857 г. на большом придворном балу Левшин заявил государю, что для уяснения подробностей дела недостает сведений и что в этом нужно содействие публики и литературы. В этих видах он предлагал открытие в официальных правительственных журналах разработку крестьянского вопроса и для начала сам предложил статью. Государь сделал на статье надпись: «совершенно согласен с его мнением», хотя и признал некоторые места резкими. Главный Комитет счел излишним печатание статьи, «полагая более удобным официальным путем объявлять намерения правительства, нежели путем журнальной статьи. Но то, что не было принято по моему мнению и представлению, не без огорчения вспоминает Левшин, то вскоре допущено было влиянием великого князя Константина Николаевича и окружающих его с гораздо большею свободою для всех, без исключения, журналов. Малого не хотели дать, а многое дали. Это показывает, какая шаткость была во всех действиях правительства. Впрочем, говоря многое , я не имею целью осуждать допущенную гласность, а только сказать, что она была допущена без последовательности, без обдуманного плана, на авось , под влиянием угождения царскому брату или второпях при выходе из заседания, когда члены комитета, утомленные несоразмерною с их силами работою, голодом, спешили домой к обеду» (См. «Записку» Левшина в «Русск. Архиве», 1885. № 8. С.540). Несмотря на эту оговорку, пристрастие Левшина, старого бюрократа, к официозной, т. е. односторонней и искаженной гласности, резко бросается в глаза.
345
«Русская Старина», 1892. № 3.
346
По словам Лероа-Болье, Милютину принадлежит в рассылке циркуляра главная руководящая роль (См. н. с. Лероа-Болье. С. 15. Прим. 1). Но настоящим двигателем крестьянского вопроса в этот момент был, по замечанию г. Р., вел. князь Константин Николаевич («Заря крестьянск. свободы». «Русск. Стар.», 1897. XII. С. 451).
«Циркуляр этот испугал меня, – пишет тогдашний тов. мин. внутр. дел Левшин, – ибо, во-первых, он вызывал косвенно все русское дворянство на общее преждевременное движение; во-вторых, заключал в себе неправду, которая вовсе не была нужна и, вероятно, вкралась от поспешности (!). Комитеты ковенский, гродненский и виленский вовсе не говорили о неизбежности освобождения, и, следовательно, министр не мог сказать в циркуляре на всю империю, что те комитеты признали необходимым освободить крестьян от крепостной зависимости (См. записку его в «Русском Архиве», 1885. № 8. С. 5). В противоположность моему мнению, министр так спешил рассылкою этого циркуляра, что мимо меня послал его в типографию и приказал в течение ночи отпечатать. Когда я приехал к нему поутру, все экземпляры были уже готовы и я, прочитав один из них, не обинуясь, объявил, что признаю эту публикацию преждевременною, неосмотрительною и несогласною с истинным положением дела, а потому не могу скрепить циркуляра. Ланской, уже начинавший тяготиться слухами о том, что дело освобождения веду более я, нежели он, отвечал положительно, что он избавляет меня от скрепы всех вообще бумаг и что товарищу министра это не совсем и прилично. В настоящем случае я принял его слова к исполнению беспрекословно, потому что сам того желал, но прочие бумаги по крестьянскому делу продолжал подписывать, пока увидел, что мы не знаем куда идем, и пока убедился, что в комитете имеют намерение все делать наперекор Ланскому, не уважая его мнений, а он не имеет ни достаточно энергии в характере, ни дара слова для поддержания их. На другой день по отправлении циркуляра 21 ноября члены Комитета спохватились, что сделали оплошность, и присылали в Министерство внутренних дел узнать, нельзя ли остановить циркуляр, но он уже был отправлен на почту. Может быть, эта опрометчивость и была полезна тем, что двинула дело повсеместно вопреки убеждениям Комитета; но тогда никто из людей осторожных не оправдывал этой меры: ибо никто не смел надеяться, что народ русский так благоразумно и терпеливо будет ожидать окончательного разрешения своей участи. Если ход дела будет так же благополучен, как до сих пор был, то я скажу: Слава Богу, что меня не послушали ! Тем не менее для исторической истины заношу этот факт в мои записки так, как он был» (См. назв. «Записку». С. 525).
347
См. «Русск. Стар.», 1892. № 3. С. 816.
348
«Только благодаря поддержке общественного мнения, – говорит Лероа-Болье, – восторжествовали два наиболее спорные и важные пункта крестьянской реформы: наделение крестьян землей и самоуправление крестьянских обществ» (См. н. с. Лероа-Болье. С. 53). Г. Крылов в помянутых записках отмечает громадную роль печати, которая помогла и правительству, и дворянским депутатам, и всему дворянству ориентироваться в сложном крестьянском вопросе (См. «Вестн. Европы», 1900. № 5. С. 153).
349
О нетерпении народа см. н. главу I, § 1.
350
См. н. Материалы, II. С. 154.
351
См. там же. С. 174–175.
352
См. «Русскую Старину », 1886. № 2. С. 375 и выше главу I.
Это величавое спокойствие народной массы при виде разрешения множества жизненных государственных вопросов, поднятых в последние четыре года, служит, по нашему мнению, писала «Северная Пчела » в номере от 1 января 1860, доказательством, что в русском народе много задатков политического такта, что со временем, когда разовьются государственные способности этого, еще младенчествующего теперь в отношении внутренней политики народа, он представит собою одно из замечательнейших явлений в истории развития человечества.